Наместница Ра - Страница 10

Тутмос снял с головы высокую корону, но и в полосатом сине-красном платке-немесе под ней он выглядел довольно импозантно.

– Сомневаешься в моих способностях, знаю, – усмехнувшись, сказал фараон. Он уселся в изящное кресло с ножками газели и резной спинкой с иероглифами богини мудрости Маат.

Хатшепсут покачала головой:

– Я не сомневаюсь, я знаю это наверняка. Как и то, что Ра каждое утро восходит на небосклоне. Как непреложно то, что мужчина извергает, а женщина принимает в себя. И что все рожденное однажды вернется к Осирису.

Тутмос, неспешно налив вино в золотую чашу, ответил:

– Однако таковой была священная воля твоего отца…

– Помню, – с досадой в голосе оборвала его Хатшепсут. – Поэтому я и стараюсь следовать воле моего отца – да живет он вечно!

– Целыми днями взывал я к Ра-Хорахте – от его восхождения и до заката – и приказывал забивать белых быков, чтобы принести на алтарь Амона лучшие куски. Я обращался к богу с единой молитвой: чтобы он переменил твое отношение ко мне и чтобы ты любила меня, как Исида своего брата и мужа Осириса.

– Что касается любви, тут и вся Эннеада богов бессильна. Тебе известно это.

Тутмос согласно кивнул и с церемонным видом изрек:

– Вскоре серп бога луны Хонсу уступит место серебряному диску, и семьдесят дней обряда бальзамирования закончатся. Но прежде чем жрецы направят к западу священную барку с мумией нашего отца, должно быть заложено семя для потомков крови солнца.

– Смилостивься, Хатор! – Хатшепсут опрокинулась на постель, задрала подол своего калазириса и насмешливо произнесла: – Тогда за дело, сын фараона!

Тутмос повесил голову.

– Только не так, Хенеметамон. – Это второе имя молодой царицы означало «Та, которую объемлет Амон».

– А ты ждешь, что я буду соблазнять тебя, как портовая потаскуха, звуками систра и сладким ароматом моего грота? – Хатшепсут рассмеялась. – Тогда почему бы тебе не взять какую-нибудь безродную, хотя бы нубийскую рабыню с широкими бедрами и толстыми губами? Твой отец тоже был не слишком разборчив, когда брал твою мать.

Тутмос вскочил и в гневе топнул ногой.

– А ты вообще уверена, что царь Тутмос – твой отец? Я, Тутмос младший, его сын, лучшее доказательство тому, что ночами он дарил свою благосклонность другим женщинам. Думаешь, твоя мать Яхмос в это время сидела в гареме, вознося молитвы?

– О нет! – вскипела Хатшепсут. – Когда я еще была ребенком, моя мать Яхмос рассказывала мне такую историю: бог Амон узрел женщину несказанной красоты, стройную, с вьющимися локонами, и послал к ней ибисоголового Тота[20], чтобы он узнал, кто эта красавица. Тот возвратился и сообщил, что прекраснейшая из прекрасных зовется Яхмос и она верная жена фараона Тутмоса. Тогда бог Амон трижды обернулся вокруг себя и принял облик ее супруга. Он явился во дворец и нашел красавицу спящей. Божественный аромат Амона пробудил Яхмос, и она улыбнулась ему. Амон же воспылал к ней, и она возликовала, пораженная его красой: «О, вершина великолепия, твое сияние объемлет меня!» Тогда Амон, властитель Карнака, обратился к матери моей Яхмос: «Я вложил в твое тело дочь, и ты назовешь ее Лучшая по благородству, то есть Хатшепсут, а также дашь ей еще одно имя – Та, которую объемлет Амон, то есть Хенеметамон». И прежде чем исчезнуть, добавил на прощание: «Моя дочь будет царем этой страны».

Тутмос едва заметно вздрогнул. Он просто не дорос до своей молодой жены. Хатшепсут была не только старше, но и умнее, прозорливее, сильнее его. Так что он отпил из чаши глоток и собрался молча удалиться. Но в этот момент в покои царицы ступила служанка Исида с корзиной сочных румяных яблок и черного винограда. Исида едва вышла из детского возраста, однако под легкой одеждой уже угадывались округлившиеся формы.

– Может, тебе взять ее? – крикнула Хатшепсут вслед униженному супругу.

