Нагая мишень (СИ) - Страница 33

— То есть, мы проспали весь июнь, и потому ничего не помним. Диски, имитирующие записи группы «То тут, то там», центр управления распространил вскоре после нашего появления на съемочной площадке, а уже в действие внутри стереона нас включили только через месяц, когда София с Еленой случайно заинтересовались нашими песнями, и когда призраки представителей власти (обеспокоенные ультиматумом «Черных Перьев») решили предложить нам роль разведчиков. Вот так все это я могу себе представить. Вся история тщательно продумана…

— И все в ней граничит с чудом.

— Не забывай, что для первобытного человека даже обычный телевизор был бы сверхъестественным явлением.

— Хорошо, я такой вот первобытный человек, и мне хотелось бы понять, почему люди толкутся на Земле. Разве нет места на других планетах?

— Ты видел поверхность Земли из иллюминатора самолета7 что покрывало сушу в двадцатом веке? Безбрежные поля и леса. Но тогда почему во времена, когда земля была пустой, люди скучивались в местах, называемых городами?

— Ладно, ответь мне хотя бы на один вопрос. Человек бессмертен?

— В списке базовых прав человека право на смерть занимает первое место. За него сражались такие выдающиеся гуманисты, как — назову здесь только самых…

— Право на что?

— Право на смерть. После победы…

— Погоди. Раз человек может омолаживаться любое число раз…

— И достаточно много раз он может исправлять реальные или мнимые недостатки собственного тела.

— То есть… он не…

— Так вот, война за это право длилась тысячелетиями. После Шестой Мировой Религиозной Войны…

— Какой?

Нузан глянул на меня с ненавистью

— Слушай, с тобой хоть кто-нибудь способен прийти хоть к чему-нибудь? Стукни себя по своей глупой черепушке из двадцатого века! Ведь жизнь не обязанность, чудовищная тюрьма без выхода, как того хотели сторонники Бесконечной Каторги. Хотеть — это значит мочь. Но мочь — это не означает «хотеть». Поэтому, в ситуации, когда каждый мог бы жить вечно, последний рекорд продолжительности составил всего 1175 лет, да и то, он был установлен в те времена, когда люди были одарены намного большей стойкостью. Терпение обыкновенного обитателя Земли исчерпывается, обычно, лет через триста, а еще через сотню он уже подает прошение на вход в отдел казней.

— Разве под Крышей Мира не хватает развлечений?

— Вовсе нет.

Возле бассейна появилась Елена и тут же прыгнула в воду. Ибрагим поднялся и направился к ней.

— Подожди! — крикнул я ему вслед. — Ты говорил про стойкость. Так почему же никто не смог побить тот рекорд?

— Потому что все остальные гораздо раньше ломаются под бременем скуки.

Пообедал я в компании Елены с Ибрагимом, который уже сильно подружился с девушкой. Мы отправились на десятый этаж, в большое бистро. Елена неплохо говорила по-английски, но гораздо лучше она знала итальянский язык. От нее я узнал, что София с отцом отправилась в Неаполь. Завтра утром они собирались навестить ее на Капри.

Благодаря очертанию будущего, которое стало мне известно в Сорренто, я мог быть уверен, где прячут бомбу. Но почему ее взрыв был настолько неизбежным? Елена была веселой. Я размышлял о том, а что эта девушка думает о ситуации заговорщиков, если она связана с ними на самом деле. Террористы были в проигрыше. После концентрации заключенных в Неаполе, они никак не могли реализовать свою угрозу. Но если бы Мельфеи не был убежден в этом, в последний момент они неожиданно победили бы.

После обеда я попытался направить беседу на темы, связанные с терроризмом. Ибрагим поддерживал дискуссию, но Елена не позволила себя втянуть в нее и заявила, что мы нудные. Тогда Ибрагим увел ее из бара. В дверях он поднял ключ от комнаты Елены и подмигнул мне.

На пляж я уже не пошел, а долгое время крутился по гостинице. Сначала заглянул в кинотеатр, потом в книжную лавку, где выпил кофе. Потом пришла мысль позвонить Марисе, но я продолжал думать о Лючии и подсознательно надеялся на то, что случайно где-нибудь ее увижу. В зале игровых автоматов я истратил пару тысяч лир на автомобильных гонках. Там же я встретил Лучано. Мы говорили о похищении в Лондоне и принудительной поездке в Италию, во время которой он был одним из сопровождающих. На этот раз он стал предлагать мне героин. Его люди следили за Софией и Еленой. Де Стина приказал им убирать с нашего пути потенциальных соперников.

