Надпись на сердце - Страница 11

— Вот так всегда, — вздохнула Ирэна Николаевна. — У кого точное время, а у меня — истекло.

И она, тяжело шаркая шлепанцами, отправилась в будуар вынимать из-за трельяжа пакет с пережитками.

Владимир Ясень был морским летчиком. Его храбрость никогда и никем не ставилась под сомнение: внушительный счет сбитых самолетов противника, пятиэтажная орденская колодка говорили сами за себя.

— Я по-настоящему робел два раза в жизни, — рассказывал Ясень. — Первый раз это случилось во время Великой Отечественной войны. Ночью, во вражеском тылу. Так уж удачно получилось, что меня фашистские асы отогнали от береговой линии. Это было после боя. Я сбил один «юнкерс», расстрелял весь боезапас, а тут — откуда ни возьмись — два «мессера». Ну, думал, конец. Однако удалось спастись. Машина погибла, а я оказался в лесу, километрах в сорока от передовой. И вот последняя ночь перед переходом линии фронта. Болела нога, нужно было отлежаться, так сказать, перед последним броском. Приютили меня старик со старухой. Жили они на хуторе, в самой чащобе. Уложили спать на сеновале. Но от сена на этом чердаке остался только запах: дня три назад нагрянули какие-то фашистские обозники и подчистую ограбили хутор, забрав и все сено, до последней травинки. Так что спал я почти на голых жердях.

Ночью просыпаюсь от шагов. Кто-то босой бродит вокруг меня. Приоткрыл один глаз, всматриваюсь, тихонько поднимаю пистолет. В прорезь чердачного окна треугольник голубеющего неба светит. Человек, судя по шагам, уже дважды мимо этого окна прошел, а его силуэта не видно. Мистика! Он должен в таком случае быть ростом всего сантиметров тридцать-сорок, то есть ниже, чем доска, которая отделяет окно от пола!

Сколько я ни всматривался — ничего не видел. А шаги ко мне приближаются — робкие, осторожные: шлеп-шлеп-шлеп... Я уже начал на спуск нажимать. А на лбу пот холодный: не каждому в жизни дано человека-невидимку встретить!

Только я приготовился стрельбу открывать, как рассмотрел гостя. Это был самый обыкновенный гусь. Очевидно, здесь, на чердаке сеновала, его прятали от злого мародерского глаза...

— А второй раз в жизни я сильно оробел, — продолжал Ясень, — уже в мирное время. Но это вопрос сугубо личный и общественной ценности не представляет.

Мне же все-таки удалось вытянуть из летчика этот второй случай. Конечно, дело касалось любви. Ясень познакомился с Милой Аросевой, которая, хотя не имела ничего общего с пресловутой категорией «фиф», маменькиных дочек и «мужних жен», тем не менее всеми «стильными» женщинами единогласно признавалась самой модной девушкой города.

Мила одевалась скромно и со вкусом, но, как говорили завистницы, «ее ширпотреб был вне конкуренции». Кто мог еще похвастаться варежками или свитером, связанными из шерсти, которую вычесали из львиных грив? Или шляпками различных цветов, сделанными из перьев попугаев? Или... Да что расстраиваться! Для того чтобы связать что-нибудь из львиной шерсти, нужно не одну сотню раз с гребешком пройтись по гриве царя зверей. Не говоря уж о том, что предварительно следует еще провести со львом необходимую разъяснительную работу!

Мила работала в зоопарке. Она была потомственным зооработником. Ее отец, мать, бабушка отдали весь свой трудовой стаж зоосаду. Понятно, что даже коварные и кровожадные хищники вели себя с Милой, как убежденные вегетарианцы.

Что же касается мирных пичуг, вроде попугаев, то они даже сквернословить себе в присутствии Милы не позволяли и внимательно следили друг за другом, чтоб, упаси бог, кто не сболтнул чего-нибудь неприличного. Они так уважали Милу, что, казалось, попроси она их заготовить впрок хоть килограмм перьев определенной расцветки, они, не задумываясь, ощипали бы друг друга догола. Но Мила не злоупотребляла своим авторитетом и ограничивалась тем, что ежедневно утром, убирая попугаячью вольеру, просто подбирала утерянные птицами частицы оперения.

