Найти и обезвредить - Страница 17
— Так мы это и учитывали, товарищ Гуля-оглы Гули.
Гуляев раскрыл папку и начал читать собственноручное заявление бывшего врангелевского офицера, поручика Кривобокова, вернувшегося недавно из Константинополя в Новороссийск.
«…После окончательного поражения белых в Крыму в октябре 1920 года я, как офицер, служивший во врангелевских частях, из боязни суровой ответственности за свои действия перед Советским правительством эвакуировался из г. Феодосии на пароходе «Владимир» в Константинополь, а потом прибыл на остров Лемнос. Туда были перевезены многие кубанцы.
Прежде, во время гражданской войны, как-то не было времени дать себе отчет в своих действиях и прийти к какому-нибудь решению относительно своей роли в междоусобице. Мои политические убеждения явно расходились с тем, что проводилось в жизнь главковерхами белой армии, и с тем, к чему они стремились.
Если же временами и задумывался о происходящем и о перспективах будущего, появлялось сознание о преступной деятельности или закрадывались в душу сомнения в конечность победы над русским народом, так как Красная Армия была именно — весь русский народ. Такие мысли возникли у меня уже в начале гражданской войны, но у многих была надежда на победу над большевиками, и я плелся за ними.
Таким образом, не разделяя лозунгов и стремлений своих начальников и будучи противником их убеждений, я был все-таки с ними, продолжая убивать и грабить русский трудовой народ против своего желания. Моя слабая критика и протесты мало находили сторонников. Начальники же и сослуживцы на меня смотрели, как на вольнодумца, но терпели по службе, даже дорожили мной как офицером, точно и аккуратно выполнявшим свои обязанности, особенно я был на хорошем счету как адъютант.
В первые же дни пребывания за границей, очутившись вдали от родины и семьи и без работы, ничего не видя впереди, невольно пришлось задуматься: что же представляет из себя так называемая белая армия? Что эта армия сделала, к чему она стремилась и о чем мечтает ее офицер?
Там пришлось спокойно, здраво обсуждать все, что было известно, все, что обещали главковерхи и что в действительности дали, пришлось взвесить работу и роль, какая выпала на долю нас, малозаметных службистов.
Что мной сделано и во имя чего и для кого? Что предстоит делать и что могу сделать? Наконец, кто же прав, на чьей стороне справедливость?
Вот мои, может быть неполные, заключения.
Белые, говоря о борьбе за народ, о защите его благополучия, в действительности пошли против народа, и народ выбросил их из России. В будущем, благодаря своей прежней деятельности, белые не могут рассчитывать на поддержку народа, когда бы, где бы и какую бы авантюру ни затеяли. Им народ не может верить и помогать. По моему глубокому убеждению, белые, кроме стремления к личному благополучию, кроме желания свести свои личные счеты, — ни на что другое сейчас не способны. Где будут они — там будет угнетение, слезы, грабежи и кровь.
Я лично должен возвратиться к народу, из среды которого вышел, где остались мои родители и дети, и там уже если не придется или не смогу строить новую жизнь республики, то займусь какой-нибудь работой, чтобы искупить свою вину перед народом и семьей.
В то время, приблизительно в январе 1921 года, мне стало известно, что Кубанским правительством (есть такое в Константинополе) набирается группа лиц, которых отправят на Кубань для организации восстания против Советской власти, я тогда изъявил желание поехать и получил согласие на это. Целью своей поездки я поставил — возвращение домой и службу на пользу Советского правительства, работать только по его указанию.
В начале 1921 года с Лемноса нелегально выехала на Кубань с вышеуказанной целью группа в пятнадцать — двадцать человек. Я в ту группу не попал вследствие слабого состояния здоровья, но меня обещали отправить со следующей группой. Из числа уехавших на Кубань я знал полковника Орлова, полковника Посевина, казака станицы Отрадной Кубанской области есаула Гребенюка, подъесаула Малогутия, подъесаула Лаштабегу.