Взбешенный ее словами, Тутмос развернулся, подступил к оробевшей служанке, сорвал поясок с ее чресл и опрокинул девушку на ложе царицы. Словно мемфисский Апис, он набросился на нее, подмяв под свое тучное тело. С неистовой яростью, одним рывком царь раздвинул стройные бедра служанки и ворвался в нее с такой мощью, что та закричала, как загнанный зверь, который больше не в силах сопротивляться.

– Ты его чувствуешь? – прохрипел Тутмос. – Это обелиск фараона, который вдохнет жизнь в твое тело, подобно бараноголовому Хнуму![21]

– Да, чувствую его, – с дрожью в голосе пискнула Исида. – Чувствую, подобно Нилу, приемлющему в себя весло гребца.

Лицо царицы помрачнело, в глазах разгорелся пламень зависти и злобы. С яростью дикой кошки она кинулась на упивающуюся парочку, вцепилась в супруга, оторвала его от взвизгивающей служанки и гневным взором приказала ей исчезнуть. А потом широко раздвинула ноги, давая понять, что готова принять в себя фараона, подобного Мину с поднятым фаллосом.

На семидесятый день по завершении земной жизни фараона Тутмоса жрец Ур[22] храма в Карнаке созвал жрецов мертвых в палату бальзамирования, где тело фараона лежало в растворе щелочи. Музыканты щипали струны и дули в свои инструменты, танцоры, прищелкивая, высоко прыгали, а рабы махали опахалами из плотных пальмовых ветвей. И над всем этим действом плыли облака фимиама.

Жрец Ур, завершавший обряд бальзамирования, воскликнул:

– Воистину бог солнца ты, владыка о двух головах льва! Ты – Гор и мститель за отца своего Осириса! Священной водой Нила омыли мы тебя спереди и селитрой сзади. В молоке священной коровы Хатхор искупали тебя. И вот все дурное вышло.

Натр вытянул из тела царя все жидкости. Бальзамировщики через единственный, левосторонний, разрез в паху очистили всю брюшную полость от внутренностей, удалили сердце, печень, почки и легкие. Чтобы добраться до мозга, серебряным резцом рассекли носовую перегородку и с помощью железного крюка извлекли его. Теперь все законсервированные органы были помещены в четыре канопы, которые стояли готовыми к погребению вместе с мумией.

Вперед выступил жрец Сем[23] с накинутой на плечо леопардовой шкурой и начал обряд отверзания уст. Жезл с наконечником в виде головы барана он вставил в рот мертвого фараона и повернул так, что клацнули челюсти, а потом начал заупокойную молитву:

– Взирай, Осирис, божественный отец, отверзаю уста сыну твоему, дабы вернулась к нему жизнь! Пусть его Сах не станет добычей червей, подобно телам животных на земле, птиц в поднебесье и рыб в водах! Пусть все его члены и органы навечно останутся при нем, подобно тому, как твой Сах вечно при тебе!

После этого жрецы продолжили ритуал. Они покрыли тело фараона золотом, плотью богов. На пальцы рук и ног надели золотые наперстники. Разрез в паху закрыли золотой пластиной, на руки – до локтя – и на ноги – по колено – надели золотые браслеты и кольца, на шею и грудь возложили золотую пектораль и множество амулетов.

Далее руководство принял на себя жрец Ур. Рабы подали ему щедро пропитанные миррой льняные платки и благоухающее виссонное полотно, нарезанное лентами. Он туго набил рот и нос мумии льном, чтобы не ввалились щеки и не сплющились ноздри, а потом начал бинтовать: сначала руки и ноги, за ними туловище и только под конец голову. После каждого готового слоя за работу принимался второй жрец: он обмазывал виссон кипящей камедью – и так семь раз.

– Восстань, Осирис! – провозгласил жрец. – Ты вновь обрел твердость, о, бог с остановившимся сердцем! Твоя глава снова крепка на спинном хребте, так взойди же на свой трон!

Четверо жрецов поставили мумию, прислонив к стене, четверо других внесли золотой саркофаг, изготовленный самим Тхути, золотых дел мастером при дворе фараона. Это был внутренний гроб в форме мумии с парой крыл, перья коих, покрытые синей и красной эмалью, простирались от плеч до стоп. На груди – изображение коршуна, символа Верхнего Египта. На голове – устремленная вперед священная кобра урей – символ Нижнего Египта. В отличие от спеленатого тела глаза царя были широко открыты.