Напутствие животным, стремящимся к почестям - Страница 4

Великий философ, который никому не мог раздавать теплые местечки и не имел на своей стороне никакого правительства, — если не считать того, что Германия поручила ему править наукой, — впал в глубокое уныние, узнав, что курс по сравнительному изучению инстинктов поручен стороннику барона Серсо, сделавшемуся учеником знаменитого Мармуса. Прогуливаясь вечером под высокими каштанами, он сожалел о расколе, проникшем в высшие сферы науки, об ухищрениях упорного Серсо.

— От меня утаили зебру! — воскликнул он.

Его ученики впали в ярость. Один бедствующий писатель, притаившийся за решеткой на улице Бюффона[2], услыхал, как один из них после лекции воскликнул:

— О Серсо! Почему ты, столь сговорчивый, столь ясный, столь глубокий аналитик, столь изящный писатель, не видишь правды? Зачем преследовать истину? Если бы тебе было только тридцать лет, ты обрел бы смелость перестроить всю науку. Ты рассчитываешь умереть на своих номенклатурах и не думаешь о том, что неумолимое потомство сломает их, вооружившись зоологическим единством, которое мы ему завещаем!

Курс, излагающий принципы сравнительного изучения инстинктов, собрал блестящую аудиторию, ибо прежде всего предназначался для дам. Ученик великого Мармуса, уже признанный искусным оратором в рекламных статьях, которые разослал в газеты библиотекарь, начал с указания, что нас в этом пункте опередили немцы: Виттембок, Миттемберг и Кларенштейн, Борборинский, Валериус и Кирбах установили, доказали, что зоология со временем должна превратиться в инстинктологию. Различные инстинкты соответствуют разной структуре организмов, согласно классификации Серсо. Исходя отсюда, попугайчик, очаровательно строя фразы, повторил все то, что писали об инстинкте ученые-исследователи — он объяснил, что такое инстинкт, он рассказал про инстинкт чудеса, он играл вариации на тему об инстинкте совершенно так же, как Паганини играл вариации на четвертой струне своей скрипки.

Восторг охватил всех буржуа, всех дам. Ничего не слыхали они до сих пор столь поучительного и столь увлекательного. Какое красноречие! Подобные вещи можно услышать только во Франции! Провинциалы прочли во всех газетах под рубрикой «Парижские известия»:

Приверженцы великого философа горестно поразились; они догадывались, что вместо серьезного спора были только слова: «verba et voces»[3]. Они отправились к Мармусу и осыпали его жестокими упреками.

— В ваших руках было будущее науки, и вы изменили ему. Почему вы не захотели создать себе бессмертное имя, провозгласив великий принцип молекулярного притяжения?

— Заметьте, — ответил Мармус, — как тактично ученик мой избегал говорить о вас и оскорблять вас. Мы пощадили Серсо для того, чтобы впоследствии воздать должное вам.

Между тем знаменитый Мармус был выбран депутатом от его родного Восточно-Пиренейского округа; но еще до этого Серсо назначил его где-то профессором какой-то науки, и вследствие его занятости законодательными вопросами пришлось создать должность заместителя по кафедре, занятую библиотекарем, бывшим журналистом, поручившим подготовить курс лекций какому-то безвестному таланту, который время от времени получал от него по двадцати франков.

Предательство стало тогда очевидным. Сэр Фэрнайт, полный негодования, написал в Англию, обратившись с призывом к одиннадцати пэрам, интересовавшимся наукой, и меня купили за четыре тысячи фунтов стерлингов, которые были поделены между профессором и его заместителем.

В настоящее время я так же счастлив, как мой хозяин. Лукавый библиотекарь воспользовался моим путешествием и побывал в Лондоне под тем предлогом, что должен дать инструкции моему сторожу, на самом же деле, чтобы столковаться с ним. Я был в восторге, увидев, какое прекрасное будущее ожидает меня на отведенном мне месте. В этом отношении англичане просто великолепны. Для меня приготовили очаровательную долину величиной в четверть акра, в конце которой находится красивая хижина из бревен красного дерева. Ко мне приставлен констебль, получающий пятьдесят фунтов стерлингов жалованья.

