Надпись на сердце - Страница 55

А комиссии к нам приезжали по жалобам строителей. Сами знаете, дома всякие бывают — звукопроницаемые, светопроницаемые — это уже с дырами в стенах. Наш оказался — новаторство в домостроении — запахопроницаемым. Значит, строители какой-то просчет допустили, а мы его с помощью кулинаров вскрыли. Переговорил с инженерами. Они не сознаются — это, мол, не порок! «Хорошо, — говорю, — присылайте экспертов, будем выяснять...» Три комиссии — все за меня... Теперь будет ремонт за их счет... А пока... Принюхайтесь, прошу вас... Каков аромат? То-то!.. Не единым хлебом жив человек. Он жив и супом, и жарким, и сладким... Как вы думаете, что они сейчас прорабатывают? Точно отгадали, пирожные... Может, зайдем посмотрим? Стряпухи — народ гостеприимный...

Когда раздался истошный крик: «Спа... сите!», то все, кто в это мгновение шел по мосту имени Юных водолазов, бросились к перилам. Я же рванулся к щиту, на котором висел нарядный красно-белый спасательный «бублик» с призывом «Бросай утопающему».

Но только я протянул руки к этому кругу, как передо мной возникла фигура в телогрейке, и воздух резанула короткая трель тревожного свистка.

— Руки оставьте при себе, гражданин! — строго сказал обладатель свистка и одернул свою телогрейку точно таким же движением, каким милиционер одергивает китель, прежде чем трубно провозгласить: «Ваши документы!»

— Тонет же, тонет! — кричал какой-то нервный зритель. — Ныряйте, кто может! Сам бы бросился, да у меня предынфарктное состояние!

Только я размахнулся, чтобы оттолкнуть странную фигуру, стоящую между мной и спасательным кругом, как фигура вдруг как-то очень покорно шмыгнула носом и сама сделала шаг в сторону.

— Учтите, — сказала она, — вас предупреждали по всем правилам. Так что отвечать вы будете персонально.

Я сорвал цветастую баранку с крюка и чуть не выронил ее из рук — таким неожиданно тяжелым, словно гиря-двухпудовик, оказался этот спасательный снаряд.

— А я про что говорил? — вздохнула телогрейка. — Таким нулем шарахнешь по утопленнику — и все. Поминай имя-отчество. Никакие искусственные дыхания не помогут. Потому в этом спасательном инвентаре пробкозаменитель еще пять лет назад начисто выгнил. В какой-то химический минерал обратился.

Телогрейка постучала своим металлическим свистком по спасательному кругу:

— Во, слышите — асфальт!

— Да кидайте же скорее! — волновался нервный товарищ, стоящий рядом со мною. — Вопрос идет о жизни и смерти...

Но о смерти теперь говорить не приходилось: утопающего уже подбирала оказавшаяся случайно поблизости лодка с влюбленной парочкой. Девушка и ее поклонник довольно сноровисто извлекали утопленника из водной стихии.

Прохожие, оживленно комментируя происшествие, начали выходить на свои прежние орбиты.

— Вы кто ж будете? — выжимая спасательную гирю, чтобы водрузить ее на крюк, спросил я телогрейку. — Сторож?

— Специально охраняю осводовский инвентарь, — ответил он, пряча свисток в карман. — Чтоб кто случайно его в воду не скинул. Кружочки эти на балансе стоят. Означенную ценность имеют.

— Но они же никуда не годятся!

— А куда ж их девать прикажете, раз на них срок износа не указан? Вот петрушка и получается. Мы, то есть сторожа на мостах, в год государству, все вместе, в двадцать тысяч обходимся. А всех, скопом, спасательных кругов всего на пять тысяч рублей значится. Хотели нас в прошлом году увольнять. Из руководства такой шустрый гражданинчик приезжал на персональном мотоцикле. Предложил нас сократить, а круги к щитам приколотить. Ну, тут ему и дали жару! Подумаешь, хе-хе, новатор обнаружился! Во-первых, по инструкции спасательный круг должен свободно со шита сниматься. Сами понимаете, секунду промедлишь, человек прикажет долго жить. Так что гвозди сразу отпали. А во-вторых, бухгалтер за нас. Есть у него графа расхода на охрану инвентаря, и мы за этой графой как за каменной горой. Не уколупнешь, все законно. И бухгалтер наш — большой строгости товарищ. Государственную копейку бережет, как собственную кровинку. Он шустрику так это ехидно врезал: «А кроме всего прочего, — говорит, — по какой статье, — говорит, — я проведу предлагаемые вами гвозди для приколачивания кругов?»

