Нантская история (СИ) - Страница 1

Этот звук вырвал из сосредоточения, разорвал мягкую паутину, которую сплетал вокруг меня мерцающий экран либри-терминала, безжалостно и настойчиво, и он был настолько отвратителен, насколько отвратительны все громкие звуки поздним вечером, когда сон уже сгущается сладкими конденсированными капельками на внутренней поверхности век, а контуры окружающих предметов кажутся мягкими и далекими.

Этот звук поцарапал безмятежную поверхность нашего маленького теплого мирка, отчего его содержимое неприятно всколыхнулось, точно потревоженное вино в чаше.

Самый неприятный в мире звук, самый тревожный — стук в дверь.

Какое-то мгновенье я еще могла сопротивляться ему, заставлять себя думать, что этот нелепый и совершенно лишний звук мне просто померещился, но, увидев, как вздрогнул и напрягся сидящий за столом Бальдульф, прекратила это бесполезное занятие. Звук был самый настоящий, и означал он одно — кто-то из большого мира, этого огромного зловонного, гигантского, каменного, холодного, липкого, фаршированного извивающимся человеческим мясом кома нерастраченной за день суеты, вдруг вспомнил про наше с Бальдульфом существование.

И поспешил напомнить о себе.

Бальдульф машинально смел с груди хлебные крошки и поднялся, враз сделавшись большим и неповоротливым. У него была такая особенность — сидя он казался едва ли не меньше обычного человека, но стоило ему подняться и расправить плечи… Старая выправка, такая не исчезает с годами.

— Во имя геморроя Святого Луки, кого бы это черти притащили к нам? — пробормотал он, оглядываясь на меня, — Двадцать один час по локальному.

Я бы пожала плечами, если бы могла.

— У меня есть только два предположения.

— Не уверен, что хотел бы выслушать хотя бы одно из них…

— Или это какая-нибудь прекрасная дама из высшего общества, которая увидела тебя сегодня днем на рынке, влюбилась с первого взгляда в твою мужественную стать и прекрасное лицо, похожее на морду бурого медведя, воспылала страстью, выследила тебя, и теперь стоит у нас на пороге, дрожа от вожделения и кутаясь в одну только тонкую кружевную мантилью…

— Альби!

— …или это сборщик податей, — закончила я, — И я бы от всей души надеялась на первый вариант.

— Хильдебод все еще валяется в койке после того, как на прошлой неделе ему раскроили голову в подворотне. Вряд ли нового назначили бы так скоро.

— Значит, твои шансы удваиваются, не так ли?

— Когда-нибудь Господь накажет тебя за твою злоязыкость, Альби, — вздохнул Бальдульф.

— Надеюсь, в этот раз он проявит побольше фантазии. Клаудо, открой!

Клаудо шевельнулся в своем темном углу. Как и все пожилые сервусы, он был порядком туг на ухо, и медленно реагировал. Несколько раз сжались и разжались тонкие, казавшие выточенными из трухлявой серой кости, пальцы, шевельнулась на тощей как метла шее, голова, заскрежетали изношенные внутренности, состоящие из дряхлой плоти и старого железа. Приволакивая ногу, Клаудо направился к двери, скрежещущий, звенящий, скрипящий и стонущий, как разваливающийся от ветхости человекоподобный манекен.

— Стой, — сказал Бальдульф, — Сам открою.

От меня не укрылось то, как он прихватил со стола свою старую «масленку» в потертой кожаной кобуре. «Масленка» стояла на холостом режиме, чтобы экономить заряд, и теперь едва слышно зашипела, разогреваясь. Кого бы ни принесло к нам на порог этим вечером, если у него дурные планы, я могла ему только посочувствовать. Оторванный от ужина Бальдульф — не самая приятная вещь из сотворенных Господом. Если Господь вообще прилагал к этому творению руку.

Он прижал руку к пластине — и электронный засов коротко пискнул, отпирая дверь.

