Наместница Ра - Страница 4

– Да, вот еще что, – обронил Инени, прежде чем покинуть лодку. – Никому ни слова об этой поездке. Проклятие Осириса падет на тебя, если не повинуешься моему приказу!

Лодочник отчаянно закивал.

Инени, не говоря более ни слова, взгромоздился на осла, и трое мужчин исчезли в темноте. На развилке, там, где тропу пересекала дорога, ведущая с севера на юг, они наткнулись на группу оборванцев всех возрастов, с лопатами, ломами и корзинами. И хотя беднякам не была известна цель этого ночного сбора, все они послушно зашагали за человеком на осле.

А тот направил животное по каменистой горной тропе, круто поднимающейся в скалы, о которых шла молва, что там обитает Осирис, властелин царства мертвых, ночью восходящий вместо солнца. Не слишком уютное место!

На середине пути Инени оставил тропу. На плато, усыпанном валунами и обломками скал, которые с незапамятных времен хранили полуденный зной и прохладу ночи, он остановился. Размашистым шагом, эхом отзывавшимся в мертвой тишине долины, он очертил квадрат, обозначив углы камнями, потом дал спутникам знак опуститься на землю и заговорил приглушенным голосом:

– Вы, люди запада, с этого момента, который свел нас здесь, в Долине Шакалов, поступаете на службу к фараону. Я – Инени, советник и начальник работ царя Обеих стран, Могучего быка, лучезарного сына сокологолового бога солнца Ра, пересекающего небесный океан на своей золотой барке, облечен доверием тайно вырыть на этом месте шахту десяти локтей в квадрате и глубиной в тридцать локтей. От нее следует пробить ход к палате, размеры которой получите в свое время.

– Господин! – отважился на вопрос один из оборванцев по имени Хои. – Почему ты привел нас сюда в столь поздний час?

Голос Инени зазвучал проникновенно:

– Потому что и дальше вы будете работать здесь только по ночам. Скрытно и бесшумно!

Собравшиеся встревоженно зароптали, и царский советник шикнул на них вполголоса.

– Вы, – продолжил он, – каждый день будете получать еду из царских кладовых, и ни в чем необходимом вам не будет отказа. Трудиться станете под покровом ночи, а отдыхать при свете дня. И ни одна душа не узнает о вашей работе. Ибо с восходом солнца лучшие стрелки фараона рассыплются по горному кряжу, и их быстрые стрелы настигнут любого, кто посмеет приблизиться к этому месту.

Могильная тишина воцарилась над смятенными мужами. Лишь дерзкий Хои опасливо осведомился:

– А если кто спросит нас о причинах ночного отсутствия?..

– Вы будете молчать до ухода в царство мертвых. Все вы избраны потому, что ни у одного из вас нет того, кого вы могли бы назвать женой или чадом своим, и потому, что отцов и матерей ваших Анубис[10] уже проводил в мир иной. Так что некому докучать вам расспросами. Но если… – в белом свете луны был ясно виден остерегающе поднятый указательный палец Инени, – если хоть один из вас выдаст тайну ночи, стрелы фараона настигнут всех!

Ни одно слово не сорвалось с уст притихших рабочих. Мужчины сидели, уставившись в темноту.

Зажигательно и возбуждающе звучали инструменты трех нагих азиатских девушек. Каждой из них было не более четырнадцати, и их гибкие тела грациозно извивались в такт музыке. Черные локоны музыкантш, заплетенные во множество косичек, на лбу были перехвачены золотыми венцами. А что за личики! Очи черные, как плоды спелого терна, губы, как финики, а щечки бархатные, как кожица персика.

Минхотеп, управитель царского дома и мастер церемоний, в своем ярком плиссированном схенти, расфуфыренный, как павлин, лишь только заканчивалась музыкальная пьеса, важно шествовал через тронный зал и, оживленно хлопая в ладоши, выкрикивал в экстазе:

– Веселитесь! Веселитесь! Плакальщицы не дремлют!

Этот возглас приглашал всех и вся радоваться и наслаждаться каждым мгновением жизни, и после победного возвращения царя из нубийского похода тому было немало причин. Тутмос, прежде исполненный достоинства и недоступный своему народу, сейчас, восседая на величественном троне, выглядел изнуренным и потухшим. Задравшийся до пупа схенти резко контрастировал с высокой короной, к слову, давно уже съехавшей набок.