Из разговора с полковником Лебедевым, у которого я служил в одно время адъютантом, мне известно, что из группы выехавших с Лемноса по разным причинам половина не прибыла по назначению, да и вообще все поехавшие не оправдали тех надежд, которые возлагали на них.
В начале 1922 года Лебедев сказал, что я состою одним из первых кандидатов в формируемую на Кубань команду. До отъезда мне стало известно, что всем ведает какое-то объединенное правительство Юго-Восточного союза, которое готовит восстание на Северном Кавказе. Восстание должно сразу охватить все отделы, округа и уезды на Дону, Кубани и Терской области. Поэтому из-за границы будут посланы готовые ячейки в каждый отдел, округ и уезд, не менее пяти человек.
Состав ячейки должен быть таков: начальник отдельской организации, заведующий строевой частью, он же заместитель начальника, заведующий отделом пропаганды, заведующий разведкой, заведующий связью. Начальник строевой части должен вербовать людей, вести учет и организовывать рядовых, сводя их в отдельные звенья по десять — двенадцать человек, друг друга не знающих.
Начальники отдельских организаций должны держать связь между собой и с начальником областного центра, выполнять все его приказы и константинопольского центра, возглавляемого генералом Улагаем».
Прочитав это заявление, Гуляев вспомнил разговор с Фроловым и пожалел, что однажды усомнился в возможности каких-то секретных действий со стороны эмиграции из Константинополя. Но это было далеко не все, с чем предстояло ему познакомиться перед отъездом.
По поручению Василия Васильевича Крикун организовал Гуляеву беседу с автором этого заявления, поручиком Кривобоковым.
— Ну, расскажи, Кривобоков, как тебе там жилось? — обратился к нему Крикун. — Только больше рассказывай о контре, называй фамилии, имена, ну и о тамошних порядках, конечно, не упускай.
— Что сказать? По поручению полковника Лебедева я бывал в разных лагерях в Турции, поэтому жизнь тамошних обитателей, можно сказать, знаю хорошо, — рассказывал Кривобоков. — Самый большой из всех русских лагерей находится около Константинополя, в Селемье. Население его более трех тысяч человек. Ведают лагерем французы. Управление французов состоит из коменданта, его помощника и небольшой команды. В русскую администрацию входят: комендант, два помощника, комендантская команда и адъютант. Отделы по обитателям назывались: офицерский, дамский, гражданский и казачий, или солдатский. Комендант — полковник Павлов, начальник комендантской команды, своры опричников, — есаул Журин из станицы Елизаветинской, правая рука коменданта. Все они монархисты. Свои идеи внедряют обитателям лагеря. Состав лагеря тоже подходящий для этого. Офицерский отдел состоит из бывших жандармов, командиров полков, воинских начальников — все старые кадровые офицеры. Молодых совсем мало. Это — ранее служившие в контрразведках и других подобных учреждениях. Гражданский отдел состоит из полицейских чинов, смотрителей тюрем и сродни им учреждений. Казачий, солдатский отдел состоит из бывших жандармов и низших служащих полиции и казаков Донской и Кубанской областей, в большинстве случаев бежавших из-за боязни мести иногородних, с которыми они во времена Добрармии сводили счеты.
При коменданте существует для расправы с инакомыслящими судебная часть. Заведовал судебной частью сначала Редькин — действительный статский советник, а затем жандармский подполковник Принцев. В силу такой монархической окраски в лагере процветали такие союзы, как Союз чиновников министерства внутренних дел. С нежелательным элементом расправляются очень жестоко. Сначала в ожидании суда держат в лагерных турецких казематах давних времен. Удовлетворившись этим, передают французам с ярлыком большевика. Совсем мало кто выходит от них. Избиение арестованных французы обращают в какой-то спорт. Так что быть переданным в распоряжение этих просвещенных распорядителей и руководителей лагерной жизни — значило или смерть, или выбитые зубы и поломанные ребра. Этим и глушилась всякая мысль. Распространялись разные небылицы о Советской власти, о ее развале и падении и о скором возвращении в Россию то с Николаем Николаевичем, то с Кириллом Владимировичем. Шло время, а мы оставались на месте.