Нарисованная любовь (СИ) - Страница 1

Одинокая мохнатая тучка закрыла слабеющее солнце, потянула его вниз, за дальний лес, и в распахнутое окно пахнуло вечерней прохладой. Почти неощутимая свежесть слегка разрядила обстановку за столом. А обстановка казалась Дженни донельзя раскаленной, и она удивлялась, как этого не замечают другие.

Отец, Джон Смит, сидевший во главе стола, вроде бы привычно говорил о повседневных делах и, как всегда, то ли советовался с дочерьми, то ли объявлял об уже принятых решениях. Всё, как обычно, если бы не его особые взгляды, которые он бросал на сидевшую напротив Дженни старшую сестру Анетту. Анетта ничего не замечала. Она старалась поддерживать разговор, но у нее это плохо получалось, так как мысли были далеки от ужина.

Дженни была младше сестры на пять лет. Девочек растил отец. Вначале он рьяно взялся за их воспитание, называл полными именами: Дженнифер и Анетта, но с годами понял, что, конечно, воспитание приносит свои плоды, но главное, каким человек уродился.

Девочки были совершенно разные. Анетта — бойкая, задорная, веселая. Она все делала быстро, могла легко заплакать, любили всех и всё вокруг, с ней было уютно и легко. Дженни — спокойная, задумчивая. Она почти не помнила мать, зато рядом всегда была Анетта, надежная и добрая. Отец с интересом наблюдал за Дженни. За стеной спокойствия что-то скрывалось. Как-то на столе у Дженни отец увидел рисунок, выполненный наскоро акварельными красками: солнце, садившееся в море, и одинокая птица над водой. Его поразило буйство красок вечернего неба, яркость солнца, хотя при более близком знакомстве выявлялась и неопытность художника, и крупные погрешности природного явления. Но отец понял: внутри Дженни что-то есть, и когда-то оно вырвется, проявит себя. Пока же, не зная, куда это деть, Дженни неосознанно выплескивала свои чувства таким вот образом, уверенная, что ей просто захотелось порисовать.

Поместье отца было небольшим, из родственников жившая недалеко крестная обеих девочек, младшая сестра отца тетя Элина. Другая сестра давным — давно уехала в Америку, там и осталась, так что Дженни знала ее только по письмам. Жили они замкнуто, почти никуда не выезжали. Ближайшей подругой Дженни являлась дочь поварихи Милена, старше Дженни на год, крупная, рано развившаяся девочкой. С некоторых пор подруги вели непрерывные разговоры о любви. Милена считалась наиболее опытной в этом деле, так как недавно влюбилась в молодого садовника, нанятого на работу в этом сезоне.

— Знаешь, — шептала Милена подруге, слушавшей излияния с блестевшими глазами, — первый признак влюбленности — когда все время хочется смотреть на него. Какое очаровательное лицо, прекраснее быть не может! Я бы сутки не отрывала глаз, и все было бы мало. Когда он щурит глаза, у меня внутри все замирает. Ну, согласись, что он — чудо.

Дженни кивала, хотя в душе были сомнения. Она много раз всматривалась в садовника и не находила ничего романтичного в выцветших на солнце волосах и облупившейся коже на носу.

— Он пока не знает, как пылает моя любовь, — продолжала Милена, — и я даже боюсь того времени, когда он так же безумно влюбится в меня. Мы же тогда просто сгорим!

Дженни в свои четырнадцать лет не знала и даже не предполагала, что означает это высокопарное «сгорим». Но все это было романтично, хотелось говорить на волнующую тему бесконечно, и разговоры велись постоянно, хотя ничего вокруг не происходило. А любить хотелось!

Дженни думалось, что она упустила время и уже не сумеет выбрать достойнейшего и подарить ему самую дорогую частичку своей души и бурлившее там смятение, которое обязательно превратится в любовь.

— Милена, может твой садовник тоже страдает по тебе? Ты же не выдаешь себя, вот и он держится из последних сил.

— Нет, — тоном совсем уж бывалой девицы возражала Милена, — влюбленного сразу видно, он ведет себя по-другому. Вон, как ваша Ани. Она же летает с некоторых пор и поет как-то звонче.

— Что?!! — Дженни раскрыла рот. — Моя Ани влюблена? С чего ты взяла?

Милена замялась. Не хотелось признаваться, что открытие совершила не она, а просто подслушала разговор матери с другой кухаркой.