— Милый мой, — сказал ему ученый-обманщик, грудь которого украшал орден Почетного легиона, — если хочешь получать жалованье до самой смерти осла, то позаботься о том, чтобы он никогда не ступал по-ослиному и постоянно смазывай полосы, превращающие его в зебру, жидкостью, которую вручаю тебе и которую потом ты будешь покупать у аптекаря.

Уже четыре года я кормлюсь за счет лондонского Зоологического сада, и мой сторож упорно твердит посетителям, что меня раздобыли бесстрашные, великие английские путешественники Фенман и Даппертон. По-видимому, я тихо окончу свои дни в этой восхитительной обстановке, ничего не делая, только соучаствуя в невинном обмане, которому я обязан ласковыми словами всех хорошеньких мисс и красивых леди, — они угощают меня хлебом, овсом, ячменем, смотрят, как я ступаю двумя левыми ногами, а потом двумя правыми, и восхищаются зебровидными полосками моей шкуры, не понимая их значения.

— Франция не сумела сберечь самое своеобразное на всем земном шаре животное, — говорят директора членам парламента.

Наконец, я решил ходить так, как ходил прежде. Это изменение поступи прославило меня еще больше. Мой хозяин, которого настойчиво называли «знаменитый Мармус», и вся партия, отстаивавшая принцип видоизменения, думали объяснить этот факт себе на пользу, напоминая о том, что покойный барон Серсо предсказывал эту перемену. Моя побежка оказывалась возвратом к тому нерушимому инстинкту, которым бог одарил животных и от которого я и мне подобные отклонились в Африке. Тут же ссылались на изменения в масти диких лошадей американских льяносов и татарских степей, где все масти, явившиеся результатом скрещивания прирученных лошадей, сливались в одну, естественную, подлинную мышино-серую масть диких лошадей. А сторонники теории о едином строении, молекулярном притяжении, о развитии высшего вида и инстинкта в зависимости от среды утверждали, что, наоборот, инстинкт меняется вместе со средой.

Ученый мир разбился на два лагеря: с одной стороны, Мармус, кавалер Почетного легиона, член университетского совета, профессор известной вам науки, член палаты депутатов и академии гуманитарных и политических наук, не написавший ни одной строчки, не сказавший ни одного слова, но признанный приверженцами покойного Серсо за глубокомысленного философа, и, с другой стороны, истинный философ, нашедший себе поддержку у истинных ученых, у немцев, великих мыслителей!

Одна статья оспаривает другую, печатается много диссертаций, появляется много брошюр, но в результате доказана только одна истина: в государственном бюджете имеется крупная контрибуция, которую дураки платят интриганам; всякая кафедра — это котелок для супа, а публика — это овощи; кто умеет молчать — ловчее того, кто говорит; профессором назначают человека не за то, что он сказал, а за то, о чем он умолчал; дело заключается не в том, чтобы знать, а в том, чтобы брать. Мой бывший хозяин всю свою семью устроил на государственное иждивение.

Истинный ученый — это мечтатель, а кто ничего не знает, тот называет себя практиком. Действовать практически — это значит получать деньги и ни о чем не заикаться. Иметь сметку — это значит втереться, как Мармус, между двумя противниками и служить тому из них, кто окажется сильнее.

Попробуйте-ка назвать меня ослом, меня, который дает вам способ возвыситься и резюмирует все науки. Итак, дорогие животные, ничего не меняйте в существующем порядке вещей: в лондонском Зоологическом саду я чувствую себя слишком хорошо для того, чтобы не признать вашу революцию глупостью! О животные! Вы находитесь на вулкане, вы вновь раскрываете жерло революций. Своим послушанием, постоянным одобрением всего происходящего внушим различным государствам мысль о том, что надо создавать побольше зоологических садов, где нас будут кормить за счет людей, где мы спокойно будем проводить дни в хижинах, лежа на лужайках, орошенных бюджетом, среди трельяжей, позолоченных на государственный счет, пользуясь мармусовской синекурой.