Наперегонки со смертью - Страница 10

– Во, погляди на своего героя, – кивнул Банда на Грушу, обращаясь к Вострякову. – Додумался твой горный орел – на командира с кулаками бросился. Бабу я ему, видите ли, поиметь помешал...

– Товарищ старший лейтенант! Разрешите обратиться! – мигом открыл Груша глаза и попытался, несмотря на связанные ноги, по-уставному вскочить при появлении командира. Но острая боль, в плече снова отбросила его голову на подушку, и Груша, не удержавшись, даже застонал.

– Помолчите, товарищ сержант! – с подчеркнутой строгостью прервал его Бондарович. – Не о чем мне с тобой теперь разговаривать... Анушидзе, развяжи-ка его!

Когда Грушу развязали и освободили туго прибинтованную к телу руку, Банда сел рядом с ним на лежанке, чтобы разобраться с травмой. Плечо уже опухло, и куртку с Груши совместными усилиями стянули с большим трудом.

Старлей принялся умело, с пониманием, ощупывать плечо и предплечье сержанта.

– Где болит? Здесь?

– Ага, – чуть не взвыл от боли Груша, ежась под жесткими пальцами Банды.

Тот сосредоточенно тискал руку сержанта.

– А хрен я тебе не полностью отбил? Шевелится еще? – специально отвлек Банда внимание Грушевского, и когда тот невольно ошарашенно опустил глаза к своим штанам, сильно и четко, как учили когда-то в Рязановке, дернул за руку, вправляя на место вывихнутый сустав.

– Ай, бля, твою мать! – заверещал травмированный, пронзенный острой болью.

– Не ной! Рукой пошевели... Ну вот видишь, целый. До дембеля заживет... Или до суда.

– Товарищ старший лейтенант... – снова заканючил сержант, просительно заглядывая Банде в глаза.

– Заткнись пока. Я тебе слова не давал... Анушидзе, собери здесь всю роту. Всех, свободных от караула. И этого, Савельева, тоже сюда.

Когда через несколько минут все собрались и устроились кто где, Банда сел посередине блиндажа на перевернутый ящик и, чеканя каждое слово, будто гвозди вбивая, в тяжело повисшей тишине произнес:

– То, что сегодня произошло, – позор. Вас, – он смерил взглядом Грушевского и Савельева, – я всегда уважал как хороших солдат. Мы вместе не раз были на волосок от смерти, но в вас я был уверен всегда... Сейчас я вас не уважаю. Вы – не мужики! Слава Богу, что через несколько дней вы дембельнетесь, и я никогда не пойду с вами ни в рейд, ни в разведку...

Он помолчал несколько минут, собираясь с мыслями, и никто не посмел в это время издать ни единого звука.

– Но все вы, – обвел взглядом Сашка собравшихся бойцов, – сволочи. Никто не помешал, ни у кого совести не оказалось... Я вам про интернациональный долг трындеть не буду, это вам и замполит расскажет, когда в гарнизон вернемся. Я вам только одно скажу – если эта несчастная кому-нибудь из своих обмолвится о том, что вы с ней сотворили, "духи" вам будут каждый день "лекции читать" по интернациональному долгу...

Бондарович снова помолчал, а потом резко закончил свою небольшую речь:

– Короче, так. О происшедшем здесь я пока никому не доложу. Вам всем советую тоже – ни слова.

Никому, ясно? Даже другу из соседней роты. Но если это дело всплывет, все, кто виноват, пойдут под суд. Покрывать никого не буду. Ни за глупость детскую, – он глянул в сторону новобранцев-"держателей", – ни за геройство в прошлом, слышите, Савельев с Грушевским... Все понятно? Вопросы есть?

...В тот раз их пронесло. Женщина, вернувшись в кишлак, видимо, промолчала. Савельев и Грушевский дембельнулись, а оставшиеся бойцы их роты несколько месяцев подряд рвали все жилы, прилагая абсолютно немыслимые усилия, чтобы вернуть уважение своего Банды...

Муравейник

живет.

Кто-то лапку сломал —

не в счет.

А до свадьбы

заживет.

А помрет —

так помрет...