Владимир Ясень первое время ревновал Милу к обитателям зоопарка.

— Мне иногда кажется, — говорил летчик печально, — что вы даже на удава смотрите нежнее, чем на меня. Честное слово, я этого не переживу...

Мила смеялась, а так как ее жизнерадостный смех приводил в хорошее, мирное настроение даже диких хищников, то и Ясеню ничего не оставалось, как улыбаться, будто его слова насчет удава были только не слишком удачной шуткой.

Второй раз в своей бурной жизни Владимир Ясень испытал чувство безотчетной робости и даже страха, когда подумал о том, что рано или поздно ему придется объясниться Миле в любви.

Сейчас, в наши дни, почему-то постепенно выходят из употребления термины «объяснение», «предложение», а такие чудесные слова, как «жених» и «невеста», употребляются по большей части в ироническом смысле. А разве можно считать несовременным и несозвучным объяснение в любви, заканчивающееся предложением пройти вместе, рука об руку с любимой весь жизненный путь?

Но об этих проблемах легко рассуждать женатому, а холостому и, как ему казалось, безнадежно влюбленному Ясеню было даже страшно подумать о предстоящем и неизбежном серьезном разговоре с самой лучшей на земле девушкой по имени Мила.

На какие только ухищрения он не шел, чтобы избежать или по крайней мере облегчить объяснение и предложение!

Он развесил вдоль и поперек своей комнаты специально взятые напрокат у знакомого боцмана сигнальные морские флаги. Из них он составил фразу: «М-И-Л-А Я В-А-С Л-Ю-Б-Л-Ю», но девушка, вместе с подругой просидев весь вечер в гостях у летчик так ничего и не ответила. Ясень очень расстроился и позвонил другу-боцману, дабы излить душу. Боцман долго хохотал и под конец разговора спросил:

— Разве ты свою Милу уже выучил флажковой азбуке? Ведь, может быть, у них в зоопарке этой азбуки никто, кроме морских чаек, и в глаза не видывал никогда?

Ясень хлопнул себя по лбу и начал сматывать флажки. Он перебрал сотни вариантов объяснений и предложений, но у всех был один и тот же конструктивный недостаток: их нужно было произносить лично, с глазу на глаз.

Все кругом, как нарочно, только и напоминало робкому храбрецу о его трагедии.

— Мы сегодня в школе проходили по русскому языку простые распространенные предложения, — сообщал соседский мальчик.

«Я вас люблю — простое и распространенное, что верно, то верно», — вздыхал Ясень.

«Предложение участвовать в фестивале, — гремел над городом голос из репродукторов, — принято!..»

«И это предложение принято», — покорно констатировал робкий влюбленный.

«Требуйте книгу жалоб и предложений!» — просили плакатики в столовой, где холостяк Ясень ежедневно обедал.

И тут летчика осенило.

— Идея! — закричал он. — Мысль!

Забыв пообедать, с меню в руке он выбежал на улицу к ближайшему телефону-автомату.

...Вечером в ресторане после задумчивого и меланхолического вальса Ясень, бережно усадив Милочку на место, подозвал метрдотеля.

— Книгу жалоб, — сказал он и добавил радостно: — и предложений!

Метрдотель оглядел стол: все в порядке. Клиент трезв. Его дама удивлена.

— Что будете писать? — вкрадчиво вопросил метр. — Жалобу или...

— Предложение, конечно! — твердо произнес Ясень и так красноречиво взглянул на Милочку, что опытный метрдотель все понял.

— Сию секунду, — сказал он и вернулся с книгой. В нее был предусмотрительно вложен чистый лист писчей бумаги и самопишущая ручка.

— Администрация еще чем-нибудь может помочь? — лукаво улыбнулся метр.

— Благодарю вас, — ответил Ясень и взялся за перо.

...Пожилой официант, уже давно страдающий от повышенной дальнозоркости, клялся потом, что странный клиент успел написать только пять букв: «МИЛА, я...»

— Тут его дама протягивает свою руку к листку, — на следующий день рассказывал официант буфетчице, — и говорит: «Я согласна». Потом они так долго смотрели друг на друга, что мне стало завидно. Я подошел и спросил: «Шампанское уже нести?»