Наложница с прицепом для Генерала-Дракона (СИ) - Страница 1

— Мамочка, пожалуйста, помоги! Мамочка…

Пелагея кричит, когда бывший муж в пьяном угаре пытается взять её на руки и куда-то утащить. Как и я, она боится его в таком состоянии и даже будто бы не узнаёт. Глеб мерзко улюлюкает и кричит, чтобы дочка перестала трепыхаться.

Она не должна видеть своего отца таким. Из-за подобных выходок мне бы хотелось, чтобы она его не видела вообще.

После развода я осталась совсем одна с дочкой. Любимая моя Пелагая часто болеет, оттого её нет иногда по месяцу в детском саду. Мне приходится оставлять её с соседкой и отдавать ей часть зарплаты. Мне хотелось бы постоянно быть рядом с дочкой, может быть, тогда она и болела бы реже, но две работы и ещё кучу подработок никто не отменял. У меня нет родственников, а друзья не могут ничем помочь.

Я вернулась с тяжёлой ночной смены, а в квартире своей вместо соседки обнаружила это свиное рыло под названием бывший муж.

Галя зачем-то впустила его и ушла. Сердце кровью обливается от того, какого страху могла успеть натерпеться моя девочка. Этот гад, наверное, поднял её с кровати и стал выспрашивать, как мы с ней живём и не вожу ли я в дом кого-нибудь.

Такое уже было… И от осознания того, что я снова это допустила, что выходки отца ещё на долгие годы отложатся в памяти Пелагеи… осознание этого просто добивает меня.

Отбиваясь от человека, которого когда-то любила, а теперь иначе, чем выродком, назвать не могу, я всё-таки выхватываю дочку и опускаю на пол.

— Беги быстрее в прихожую и обувайся!

— Мама! — она плачет.

— Мама сейчас придёт тоже! Давай быстрее!

Моя умница, хоть и напугана, а всё понимает и бежит делать то, что я говорю.

— Варь… Ну чё ты, а? Новый год же! А ты как неродная… Дочку мне не даёшь… Разве так делается…

Новый год, ага… был две недели назад. Но у него каждый день — праздник. Глеб не пил, когда мы познакомились. Выпивал иногда, когда поженились. А потом… с каждым годом становилось всё хуже и хуже. И никакие кодировки не помогали. Да и сколько можно было его пытаться спасти? После трёх лет брака я подала на развод.

Для меня теперь есть только Пелагея. И я сделаю всё, чтобы она ни в чём не нуждалась и не росла бок о бок вот с такими вот личностями.

Я уже почти собрала нужную сумму на переезд. Нужно только найти заранее работу в новом городе, всё грамотно устроить. И тогда весь этот кошмар закончится.

Я толкаю Глеба в спальню, он, огромный мужик, пусть там сейчас вместо мышц один жир, страшно хохочет и даже успевает отпустить пару сальных шуток, прежде чем мне удаётся повалить его на кровать.

Он не успевает опомниться, а я уже выбегаю в коридор и замыкаю дверь. Надолго его это не сдержит. Если только кабан сам не уснёт, изгваздав моё и без того застиранное до дыр постельное бельё.

И суд был, и все запреты ему выдали, а всё равно… Рвётся сюда в пьяном бреду, а потом отговаривается тем, что ничего не помнит и вообще болен — что с него взять.

Я подбегаю к Пелагеше, целую её в щёчки приговаривая:

— Ничего, моя хорошая… Мама уже дома. Мама с тобой. Он не обижал тебя? Всё хорошо… Сейчас мы пойдём прогуляемся. Хочешь с мамой прогуляться?

— Д-да… Будем лепить из снега? Но там же холодно…

— Ничего-ничего, а мы тепло оденемся…

Сегодня мне не везёт, Глеба не сморил сон, он долбится в дверь и вот-вот её выломает… Пелагея уже обулась и даже надела шапку, моя золотая девочка. Я, гонимая страхом, надевая на неё кофту, спешно застёгиваю, укусив собачкой за подбородок и заставив дочь всхлипнуть, затем, извиняясь, протягиваю ей тёплую куртку.

— Прости, зайка. Вот, надевай. Маме тоже нужно… Я успеваю только застегнуть сапоги, которые уже начала расстёгивать, когда только зашла. До куртки не успеваю дотянуться, поскольку слышу грохот в спальне. Хватаю сумочку и прямо в джинсах и свитере выбегаю из квартиры, захлопнув дверь.

