Найденный мир - Страница 26

– Тю, – непритворно удивился Николай, – а зачем нам поезд? У вас же тайга бескрайняя прямо за домами начинается.

– Тайга-то бескрайняя, – угрюмо возразил хозяин каморки, – а вот дорог в ней мало. И по тем дорогам сейчас разъезды казачьи вовсю шпарят.

– Так то ж по дорогам. Нам-то, – принялся растолковывать Николай, – дороги ни к чему. Нам лучше, наоборот, сторонкой… Верно я говорю, товарищ Щукин?

Его товарищ промолчал, чем заслужил одобрительный кивок хозяина.

– Сторонкой, оно, конечно, можно попробовать. Многие пробовали… кой-кого даже и находили после. Не целиком, понятно, но по одеже узнать было можно.

– Это что ж, значит, получается? – после долгой паузы уже тоном ниже произнес Николай. – Поездом нельзя, ножками али еще как – тоже. Что остается-то? По морю, что ль?

– Полагаю, – вкрадчиво произнес «доктор», – именно к этой мысли нас товарищ Бобров и подводил… не так ли? Что ж, Владивосток – крупный порт, товарищу Рыбаку морского опыта, как говорится, не занимать, да и я сам кое-что умею, – с ноткой мечтательности добавил он, явно вспоминая далеко не самый неприятный момент своей биографии. – Наймемся на трамп до Фриско, оттуда на поезде через Штаты… Я в чем-то не прав? – удивленно спросил он, видя, как хозяин качает головой.

– Не так-то все просто, товарищ. В Сан-Франциско уж боле месяца как ничего доплыть не может. Множество кораблей от цунами пострадало, но дело даже не столько в этом, – хозяин перешел на шепот, – несколько кораблей, что вышли уже после землетрясения, вернулись назад, с полдороги. Точно ничего не известно, но слухи, товарищи, ходят, и весьма странные. Говорят, что…

– Слухи, – холодно произнес «доктор», – меня мало волнуют. Если нельзя плыть напрямую – будем добираться хотя бы до Шанхая. С ним-то, надеюсь, пароходное сообщение пока не прервалось?

– Не прервалось, – подтвердил Бобров. – Только доложу я вам, не так-то это просто будет – попасть на корабль. После катастрофы… и слухов… многие капитаны просто боятся выводить корабли в море, так что с матросами, да и не только с матросами, в порту, как понимаете, явный переизбыток. Попасть сейчас на корабль, не имея нужных знакомств… или хотя бы надежных рекомендаций… боюсь, будет весьма сложно.

– Так что ж получается! – Николай в сердцах треснул кулаком по стене, едва не прошибив насквозь хлипкую фанеру. – Нам в энтом чулане и дальше сидеть?!

– Есть один план, – медленно, словно бы нехотя, начал Бобров. – Вчера на сходке предложил один товарищ, из студентов, довольно толковый малый… и эта идея, на мой взгляд, стоящая. Нам стало известно, что флотское начальство готовит один из кораблей к экспедиции на восток, надо полагать, – не удержался он от шпильки, – для проверки тех самых слухов, о которых вы, товарищ Щукин, изволили столь пренебрежительно отозваться.

– И как же нам попасть на его борт? – скептически осведомился «доктор». – Военные, конечно, не любят жандармов, но вряд ли эта нелюбовь простирается настолько далеко, чтобы переправить через океан двух разыскиваемых охранкой.

– Организовать это, конечно, будет весьма непросто, – сказал Бобров. – Но, как я уже сказал, у нас есть одна хорошая идея…

Можно было ожидать, что спасенные жертвы кораблекрушения с «Фальконета» заполнят некоторую пустоту, образовавшуюся на корабле после того, как часть команды была оставлена в лагере у Зеркальной бухты. Ничуть не бывало: за исключением отправленного в лазарет бывшего старпома Рэндольфа, выжившие обосновались, по приказу капитана Колчака, на палубе, где сразу стало тесно. Теперь корма «Манджура» напоминала табор мертвых цыган. Мертвых – потому что веселья, танцев и медведей на веревке не следовало ожидать от людей, до конца не поверивших еще в собственное избавление. А еще потому, что смердело от них, несмотря на помывку, изрядно.

