Напряжение - Страница 15

Как ты знаешь, человек я не сентиментальный, но бывают моменты, когда ты не в состоянии даже слово сказать оттого, что горло твое сжато обручами. Так вот и было тогда…

Забрали мы в чемодан вещи и распрощались с комнатой. Через два дня Марина переехала в общежитие ФЗУ. Вчера прибегала, говорит - устроилась неплохо. Как-нибудь зайду проведать.

На этом, друг мой, заканчивается история юной форточницы. Вряд ли я тебе еще смогу что-либо подробно о ней рассказать.

Жму крепко руку. Пойду поработаю. Завтра предстоит операция, и довольно серьезная: берем главарей двух банд. Не забывай, черкни, если будет досуг.

Твой Павел.

Марина Гречанова - Зое Бакеевой

Ленинград, 3 декабря 1934 года

Зоя! Дорогая! Нас всех потрясла эта смерть. А на меня она подействовала как-то особенно сильно. Мне не хочется ни с кем говорить, ничего делать.

Я ведь вчера ночью была там, во дворце Урицкого, где установлен гроб. А сегодня, говорят, специальный поезд с телом Кирова уйдет в Москву. И еще говорят, что от Ленинграда поедет делегация на похороны.

Так грустно, тоскливо. Город наш напоминает потревоженный муравейник. Вчера вечером по улицам шли толпы людей, и все - в одну сторону, к дворцу. Мы с девчатами тоже туда направились, но растерялись по дороге. Я пристала к какой-то колонне. Боялась, что меня вытолкают, как «чужую», но ничего.

Шли долго-долго. Продрогли. Ноги превратились в настоящие деревяшки. Народу много, а тишина удивительная. Если кто и переговаривался, то только шепотом или вполголоса. Представляешь: почти ночь, темнота, у многих в руках факелы, От них такой свет, как от костров, и тени… Все это необычно, и мне было как-то жутко.

Дворец был ярко освещен с улицы. Около него мы простояли на морозе, наверное, с полчаса. Дворец весь в траурных флагах. Над белыми колоннами портрет Кирова, обвитый красной и черной лентами. У входа два красноармейца с винтовками.

Дежурный разделил нас по трое, и мы вошли в комнату перед залом. Здесь, Зоя, было так много цветов, венков - живых и искусственных! Я никогда столько в жизни не видела.

Откуда-то тихо лилась печальная музыка.

Я не могла сдержаться и заплакала, когда проходила мимо гроба. Но мне ничуть не стыдно: многие плакали, даже мужчины.

У меня не укладывается в голове, Зойка, что такое «смерть». Я еще тогда, когда умерла мама, задумывалась над этим, потом забыла, а сейчас снова. Ведь совсем-совсем недавно видела я его на трибуне, и он еще поговорил со мной, - помнишь, я тебе писала? Как сейчас вижу его улыбку, его голос, чувствую его крепкую, теплую руку. Все помню, до мельчайших подробностей, как будто это было вчера. А теперь… Как все глупо, подло, неожиданно. Ведь он был такой еще молодой, такой здоровый.

Киров почти не изменился. Таким я тогда его видела, Только лицо бледное и щеки чуть-чуть ввалились.

Как жалко, что нельзя было остановиться ни на секунду. Я хотела задержаться, но танкист, который стоял в почетном карауле, показал мне глазами, что надо идти.

Вот и все. Больше я никогда не увижу Сергея Мироновича. И Игорь Константинович не увидит. Я почему-то подумала о нем. Наверное, он тоже страшно переживает смерть Кирова. Как он много о нем тогда нам рассказывал!

Хотела пойти к дяде Паше, хотя и было уже очень поздно, но отказалась от этой мысли: его наверняка нет дома - в такие дни у него работа круглые сутки.

До свидания, моя дорогая подруга. Больше ни о чем писать тебе сегодня не буду - нет настроения. Потом как-нибудь, Хорошо? Не забывай меня, Целую.

Марина.

Зоя Бакеева - Марине Гречановой

Оренбург, 15 декабря 1934 года

Маришек, мой дорогой! Я так ждала твоего письма, я знала, что ты напишешь его обязательно. Что у нас было, не представляешь. Папа пришел с работы рано, он никогда так не приходит. На нем лица нет. Мы спрашиваем: «Что случилось?» А он говорит: «Мироныча убили в Ленинграде». И заплакал. Он никогда в жизни не плакал, а тут…

Я почему-то не верила. И мама тоже. Сообщений-то не было. А папа с кем-то по телефону разговаривал, ему и сказали. Подробностей никаких, только одно - убили.