После ужина я вернулся к себе в номер и заснул перед включенным телевизором.

Разбудил меня телефонный звонок. В трубке звучал голос Мельфеи, но я был настолько сонный, что только через пару минут до меня дошло, что он имеет в виду.

— Могли бы вы выступить в роли переводчика? — спросил Мельфеи.

— Для кого?

— Надо помочь Ибрагиму объясниться с врачом, который не говорит по-английски.

— А что с ним стряслось?

— У него были неприятности с Еленой.

— У врача?

— Нет, у синьора Нузана.

— Он ранен? Елена побила его?

— Нет. Значительно хуже: она в нем разочаровалась.

— Погодите, — я встал с кровати и выключил телевизор, — не могли бы вы выражаться попонятней?

— Это весьма деликатное дело.

— Не уверен, правильно ли я понял…

— Я тоже не знаю, что вы поняли. На всякий случай, мы вызвали из Неаполя самого лучшего сексолога. Ибрагим в депрессии.

— Понятно. Его же словами: «Открыл карты и не разыграл тузов».

— Что-то в этом роде. Он и сам мне так сказал. Нужно поставить его как-то на ноги, поскольку он провалит нам всю операцию. Вы же знаете, как оно бывает. Женщины любят все обобщать, и Елена могла бы подумать, что в планируемом супружестве от Ибрагима не будет никакого толку. Врач с синьором Нузаном прибудут в гостиницу через четверть часа.

В шкафчике Ибрагима я обнаружил бутылку коньяка и, на всякий случай, выставил ее на стол. Перевод требовал знания профессиональных итальянских терминов, кто знает, насколько точных и специфических. Под рукой у меня не было никаких словарей, но как только выпил половину стакана, тут же вспомнил парочку употребительных оборотов.

У сексолога было мрачное выражение лица. Ибрагима он не обследовал, а все свалил на спиртное. Когда я попросил говорить помедленнее, поскольку я не успевал переводить, врач разрядил свою злость в неаполитанском диалекте, приказал себе налить, выпил и после того говорил уже серьезно.

— Сколько женщин вы познали за свою недолгую жизнь? — спросил он у Ибрагима.

— Тридцать две.

— А сколько раз с вами случалась такая, как сегодня, неприятность?

— Четыре.

— Когда это было.

— Когда мне было шестнадцать, двадцать, двадцать шесть лет, ну и сегодня — то есть в тридцать один год.

— Это нехорошо. Меня беспокоит значительная нерегулярность этих ваших периодов. А эта девушка вам не нравится?

— Почему, нравится.

— По-видимому, она для вас многое значит.

— Нет, не сильно.

— О чем вы думали, когда ложились в кровать?

— О Неаполе.

— Понятно! У вас там другая девушка.

— Нет.

— Тогда почему вы думали именно про этот город?

— Не знаю.

— А я знаю! Потому что никакой большей глупости вам в голову не пришло. В кровати нельзя думать ни о каком Неаполе. Так, дорогие мои, — он глянул на бутылку, — к сожалению, мне нужно бежать к следующему пациенту.

Он выписал рецепт на ромашку и приказал пить ее три раза в день. Прощаясь с Ибрагимом, он погрозил ему пальцем:

— В кровати нельзя думать!

И он застыл, вытянув руку перед собой. Я сорвался со своего места и пожал эту руку, но врач ее не опустил. Чтобы дать ему возможность принять нормальную позу, пришлось сунуть ему сто долларов. Только после этого врач улыбнулся, подмигнул мне и вышел.

Поздно вечером мы отправились на дискотеку, но перед тем допили коньяк. Ибрагим рассказал мне, что делал после неудачной встречи с Еленой. Он не терял времени. Прогуливаясь неподалеку от пронумерованных контактных полей, он последовательно наступал на переключатели и посетил все экраны, стенки которых полностью покрывались границами нашего блока. Вернулся он с совершенно неожиданными заметками: практически все экраны были заняты какими-нибудь частями Неаполя. Все, за исключением трех. Если не считать семьдесят восьмого канала, в котором мы сейчас пребываем на Капри, только два других не представляют того города.