Сашка положил автомат рядом с собой на сиденье и жадно закурил.

Это всегда с ним происходило – после боя, после напряжения всех физических и моральных сил, вдруг мелко-мелко начинали дрожать руки, и для того, чтобы успокоиться, парень всегда хватался за сигарету.

Он закрыл глаза, откинулся на спинку сиденья с высоким удобным подголовником и расслабился.

"Слишком много всего сразу", – промелькнула в голове тоскливая мысль.

Разве мог он тогда, выходя из Афганистана, подумать, что война для него еще не кончилась? Что еще не раз будут предательски дрожать у него руки, только что сжимавшие "калашник", сбрасывая напряжение боя?..

Докурив, он щелчком выбросил сигарету в форточку, сделал несколько больших глотков воды из фляги и со вздохом завел двигатель.

– Ничего не поделаешь – ты, Банда, влип. Хочешь жить дальше – выкручивайся! – чтобы хоть немного взбодриться, вслух сказал он самому себе.

Он отпустил ручник, с радостью убедившись, что после экстренного торможения эта штука все еще работает, включил передачу, и джип, резво набирая обороты, снова устремился к границе.

Сашка не заметил, как быстро бежало сегодня время. Только сейчас, вылетев из-за очередного поворота, он понял, что день кончился – заходящее солнце огромным красным шаром висело над самым горизонтом, утратив свой ослепительный дневной блеск и обжигающий все живое нестерпимый жар. Горы за спиной парня налились сочным розовым цветом, а из расщелин и ложбин поползли тени, как будто концентрировавшие в себе ночную непролазную темень.

Эта темнота быстро заливала все вокруг и буквально с последним лучиком солнца, исчезнувшего за горизонтом, получила полную власть над горами, над рекой и над дорогой, сгущаясь с каждой секундой.

Бондарович до последнего не включал фары, полагаясь на мощную подвеску своей "мицубиси", и гнал машину по направлению к границе почти наугад, напряженно всматриваясь в чуть белевшую в темноте полоску дороги.

Это его и спасло.

Отблеск включенных где-то впереди фар он увидел, выехав из-за очередного поворота, и сразу же резко затормозил и побыстрее выключил двигатель.

Определить расстояние в темноте ночи по мерцающим впереди огням практически невозможно, и только по чуть-чуть слышному отсюда ворчанию работающего двигателя парень понял, что до тех, кто ждал его на дороге, не более трехсот-четырехсот метров. А в том, что те, впереди, ждали, и ждали именно его, Сашка уже ничуть не сомневался.

Он в очередной раз подивился четкой организации службы у мафии. На них работала не только милиция и местная продажная власть. У них были не только мобильные отряды боевиков и курьеров, оснащенные любым оружием и любой техникой, вплоть до вертолетов. У них, оказывается, были и свои пограничные заставы, не позволявшие никому незаметно вырваться с территории, находившейся под их контролем.

От самого Пенджикента его никто не обгонял.

Другого пути к границе, кроме как вдоль русла Зеравшана, в природе не существовало. Значит, те, кто ждал его впереди, получив команду по рации, появились откуда-то сверху, спустившись с гор?, с самой границы, чуть опередив своей заставой пограничников, так сказать, официальных.

Банда взял с сиденья свой верный пристрелянный "калашник", проверил на всякий случай, на месте ли нож, гранаты, трофейные "узи" и "вальтер", и тихо, не захлопывая дверцу, выскользнул из машины.

Он решил подойти к ним поближе, но не по дороге, естественно, откуда они ждали его появления, а сверху, по склону. Горы в этом месте подступали почти к самой обочине дороги, уступами и террасами, с каждым новым десятком метров набирая высоту.

Банда быстро и бесшумно пошел вверх. Афганская выучка, помноженная на проведенные в лагере Ахмета месяцы, не пропала даром, и уже минут через пятнадцать парень прекратил подъем, решив, что высоту он набрал уже достаточную. Теперь он осторожно стал пробираться вперед – на свет ярко горевших в ночной темноте фар.

Он старался идти тихо и аккуратно, чтобы ни один вырвавшийся из-под сапога камешек, застучав по склону, не насторожил тех, ждавших его внизу.