Поэтому Дмитрий Мушкетов предпочитал коротать часы на носу корабля, куда ветер не приносил иных запахов, кроме соленой морской пыли и водорослей. Тут можно было сделать вид, будто на корабле ничего не изменилось, кроме того, что берег теперь виднелся не по левую руку – по бакборту, а совсем наоборот. «Манджур» возвращался на север, продвигаясь галсами против течения. Машины капитан приказал не заводить, и дорога угрожала занять куда больше двух суток, которые отняло плавание к рифам, на которых гнил «Фальконет».

Однако, выбравшись в очередной раз из тесной каюты, молодой человек обнаружил, что облюбованное им место у поручней занято.

Большую часть одежды спасенным пришлось бросить: ее невозможно было даже пустить на ветошь. Женщина была одета в матросские штаны и тельняшку. Мушкетов бы на ее месте окоченел через пять минут – ветер с океана дул холодный и сильный, – но казалось, ей было все равно.

– Простите… – машинально пробормотал молодой ученый и тут же одернул себя: вряд ли азиатка знала русский.

Женщина обернулась к нему.

– Buenos dias, senor, – проговорила она. Голос ее был неожиданно низок и звучен для хрупкой фигурки. По лицу невозможно было определить возраст: привычные, с детства впитанные признаки не срабатывали.

– Э… Do you speak English? – спросил Мушкетов, чувствуя себя глуповато. Но кто мог предположить, что в жизни ему пригодятся не только немецкий, французский и английский, которыми молодой человек владел свободно, но и испанский? Кому вообще нужен испанский в наше время? Вряд ли ослабевшее, прогнившее изнутри королевство, только что лишившееся последних ценных колоний, отхватит себе новую империю обеих Америк.

– Немного, – коротко ответила женщина на том же языке. – Учила… у моряки.

– Вам не холодно? – принужденно спросил Мушкетов.

Женщина покачала головой.

Геолог оперся о поручни, глядя в море.

– Вы… падре? – внезапно спросила азиатка, покосившись на Дмитрия. – Пастор?

– Нет! Почему вы решили? – изумился тот.

– Поэртена сказать… вы тот, который… знает вещи, – пояснила она.

– Ученый, – подсказал Мушкетов.

– Да, – женщина кивнула. – Это другое?

– Совсем другое, – убежденно проговорил молодой человек.

– Что?

Дмитрий минут пять пытался переложить на пиджин-инглиш объяснение тому, чем занимается геолог. В конце концов женщина довольно кивнула.

– Кулам-набато, – проговорила она. – Stone witchery. Это хорошо. Только не говори Поэртена. Он боится манку-кулам. Он бы оставить меня ханту, если б не думать, что я асванг. По-испански говорят – bruja. Ведьма.

– Доктор, вы знаете, что у нас на борту сумасшедшая? – спросил Мушкетов, когда Билич отложил перо.

– Мне иногда кажется, что у нас на борту полторы сотни сумасшедших, – вздохнул врач, снимая пенсне. – Как глаза болят… Так что там стряслось?

– Одна из спасенных филиппинок заявила мне, что она ведьма, – вздохнул молодой геолог, без спросу опускаясь на край койки.

Кэп Рэндольф спал, да и бодрствующим не мог бы вмешаться в разговор по причине незнания русского языка. Как и немецкого. И французского. Английского не знал Билич, и как он объяснялся со своим пациентом, способным виртуозно ругаться на шести языках, распространенных в портах Тихого океана, но не слишком интересных морякам Российского флота, было не совсем понятно.

– Ну и что? – Билич запрокинул голову и покрутил ею из стороны в сторону, придерживая обеими руками, будто опасался, что она отвинтится. – Это не повод разбрасываться диагнозами.

– Вообще-то я полагал, что ведьмы – это дикарское суеверие, – с некоторой язвительностью отозвался молодой человек.

– И суеверие – не повод, – строго заметил врач. – Мало ли в какие глупости верят люди. Вот хотя бы взять вас.

– Ну, знаете… – Мушкетов даже обиделся немного.

– Мгм. – Билич отпустил виски и резко кивнул. Позвонки хрустнули. – Вы убеждены, что все люди должны вести себя разумно и не иметь нелепых мнений. Самое что ни на есть суеверие. А уж то, что вы ко мне пришли за помощью, и вовсе мракобесие. Потому что душевные болезни, молодой человек, скальпелем не лечат. Психика – материя тонкая, и, покуда мы не разобрались в узорах ее нитей, лучше не вмешиваться. Noli nocere, знаете ли.