— А ты присмотрись к ее поведению. Тут ошибки быть не может.

С тех пор Дженни украдкой присматривалась к сестре. Та бегала по дому как обычно, напевая, а потом вдруг замирала у окна и улыбалась, водя пальцем по стеклу. Или причесывая ее, Дженни, вдруг рассмеется, повалит на кровать и начинает тормошить.

Дженни не решалась лезть с расспросами, поскольку их отношения были скорее отеческими, чем дружескими из-за разницы в возрасте. Но если необычное поведение заметила Милена, значит и отец мог заподозрить что-то, а уж он-то обязательно попытается выяснить причину перемены.

И вот — ужин, на котором необычная рассеянность Анетты и частые вопрошающие взгляды отца говорили о том, что бури не миновать.

Анетта взглядов не замечала. Она ела не спеша, иногда забывала донести ложку до рта, и та замирала на полпути и мелко дрожала.

Дженни покосилась на замолчавшего отца. Он отложил ложку и некоторое время наблюдал, как Ани долго-долго мешает чай, постукивая по стенкам чашки, и улыбается.

Отец тактично кашлянул, и очнувшаяся Ани, встретив его взгляд, отчаянно покраснела. Потом, словно решившись, улыбнулась счастливой улыбкой.

Отец повернул голову к Дженни, которая с широко раскрытыми глазами впитывала в себя необычную картинку, кивнул ей:

— Пей чай, совсем остыл.

И продолжил есть, как ни в чем не бывало.

Впрочем, в конце почему-то заспешил, отставил недопитый чай и поднялся. Поцеловал, как обычно, дочерей, и спокойно сказал:

— Допивай чай, Анетта, и, как освободишься, зайди ко мне.

После его ухода первой вскочила Дженни.

— Ани, тебе страшно?

— Нет, — с достоинством ответила сестра, но рука, державшая чашку, подрагивала. — Почему я должна бояться? Я действительно люблю Эдвина.

— О! — с восхищением уставилась на сестру Дженни. Тут же подскочила и обняла ее, — Ани, ты такая умница. А любовь — это действительно прекрасно? А он тебя любит? А я его знаю?

Ани мягко отстранилась.

— Дженни, не тараторь. Смотри, как сердце у тебя бухает, даже мне слышно.

— Мне же интересно!

— Иди к себе. Меня отец ждет.

— Я побегу молиться за тебя. Думаю, папа не очень рассердится.

Отец расхаживал по кабинету в раздумье. Дочь выросла. Он много раз повторял эту фразу по любому поводу, но сейчас реально осознал смысл сказанного. Выросла. Перешагнула ту черту, когда это слово произносится в последний раз как констатация факта.

Дженни тоже выросла, то есть стала не шести — восьмилетней девочкой, а высоким угловатым подростком, а Ани достигла пика взрослости. Он сел, настраиваясь встретить дочь спокойно, потому что представил, как волнуется она.

Анетта постучалась, вошла и остановилась у двери.

Отец улыбнулся.

— Проходи, садись. Или нет, сначала обними своего папку, как обычно, зачем нарушать порядок, который ты завела сама.

Ани чмокнула его в щеку и присела рядом.

— Ну что, дочь, я так думаю, что ты мне хочешь что-то рассказать. Или это совсем уж великая тайна? Хотя мне можно, правда?

— Да. — Ани взяла руку отца и прижала к щеке. Увидела в глазах немой вопрос и ответила утвердительно: — Да!

— Значит, влюбилась. — Отец, не смотря на свое решение быть спокойным, встал. — Взаимно?

Ани закусила губу, расплылась в улыбке и закивала.

— Так, — отец переплел пальцы рук и стал постукивать ими по подбородку, прохаживаясь по комнате.

У Ани упало сердце: это был знак глубочайших раздумий отца. А она была уверена, что он порадуется вместе с ней.

— И где же вы познакомились?

— Помнишь, крестная подвернула ногу, и я некоторое время была у нее — помогала. Кузен Георг продавал партию лошадей, и Эдвин, — Ани покраснела, впервые произнося при отце это имя, — был одним из покупателей. Приезжал смотреть, потом договариваться и еще по каким-то делам. У него и раньше были сделки с Георгом, они общаются по-дружески. Папа, Эдвин — хороший молодой человек, искренний, вежливый, он тебе понравится.