Напоминание - Страница 58

Три с лишним десятка этажей, больше семидесяти лестничных пролетов. Сергей добрел до своего этажа с высунутым языком и сбитым дыханием. Вот он номер Виктора... Сергей замер, минуту стоял и смотрел ничего не понимая. Дверь номера Виктора была опечатана! Сергей знал, что все номера, где "происходило убийство", а точнее где находили труп, опечатывали, но Виктор-то был жив. Он не мог умереть, он был жив еще вчера ночью, то есть вчера днем но... А черт, во вчерашнем сне. Да во вчерашнем сне Виктор был жив и погибнуть он не мог, то есть мог, но если бы он и погиб, то полиция еще не успела бы найти труп, а если и успела, то не успела бы вывезти его и опечатать номер. Значит Виктор жив. Но почему его номер опечатан? В голове мелькнула тень догадки, Сергей дернулся в сторону, побежал к своему собственному номеру. Он зажмурившись пронесся по коридору, остановился напротив своего номера и боязливо приоткрыл глаза. Так и есть, дверь его номера тоже опечатана. Выходит, что Виктор жив, но также как и он сам скрывается.

Где теперь его искать? Ясно одно, в гостинице его нет. Что делать? Сергей начал впадать в отчаяние. В голове его пролетела масса различных комбинаций, но он остановился на не самой лучшей. Он содрал опечатку, открыл дверь и вошел в свой номер. Он переночует здесь.

В его номере все было по-прежнему, только появился налет пыли на мебели, а так... Вот стол, пара кресел, вот бар. Интересно, а он еще работает, или его отключили? Сергей щелкнул пальцами, послышалось механическое ворчание, появилось два стакана с водкой.

Сергей усмехнулся - работает. Вот его кровать... странно, появилось ощущение, что он дома. Вот тумбочка у кровати, вот портрет на тумбочке... Портрет Марины. Сергей нетвердой походкой подошел к тумбочке, взял портрет.

Она смотрела на него с портрета, слегка улыбаясь. Он стал рассматривать любимые черты. Грань между ним и Мариной на фотографии стерлась, и он увидел ее, как живую. В груди страшно защемило. Все это время, даже вспоминая о ней, даже гоня тяжелые воспоминания он не понимал в полной мере чего лишился. Он почувствовал боль внутри, и боль эта была даже острее, чем в тот день, когда н ее потерял. Тогда была даже не боль безумие, теперь накатила волна боли, тоски и одиночества, непереносимой, ноющей грусти. Он опустился на кровать, он гладил фотографию. Слезы, которых он так ждал еще тогда, наконец нашли выход и тихо, безмолвно покатились по небритым щекам, стали падать на фотографию. Он плакал, пытаясь освободится от боли, но освобождения не было. Он плакал, чтобы излить тоску, но она переполняла его, а не вытекала со слезами.

Тогда он поднялся, оглядел комнату затуманенным взором и пошел к бару. Один стакан исчез внутри него, туда же последовал второй, потом еще и еще. Он не закусывал, он даже не пил, он заливал свое горе. Еще стакан, еще... нет уже не льется, но это все равно, главное еще влить в себя, уйти от всего этого, хоть на миг испытать облегчение. Еще, водка уже не вливалась, голова гудела, он понял, что стоит на коленях. Еще, еще... Нет. Да, еще, еще, все...

Он стоял на коленях и не мог уже подняться. Он увидел ее портрет валяющийся на полу в стороне. Он пополз к портрету, к ней. Она смотрела на него с грустной улыбкой и молчала. Она никогда уже ему ничего не скажет, никогда не обнимет, не прижмется к нему ища защиты, не прижмет к груди, даря защиту ему. Он подполз к портрету, навис над ним. Пустой желудок воспротивился и водка, а кроме нее в желудке ничего и не было, поползла к горлу. Его вывернуло прямо на портрет. Скотина! Еще раз. Мудак! Хорошо еще, что портрет в рамке и закрыт стеклом. Потом его рвало еще и еще, и прежде, чем это кончилось, он отключился и упал лицом в собственную блевотину...

...Он проснулся в окопе, где лишь на миг закрыл глаза. Заснул на минуты, а столько произошло.

Виктор тряс его за плечо. Он открыл глаза:

- Витя, мне надо тебе столько сказать и спросить у те...

- Серега, закрой варежку и посмотри по сторонам.

Он поднял голову, высунулся из окопа, прислушался к звукам начинающегося боя.

- Понятно?

- Угу.

Дальше он двигался на автомате, выполняя приказы, не думая о том, что делает. Голова была занята другим.

Марина. Марина, которой больше нет, Марина, которую он так любил, Марина, которая любила его.

Он не помнил, как выбрался из окопа, как оказался перед теми, кто хотел его смерти, теми кого он должен был уничтожить. Он только вдруг увидел их, тех в кого надо было стрелять.

Он собрался выместить на них всю свою тоску и боль, он приготовился стрелять. А потом все поплыло перед глазами и те, в кого он только что хотел стрелять, приобрели черты Марины. Все. Он остановился, как вкопанный, он переводил дуло автомата с одного на другого, а на него отовсюду смотрело лицо Марины. Живой Марины. Марины с грустной улыбкой. Он задрожал.

- Нет! Не-ет! - вырвалось у него, но разве кто-то мог его услышать за всем тем шумом, который был вокруг.

А те, кто смотрел на него лицом Марины с грустной улыбкой, стали стрелять в него. Из глаз его брызнули слезы, он не мог стрелять. Он развернулся. С этой стороны на него тоже смотрели, и у вех смотрящих тоже было лицо Марины. Он завыл бросил автомат и побежал. Среди одинаковых лиц-галлюцинаций, оригинала которых уже не существовало в природе мелькнуло одно, не такое как все, но тоже родное. Это было лицо Виктора. Виктор орал что-то, потом поднял оружие, направил на него и спустил курок. Сергей почувствовал уже не душевную, а физическую боль, что-то больно дернуло его ногу, вплелось в нее. Он начал падать, свет вокруг померк...

...Померк только на секунду и снова растекся вокруг него. Он открыл глаза, он снова был в своем номере. В окно затуманивая ночь сумерками пытался пролезть рассвет.

Сергей смотрел в одну точку, не поднимая головы. Было что-то странное в том, что он видел, но что именно он понять не мог. Сергей поднял тяжелую голову и наконец понял странность - он лежал на полу.

Он приподнялся на локте. Под ним растеклась мерзко-вонючая лужа, рядом в этой же луже лежал портрет.

- Скотина! Мразь, - выдавил Сергей и хотел подняться, но ногу прострелила боль. Он посмотрел на свои ноги - обе в крови. Почему обе? Память возвращалась постепенно, но почему прострелены обе ноги он понять не мог.