Надпись на сердце - Страница 7

— Жениться, значит, Севастьян, желаешь? — спросил Иван Федорович Жигарев своего сына тракториста. — Что ж, это, пожалуй, хорошо...

— Да уж неплохо! — ухмыльнулся Жигарев-младший. — Таких-то невест, как Саша Вахромеева, днем с огнем не сыщешь... Коса русая в два обхвата, глаза, как...

— Ша! — сказал отец. — Меня коса твоей зазнобы не волнует. Не о ней речь. Ты не на косе женишься.

— Конечно же! — обрадованно поддержал Севастьян. — Девушка она замечательная! Умная, старательная, упорная... Душа у нее...

— Брось про душу! — задумчиво молвил отец. — Душа — пар.

— Это вы, папаша, верно подметили, — вздохнул Севастьян. — Душа — не то слово. Идеализмом попахивает. Не точно я выразился. Не материалистично, можно сказать...

— Вот именно — не материалистический разговор идет промеж нас, — пробасил Иван Федорович. — Давай по существу: сколько за этой Сашкой приданого дают?

— Да что вы, папаша!.. — охнул Севастьян. — Да в наши дни такие подходы...

— Про душу — идеализм, — рассмеялся отец, — а про самую существенную материю — опять же не то... Несмышленыш ты, Севка! Посуди сам: жених ты хоть куда. Хоть завтра на сельскохозяйственную выставку, в павильон «Колхозный загс».

— Нет там такого павильона, — прошептал Севастьян.

— Нет, так будет. Не наша забота. Нам с тобой о приданом нужно все что следует обмозговать. Вон Кланя Оськина свадьбу играла — это по-моему! Мужу — два костюма: один — коверкот, другой — бостон.

Севастьян решительно поправил свой каштановый чуб.

— Я, папаша, костюмы уже целую пятилетку за свой счет шью!

— Ну и дурак! — ответственно заявил родитель. — Вполне мог эти деньги пропить. А костюмы — пусть невеста добывает. Так вот, Кланька, кроме костюмов, дюжину рубашек с воротниками и при манжетах соорудила, сундук белья, и полотенца там, простыни, фигли-мигли... И всю родню жениха одарила! Отцу, свекру то есть, новые штиблеты праздничного образца... Во!

Иван Федорович сладко зажмурился.

— А мне от Саши ничего не нужно! — заявил Севастьян, все еще пытаясь справиться с непокорным чубом. — Не в старое время живем!

— Ты мне еще про искусственного спутника скажи! — рассердился родитель. — Не в старое время! — передразнил он сына. — Тебя чему учили? И от старого времени нужно брать самое лучшее, самое полезное...

— Да ведь это же пережиток, папаша! — уже обеими руками тиская многострадальный чуб, вскричал Севастьян. — Типичный пережиток времен «Домостроя», когда женщина не имела равных прав!

— А мне, может, тогда на душе было легче, когда бабы равноправия не имели! — разозлился Жигарев-старший, чувствуя, что не щеголять ему в новых ботинках, справленных за счет снохи. Он представил себе, как насмешливо будут на него глядеть родственники мужа Клаши Оськиной, как сочувственно будут вздыхать его родичи: «дескать, воспитал сына, толку с него чуть, даже свадьбу играл за свой счет, а не за невестин», и взыграла отцовская кровь.

— Так не будет тогда тебе, Севка, моего родительского благословения! — загрохотал бас Жигарева-старшего по избе. — Чтоб такой позор принять на свою седую голову, поперек обычаев села пойти...

— При чем тут село, — запротестовал Севка, — просто несколько свадеб было с приданым, а вы уже, папаша, и обычай изобрели.

— Для тебя, несмышленыша, случай, а для меня и других отцов — обычай! — продолжал грохотать родитель, глядя на свои отличные, но уже потерявшие в его глазах всякую ценность, черные полуботинки.

— Что ж, я из-за твоей дури должен буду в старых штиблетах век доживать? Ну, обрадовал, сынок, ну, ублажил старика. Спасибо тебе, Севастьян! — сказал Жигарев-старший и поклонился сыну в пояс, не спуская глаз с носков своих штиблет.

Затем всхлипнул, сел на свое излюбленное место — к окну, на котором стоял радиоприемник, включил радио.