На пьедестале, по правую руку от него, возлежала Яхмос, главная супруга царя – роскошная женщина с пышными формами, явственно проступавшими под обтягивающим калазирисом из изысканной тонкой ткани. За ней сидела Хатшепсут, тоже в длинном полупрозрачном одеянии. Музыка и танцы экзотических девушек, как и шествия торжественным шагом наложниц гарема, скорее навевали скуку на царицу и ее дочь. Время от времени они развлекались тем, что стреляли глазами в сторону Мутнофрет и ее пащенка Тутмоса, сидевших по левую руку от царя; и в каждом из этих взглядов не было ничего, кроме презрения.

Настроение фараона постоянно менялось: то Яхмос подпадала под его благосклонный взгляд, то Мутнофрет. А чаще ни та ни другая, ибо теперь, когда гарем пополнился новыми лицами, жены мало волновали фараона. Не меньше полусотни созданий, от хорошеньких до очаровательных, обитали в женских покоях, расположенных за царскими палатами. С тех незапамятных времен, когда фараоны, дети богов, взошли на престол Египта – то бишь более тысячи лет, – владыки содержали гарем и часто любили одновременно не один десяток женщин, что, само собой, вело к неизбежным инцидентам. Яхмос, царственная супруга фараона, произвела на свет двух сыновей и дочь, но оба царевича умерли в младенческом возрасте. В заботе о наследнике царь приблизил к трону юного Тутмоса, сына, рожденного ему второстепенной женой Мутнофрет. И не мудрено, что обе женщины терпеть не могли друг друга.

Фараон неверной рукой поднял золотой кубок с вином и, перекрывая рокот музыкальных инструментов, возвестил:

– Благословен день сей, благословеннее вчерашнего, сотворенного Амоном… – Тутмос заметил пренебрежительное переглядывание обеих жен, и лицо его омрачилось. – Хватит! Устал от вашей ревности!

Фараон за волосы подтащил к себе ретивых жен, так что обе были вынуждены бок о бок припасть к его стопам. И каждая смиренно облобызала его стопы. Мутнофрет позволила себе подняться ласками выше, до поникшего обелиска господина, не вводя его в возбуждение.

– Мне донесли, что вы обе, – Тутмос, собрав последние силы, старался казаться беспристрастным, – вы, пока я разил врагов наших в южных пустынях, набрасывались друг на друга, как шакалы в Долине Смерти…

– Она… она порочила меня среди слуг твоих! – Мутнофрет встала на колени перед своим господином, молитвенно воздев руки.

Яхмос, старшая, прекраснейшая и, естественно, более уверенная в себе, постаралась изобразить циничную улыбку.

– К чему же ей впадать в такое волнение? – произнесла она и посмотрела супругу прямо в глаза. – Было бы наветом то, о чем доносят служанки, она бы вряд ли удостоила вниманием пустую болтовню. Но нет! Знает, что ее застали за прегрешением. Вот отчего такое смятение!

– Застали, говоришь, застали! – Голос Мутнофрет источал змеиный яд. – Не делай из себя посмешище!

– Что здесь происходит? – раздраженно спросил Тутмос, и Яхмос не преминула дать ему исчерпывающий ответ:

– Служанки донесли, что Мутнофрет совокуплялась с быком и через девять месяцев произвела на свет Тутмоса. Не священный ли бык Апис Мемфиса оплодотворил ее?

Тутмос расхохотался, шлепнул себя по ляжкам и ткнул пальцем в сторону злосчастного мальца, лицо которого пошло красными пятнами, похожими на яблоки с островов Нила. Он боязливо смотрел в рот повелителю.

– У него что, рога и копыта?

Теперь и царевич робко улыбнулся.

– Или он мычит, как бычок? Не кажется ли вам, что он больше похож на меня, чем на быка?

Тут Яхмос хлопнула в ладоши и крикнула в занавес за пьедесталом:

– Пусть войдет Юя!

Юя, служанка царского гарема, явилась и пала ниц перед царем своим и женами его, упершись лбом в мрамор у ног повелителя.

– Юя, – приказала Яхмос, – поведай нам, что наблюдала ты ежевечерне, когда Ра скрывался за западными горами и Мутнофрет возлегала на ложе свое?