Найти и обезвредить - Страница 105
По сути, он расплачивался тем, что награбил в годы войны: золотыми коронками своих жертв, имуществом краснодарских, ейских, новороссийских семей.
В 1974 году в ответ на новое приглашение Мюнхенского земельного суда Кристман присылает медицинское заключение о слабом здоровье, из-за чего не имеет возможности принять участие в деле. Справка с удовлетворением подшита в папку, которая тут же сдана в архив.
А господин Кристман все так же рано утром подъезжает к своему маклерскому бюро, все так же вежливо раскланивается с секретаршей. Ему не снились по ночам тени его жертв, не вспоминалось здание в Краснодаре, по улице Орджоникидзе, рвы смерти в Новороссийске, Ейске, Мозыре. Более того, в дни фашистских сборищ он цеплял на лацкан пиджака гитлеровские награды. Это напоминало о походе на Восток, о тех сладостных временах, когда по единому его знаку озверевшая свора кидалась на людей, убивала, грабила и жгла…
В это тихое весеннее утро все было как обычно. С точностью до сантиметра водитель припарковал машину около подъезда конторы. Кристман поднялся по лестнице, привычно открыл зеркальную дверь, вошел в собственную приемную, надеясь увидеть привычно улыбающуюся секретаршу. Но взгляд наткнулся на незнакомые лица. Испуганная фрау представила ему сотрудников уголовной полиции.
Через несколько минут он уже сидел на железном стуле полицейской машины, которая везла его в тюремную камеру. По требованию мировой, и прежде всего советской, общественности Кристман был арестован. Для этого западногерманской Фемиде потребовалось тридцать пять лет.
Весна 1981 года
Две недели в земельном суде Мюнхена шло судебное разбирательство, рассматривались материалы минувших процессов, где шла речь о Кристмане и его зондеркоманде, зачитывались свидетельские показания, просматривались фотодокументы. Через две недели суд приостановил свою работу, и группа западногерманских юристов в составе председателя суда присяжных Кремера, члена этого суда Зелька и прокурора Фольгера выехала в СССР для дополнительного сбора материалов.
Прокуратура Краснодарского края предоставила им возможность допрашивать любых свидетелей, в полном объеме знакомиться с судебными материалами государственных комиссий по расследованию злодеяний гитлеровцев на советской земле, выезжать на места расстрелов и казней. Представители Мюнхенского земельного суда побывали в Цемдолине, в станице Марьянской, в Ейске, во многих других местах. Они подолгу беседовали с теми, кто чудом избежал смерти от рук Кристмана и его своры.
Многое, что стало известно о Кристмане, — результат работы кубанских чекистов. Десятки томов уголовного дела со скрупулезной точностью описывают злодейские дела преступника. Каждый листок этого дела обладает силой пушечного снаряда.
Даже там, в ФРГ, где многим не по нутру вообще какое-либо упоминание о военных преступлениях в годы минувшей войны, даже там трудно было что-либо противопоставить убийственной логике неопровержимых фактов.
С грузом новых впечатлений участники процесса снова заняли свои места. За барьером, прячась от кинокамер и фотоаппаратов, сидит маленький, щуплый старичок с крысиным лицом и бегающими глазками. В нем трудно сейчас узнать того напомаженного эсэсовца с расстегнутой кобурой парабеллума, того оберштурмбанфюрера, который любил фотографироваться во время войны.
Палач пускает в ход старый испытанный прием: он хочет спрятаться за свои семьдесят лет и стариковскую немощь. Видя, что особого эффекта это не дает, он меняет тактику и начинает вести себя нагло, то есть так, как он вел себя всю жизнь.
Судья. Как часто вы принимали участие в отравлении газами мирных советских людей?
Кристман. Для меня это не было каким-то потрясающим событием, чтобы я мог запомнить…
Судья. Сколько человек было расстреляно в станице Марьянской?
Кристман. Я не знаю, я не считал… В Марьянской мне должны быть благодарны за то, что я не допустил расстрела всех жителей станицы.