Вечером детекторный приемник слушали, и все подтвердилось. Только подумай, что сделали, а?

У нас митинги везде прошли. И в школе тоже был митинг. Мы с Верой (это моя подруга) и Петькой решили вступить в комсомол в ответ на эту вылазку классового врага. Уже готовимся, учим Устав.

Твое последнее письмо и отрывки из того, в котором ты описываешь свою встречу с Кировым на трибуне (я его особо берегу), я читала на классном сборе. Я думаю, ты не стала бы возражать, правда? А школьная комсоячейка пригласила папу рассказать ребятам о Сергее Мироновиче. Папа ведь на Путиловском работал и знал его. Отец очень волновался, но получилась хорошая беседа.

Мы сейчас все увлекаемся театром. Поставили «Коварство и любовь» Шиллера. Петька играет роль президента фон Вальтера, а я - Луизы Миллер. Ему эта роль подходит - он такой важный, напыщенный, но явно переигрывает. Когда он говорит «ччерт возьми!», мы все катаемся со смеху. Я даже на генеральной репетиции не выдержала, прыснула. Хорошо хоть, что за перегородкой, где у нас кулисы. И еще никак ему не удается кусать губы, как сказано у Шиллера. Валентина Васильевна, руководительница кружка, в конце концов сказала, чтобы он не кусал, все равно не выходит.

Как хорошо, Маринка, быть актрисой! Говоришь со сцены, а все в зале только на тебя смотрят. Я люблю, когда на меня смотрят. Совсем по-другому себя оцениваешь.

На премьере мои оба родителя были. Мама сказала, что у меня определенно есть талант и надо его развивать. А папа - наоборот, изрек, будто ничего особенного во мне нет. Он все время видел перед глазами дочь, а не Луизу, и это, мол, плохо. Но папа ничего в искусстве не понимает, он специалист по машинам. Я даже на него обиделась: ведь мы не профессионалы, а самодеятельность.

Скоро мы с нашей постановкой поедем в Орск, а потом в колхоз. Не знаю, как примут нас колхозники. По-моему крестьяне разбираются в искусстве хуже, чем папа. Так что аплодисментов мы не ожидаем.

Мама боится меня отпускать на гастроли, - ведь это будет первое мое самостоятельное путешествие. Папа же - ничего. Говорит, что полезно. А я так жду не дождусь, когда мы поедем.

Я изложила тебе, Маринка, все мои скромные новости. До скорого свидания. Целую, как всегда жду писем.

Зоя.

Т е л е г р а м м а

Бакеевых - Марине Гречановой

Оренбург, 21 февраля 1935 года

Горячо поздравляем Маришку шестнадцатилетием ЗПТ желаем здоровья ЗПТ успехов и всяческих удач ТЧК Целуем

Бакеевы

Марина Гречанова - Зое Бакеевой

Ленинград, 24 февраля 1935 года

Зойка! Какая ты милая! И все вы. Получила телеграмму 21-го вечером. Я как раз собиралась к дяде Паше в гости (они решили отпраздновать мой день рождения), и тут приходит почтальон. Я даже подумала, что ошибка: телеграмм мне никто не присылал. Спасибо.

Ты извини, Зойка, что долго не писала. Дел по горло. Занятия, завод, по вечерам или к нам кто-нибудь приходит, или мы уходим. Ленка Карпова, самая старшая из нас, такая заводила! Вечно что-нибудь придумает, тащит нас в кино или в клуб. Я никогда столько кинокартин не смотрела, как за эти месяцы. Несколько раз смотрела «Чапаева», «Рваные башмаки» (эта хоть и детская, но хорошая, нужная картина), потом старые, немые.

Живем мы все хорошо и довольно дружно. Иногда поссоримся, но ненадолго. Никто больше дня не выдерживает молчания. Самый тяжелый характер у Зинки Стрельниковой. Она маленькая, худенькая и злюка. Любит задирать, обзовет ни за что ни про что, а на следующий день говорит: «С добрым утром, девочки». И начинает рассказывать сон, который она видела. А видит она сны каждый день, и один нелепее другого. И сама над ними смеется. Мы уже к ней привыкли и не обращаем внимания.