Время — восемь утра. У меня была дневная смена на рынке, потом ночная в магазине — делала ревизию. Оттого что долго не спала, плохо чувствую своё тело, но зато не сразу до меня доходит холод. Да и спать совсем не хочется из-за страха.

Мало ли что ему в голову его больную придёт? У него, наверное, белая горячка…

Пить он начал из-за любовницы, замужней женщины, которая ему все нервы истрепала. А потом, когда бросила, Глеб и вовсе стал сходить с ума.

Узнала я это всё, конечно, уже гораздо позже.

И какого мне было это узнать? Той, кто работала не покладая рук ради семьи, родила ему чудесную дочку, обслуживала — и его самого и дом. Больно — не то слово.

Но всё это уже давно пережито и перемолото.

У меня есть Пелагея. Она смысл моей жизни. Моё сокровище.

Конечно, она достойна лучшей жизни, лучшей матери. А я как не бьюсь, не могу ей стать… И даже сейчас вместо того, чтобы злиться на бывшего мужа, злюсь на себя. Ну как же так? Почему до сих пор не переехала? Почему всё вот так у меня наперекосяк?

Я выбегаю из дома с Пелагешей на руках, бегу по направлению к соседнему дому. Замечаю, что там пока открыта дверь — кто-то выносит старый телевизор и тумбы. Забегаю туда и поднимаюсь на лифте на верхний этаж, надеясь там перевести дух.

— Папа нас здесь не найдёт? — интересуется дочка. Она уже не выглядит такой напуганной. И я стараюсь следовать её примеру.

— А что нам папа, зайка моя? Он дома сидит. Он, знаешь, как мишка. Сейчас же зима. Вот он и искал себе берлогу, чтобы поспать.

— И подумал, что наш дом — это его берлога? Глупый медведь, получается.

— Получается. Ну ничего. Мама сейчас позвонит охотникам, они его…

Она пугается:

— Застрелят? Не надо, мамочка!

Я смеюсь, стараясь всем своим видом излучать спокойствие.

— Нет, просто проведут в другую берлогу. Чтобы он нам не мешал. Хорошо? А мы пока погуляем, зайдём в кафе, хочешь? Куплю тебе горячий шоколад. И пирожное.

— Правда?

— Конечно… Но только надо сначала нормальной еды поесть. Сырники или хотя бы блинчики с творогом. Знаю, где их продают. Договорились?

— Ладно, — Пелагеша кивает. Я же дрожащими пальцами набираю нашего участкового. Дочка вдруг спохватывается:

— Ну ты же без куртки, мамочка…

Да уж… Докатилась. Становится неприятно от того, как это всё выглядит. Ещё и с ребёнком. Хотя почему — выглядит? Так ведь всё и есть на самом деле. Непутёвая мамаша и бедная девочка, которая из-за неё страдает.

— Ничего, зайка. Мне так лучше. И совсем не холодно.

Я дозваниваюсь, наш разговор выходит коротким. Владимир Олегович обещает приехать в течение часа.

Кафе тут недалеко, я думаю переждать там. Только страшно, что Глеб может нас перехватить. Но в этот район я переехала недавно, он будет плохо ориентироваться, ещё и в таком состоянии.

Уже собираясь зайти в лифт, я замечаю, что дверь напротив приоткрыта, и из-за щели на нас смотрит высокая, сухая старуха с только отчасти седыми волосами. А в остальном они такие же чёрные, как у меня. На лицо ей лет девяносто, но рост под это не подходит. Я даже пугаюсь, потому что в коридоре её квартиры не включён свет, и из-за теней она выглядит особенно зловещей.

— С мужем борешься? — заговаривает она в тот момент, когда я ещё надеюсь улизнуть.

Она приоткрывает дверь и выступает на шаг вперёд. Где-то метр восемьдесят, в длинной ночнушке цвета слоновой кости. И не боится простудиться? Всё-таки январь, в подъезде не так уж и тепло.

— Мамочка… это же Баба-Яга… — шепчет Пелагея.

Глеб в своё время любил её пугать разными сказочными персонажами, и хоть я сама о них не упоминаю, она до сих пор помнит и боится всяких серых волчков, Кащеев и да… Бабу-Ягу.

— Нет, — вполне серьёзно отвечает старуха, — не она. Совсем другая степь… Так что же ты не отвечаешь, когда с тобой говорят?