Судья. Были ли в числе жертв евреи?
Кристман. В этой стране трудно разобраться в национальной принадлежности, поэтому ничего сказать на этот счет не могу.
Судья. Как вы оцениваете показания советских свидетелей?
Кристман. Это надо рассматривать как оскорбление немецкого народа…
Суд приговорил Кристмана к десяти годам тюремного заключения. Оценивая итоги процесса в Мюнхене, собственный корреспондент газеты «Нойес Дойчланд» Отто Вернер пишет:
«За убийство одного советского гражданина — только тридцать пять дней ареста — таков итог судебного разбирательства в Мюнхене по делу Кристмана… Затягивание следствия и волокита характерны в ФРГ для государственно-правовой практики, когда дело касается разоблачения и наказания военных преступников. И еще характерно на процессе против Кристмана и других аналогичных процессах в ФРГ следующее: наглость и цинизм обвиняемых и их защитников, издевательство над свидетелями, дерзкие вылазки неонацистов и антикоммунистов…»
Кристман пока за решеткой. Я подчеркиваю — пока, потому что прогрессивным кругам ФРГ, которые много сделали, чтобы убийца был назван убийцей, противостоят мрачные силы реваншизма и реакции, силы, которые в свое время породили Кристмана и ему подобных и теперь готовы встать на их защиту.
Дело Кристмана не окончено, оно продолжается. Палач должен получить по заслугам.
Май 1981 года
В прошлое вернуться нельзя, но можно представить прошлое, хотя мне и трудно это сделать в теплый солнечный день, когда распустившиеся почки разносят окрест буйный аромат наступающей весны, тридцать шестой нашей мирной весны.
Я вхожу в здание, где когда-то «квартировала» зондеркоманда. Сейчас здесь помещаются разные городские организации, с утра до вечера течет деловая жизнь. Где-то на этажах стучат пишущие машинки, две молодые женщины, оживленно разговаривая, спешат по коридору, у входа разгружают почту, молодой вихрастый парень пронес в буфет ящик с кефиром. Спроси у этих людей, что было в этом здании в годы войны, — не каждый знает. Они знают его только таким: строгим и деловым в будни, радостным и оживленным в праздники. Для меня этот дом всегда связан с многолюдностью центра города — рядом детский кинотеатр, секция бокса в монтажном техникуме, моя школа…
Но я знаю людей, которые долгие годы после войны боялись проходить мимо этого здания. Сгоревшее при освобождении Краснодара, оно мрачно чернело пустыми глазницами окон, напоминая о том страшном, что было связано с зондеркомандой и ее главарем Кристманом.
В рядах освободителей города был писатель Константин Михайлович Симонов. По свежим впечатлениям он написал тогда о подвале гестапо, где перед бегством каратели заживо сожгли узников: военнопленных, стариков, женщин, детей. Гестапо находилось именно в этом доме.
Нет, пожалуй, в Краснодаре семьи, не пострадавшей в годы оккупации. Сто восемьдесят страшных ночей пронеслись над городом, сто восемьдесят суток с полной нагрузкой работала гитлеровская машина уничтожения.
Можно ли забыть то, что происходило здесь, в этом доме, в этом подвале? Нет и еще раз нет!
Эти безмолвные стены должны напоминать нам об ужасах войны, о тысячах человеческих жизней, которые унес фашизм, о его жутких порождениях — Кристмане и его подручных.
Говорят, время — великий врач. Но есть боль, остроту которой не могут притупить даже годы. Она пронзает сердце всякий раз, когда мы вплотную, как в этом доме, прикасаемся к прошлому, к тем страшным ста восьмидесяти суткам.
В эту майскую пору, в дни, предшествующие празднику Победы над фашизмом, празднику, который встречаем мы со слезами на глазах, тысячи краснодарцев приходят в молодой парк, где в окружении тоненьких кленов застыли навечно высеченные из камня фигуры старика, ребенка, женщины…