Первым в комнату проник запах города. Всепроникающий едкий запах чего-то сырого, подгнившего, тухлого, старого. Юркий, как змея, он скользнул через дверной проем, занял своим телом всю гостиную и тотчас стал разлагаться на составляющие. Аромат покрытой коркой грязи мостовых. Резкая нотка давно немытых тел. Тонкий букет человеческих выделений. Вонь отрыжки старых двигателей. Запах самого города. Запах замершей к ночи, скрючившейся в своем каменной углу, жизни, больной, слабой и немощной.

Вторым был звук. Но это не был звук города, состоящий из злого визга проносящихся мимо дома трициклов, лающих голосов и треска силовых линий. В этом звуке было что-то другое. Звон потревоженного металла, шорох чего-то большого и тяжелого, мягкое шуршание ткани, треск… Эти звуки могла бы издавать какая-нибудь большая работающая машина, которую шутки ради подкинули к нам на порог. Большая сложная машина, работающая даже тогда, когда солнце расплавляется в закате цвета застарелого лишая. И, наверно, не очень умная машина, если решила пожаловать в гости в такой час.

Бальдульф, однако, не проявил признаков беспокойства, напротив — его жилистая рука, держащая за спиной освобожденную от кобуры «масленку», расслабилась. Это был верный знак — опасности нет.

— Господин капитан! О, простите… Никак не ожидал.

Судя по тому, как Бальдульф безотчетно вытянулся по стойке «смирно», «господин капитан» явно относилось не к прозвищу незваного гостя. Значит, графский префектус собственной персоной? Вот уж точно, не такого гостя ждешь под покровом стремительно опускающейся на город ночи. Интересное дело. Я поймала себя на том, что напряженно вслушиваюсь в темноту дверного проема, которая все еще хранила молчание, если не считать повторяющихся механических звуков. Что же он, на трицикле к порогу подкатил? Тогда плакала дорожка, которую Бальдульф сооружал несколько недель подряд — огнедышащие двигатели, должно быть, выжгли ее дотла. Впрочем, трицикл бы не работал так тихо.

— Здравствуйте, Бальдульф, — отозвался невидимый мне гость, — Это я должен извиняться за столь поздний визит. Я собирался вызвать вас по воксу, но…

— У меня нет вокс-аппарата, господин капитан.

— Поэтому мне и пришлось нанести вам визит лично. У меня оказался ваш адрес. Надеюсь, это не помешало вам, и не нарушило ваших планов?

— Конечно же нет, господин капитан, — Бальдульф был смущен и похож на какого-нибудь молодого сержанта гвардии, повстречавшего в нужнике самого магнус-капитана со спущенными панталонами, — Не мог предположить… Не знал… Заходите, господин капитан, заходите, прошу вас.

— Удобно ли вам будет, Бальдульф? В сущности, я по одному совершенно пустяковому, но глупому делу. Я могу причинить беспокойство вашей семье.

— Я старый вояка, — сказал Бальдульф, посторонясь, — Вся моя семья — «масленка» да миска. Что же до Альберки, она и вовсе может не спать ночь напролет.

Когда гость вошел, я едва удержалась от вскрика — показалось, что огромная скрежещущая туша сейчас снесет с петель дверь и превратит проем в одну огромную дыру. Как будто в наш дом пытался проникнуть пышущий жаром и скрипящий несмазанным железом доисторический паровоз. Сам дом загудел, отзываясь на его присутствие, и с потолка упало несколько хлопьев штукатурки, похожих на мертвых серых мотыльков. Однако вошедший двигался с удивительной грацией, и его огромные габариты ничуть ему не мешали. Когда он оказался внутри, я готова была поклясться бутылкой «Dominio de Valdepusa», что дверной проем был вполовину его меньше, однако же он проник внутрь как кошка, ничуть не стесненный огромным количеством взгроможденного на него металла.

При свете комнатной лампы, озаряющей гостиную в экономном режиме, я наконец увидела его целиком. И еще раз удивилась тому, как изобретателен может быть человек, когда хочет причинить себе и окружающим как можно большее количество неудобств.