«Полюбила тракториста-а-а на свою поги-и-бель...» — выводил девичий голос.

Иван Федорович в сердцах выключил радио и сказал, не поворачиваясь к сыну и глядя в окно:

— Не будет тебе моего благословения, ежели возьмешь бесприданницу! И не живи тогда у меня! Не сын ты мне!

Три дня от густого баса старика Жигарева дрожали стекла в соседних избах.

— Родитель Севку-несмышленыша уламывает! — ползли по селу разговорчики. — Севка, вишь, задумал жениться на Саше Вахромеевой из Федосеевки. А родитель, вишь, сына уму-разуму наставляет... Чтоб, вишь, по обычаям все было, как следует...

А на четвертый день из избы выскочил старик Жигарев и, остановив на шоссе попутную машину, умчался в город.

Старик довольно улыбался и был настроен боевито.

— Севку женим! — кричал он встречным. — По всем правилам! — И он многозначительно подмигивал.

— За свахой поехал! Не иначе! — решили сидящие на скамейке возле волейбольной площадки деды.

Севка вышел на улицу несколько растерянный и на вопросы сельчан отвечал туманно:

— Батя, конечно, «за». А сперва воздерживался и даже голосовал «против». Но я его... гм-гм... убедил...

— ...Пришлось малость уступить, — говорил в это время Иван Федорович скромной на вид старушке, повязанной выцветшим голубым платочком.

Старушка смотрела в чашку с чаем и согласно кивала головой.

— ...Обойдемся без церкви, и двоюродным родственникам подарков не требуется... А во всем остальном — как у людей. И мне — желтые штиблеты.

Старушка, наконец, подняла глаза на говорившего. Глаза у нее оказались в тон платочка — такого же выцветшего голубого цвета. И такие пронзительные, хитрые, что, казалось, сами залезали в карман.

— Что это с вами, сердешный? — елейным голоском спросила сваха, увидев, что Жигарев инстинктивно хватился за бумажник. — Никак мышца инфарктная пошаливает?

— Пошаливает, — ежась под взглядом свахи, ответил смущенный Иван Федорович. — Пошаливает малость...

И подумал:

«Ну и бестия! Такая проведет сквозь воду сухим и сквозь огонь нетленным!»

Сваха же, которую во всей округе звали бабкой Шнырей (фамилия ей была Шнырова, а проживала она без определенных занятий, на пенсию от детей бывшего мужа), сразу перешла к делу.

С профессиональной скоростью бабка Шныря выяснила все анкетные данные невесты и ее родителей. Потом внимательно изучила фотографии жениха и невесты, предусмотрительно захваченные Жигаревым из дому.

— Да, — после недолгого раздумья произнесла сваха и вновь устремила свои цепкие очи на клиента. — Тут большое приданое взять можно... Дорогое приданое! Это я тебе, касатик, как на духу говорю!

А когда размякший от теплых бабкиных слов Иван Федорович поведал свахе свою мечту о дармовых штиблетах, то Шныря даже ладошками замахала:

— Что ты, касатик, что ты, в своем ли уме? Да тут не только полуботинки, а целую радиолу сорвать можно! Да за такого красавца, да с такого богатого дома, как невестин... Ты, касатик, за мной, как за каменной стеной, — я не буду внакладе, и ты будешь в новом наряде. Завтра к невестиным родителям поеду...

Саша Вахромеева была невестой знатной. Работала она на птицеферме, считалась лучшей птичницей, а ферма та держала по району первое место да и по области должна была вот-вот первенство завоевать. Понятно, что такие птичницы, как Саша, всегда на виду. И частые появления в Федосеевке чубатого Севки-тракториста не прошли не замеченными для колхозной общественности. Больше всех о взаимоотношениях Саши и Севки мог порассказать ночной сторож Багреич, который щедро делился своими знаниями с соседями и земляками.

— Вчерась, следовательно, — сворачивая цигарку (Багреич курил только самосад), начинал он, — тракторист нашу Сашу поцеловал сорок три раза с половиной... Почему, спрашивается, с половиной? Потому мне нужно было обход продолжать, я ногой двинул и, следовательно, спугнул... Мое мнение такое: быть свадьбе. Потому любят они друг дружку просто стихийно... Даже завидки берут, право слово...

— Ну, а Василь как? — спрашивали слушатели.