— Но совесть-то, честность гражданская у вас есть? — возмутился я. — Ведь вот все понимаете, разбираетесь в беспорядках, а молчите. Выступили бы на собрании, написали бы в газету!

— Знаете, писал, — сказал сторож и положил ладонь на то место, где, по его расчетам, под телогрейкой должно было находиться сердце. — Все описал, как есть. В городскую газету. Три ночи не спал, грамматику исправлял.

— И что же?

— В редакции сказали: не убедительно, дескать, чистой воды частный факт. «Вы, — говорят, — напишите с обобщениями. Не обязательно, — говорят, — фамилии бухгалтера и начальника станции указывать. Главное — типичность. Ведь не только, — говорят, — на здешних мостах может такое случиться...» Ну, а с обобщениями я писать не умею. Может, вы, товарищ, напишете, а? Статью написать, не в воду нырять, а сколько народу сразу спасете! Право слово: помогите утопающим!

Я дал слово помочь.

Вот так и родился этот рассказ.

Девушка села на нос лодки, а он взялся за весла. Это была ярко выраженная влюбленная парочка: молодой человек глаз не сводил со своей стройной подруги, она не видела ничего, кроме него.

Лодка тихо покачивалась на ласковой речной зыби. Прозрачная вода, пронзенная пугливыми рыбками, желтые россыпи дна, просторное, без единой соринки, чисто выметенное ветром небо оставались незамеченными влюбленными.

— Как хорошо! — сказала она.

— Мы уплывем куда хочешь! — с жаром заговорил он, сильно работая веслами. — Вдвоем — ты и я, я и ты... Представь себе — мы несемся не по этой реке, а по бурному морю. Я гребу, мы летим, как десять ветров сразу!

— Хорошо! — широко раскрытыми глазами смотря на юношу, сказала она.

— Эй! — закричал лодочник. — Лодку то позабыл отвязать! Слышь, паря?

— А туда же, молотит веслами чисто мельница — все на одном месте! — рассмеялся сидящий на пристани толстяк с пивной кружкой в руке.

— Да очнись ты! — теребил цепь лодочник. — Какое тут плавание, когда ты на приколе? Моряк с разбитого корабля! «Бурное море»! Крюк отцепи!

Молодой человек опустил весла, как птица — подбитые крылья. Он оглядел широчайшую самодовольнейшую улыбку лодочника и удивленно произнес:

— Ну, забыл... А какое это имеет значение?

...Когда лодка с влюбленными была уже далеко от берега, лодочник обратился к толстяку с пивной кружкой и, недоуменно крутанув носом, сказал:

— Какое значение имеет... хе-хе... Да ведь деньги-то за катание небось платил, а сам на месте стоит. Чудак, право слово!

В закусочной № 89, куда я зашел перекусить, внимание всех присутствующих было привлечено шумной компанией мужчин. Они вели себя громко, но ни швейцару, ни милиционеру, который нет-нет да заглядывал с улицы, поводов для вмешательства не давали.

— Обмывают! — почтительно (большой счет всегда вызывает почтение у обслуживающего персонала питейных заведений) объяснил мне официант. — Ух, и гульба идет! Рублей за пятьсот, как пить дать!

А пить давали без задержки. Самый пожилой (его уважительно именовали «мастером») уже угас, обмяк на стуле и только изредка повторял: «По рюмочке... по малень... кой... бом-бом... тирлим».

Компания находилась на той стадии «веселости», когда «Шумел камыш» уже кажется пройденным этапом, а просто шум, без камыша, начинать еще рано.