Над горой играет свет - Страница 8

Муся-Буся вытащила из коричневого пакета набор кисточек и палитру, вручила Мике.

— Когда-нибудь ты нарисуешь портрет своей Муси-Буси и повесишь на самом видном месте, и будете каждый день меня вспоминать.

— Спасибо, бабушка Мумуся, — сказал Мика.

Для Энди она припасла игрушечного кролика с глазами-пуговками, розовым носом и пушистыми бакенбардами.

— Чудный зверик, верно? А бабушка у тебя совсем не толстая, она здоровенькая.

— Пасиба, Муся-Гуся, — сказал Энди, крепко обняв мягкого пухлого кролика.

Теперь была очередь папы.

— А это для моего сына. Надеюсь, ты все же приедешь когда-нибудь домой, к своим близким.

Папа открыл коробочку, увидев запонки в форме карты Техаса, прокомментировал:

— «Та страна безвестная, откуда никогда никто не возвращался» ^[6].

Мама прыснула прямо в стакан со своим «успокоительным чаем».

Мне был подарен кошелек, с монеткой в двадцать пять центов. Я погладила мягкую кожу:

— Спасибо, Муся-Буся.

— Кожа самая натуральная, это Техас, дорогая моя Вирджиния Лаудина Кейт.

Мама вспыхнула:

— Может, хватит называть ее Лаудиной?

В ответ Муся-Буся протянула ей белый пакет:

— Женщине, которая оторвала моего сына от его близких. Но я ее прощаю.

Карла вышел из комнаты.

— Какое счастье. Я прощена. Сердце мое сейчас выпрыгнет из груди.

Мама смотрела на пакет с опаской, будто там гремучая змея. Муся-Буся упорно трясла им перед мамой, ей пришлось его взять. Отодвинув туалетную бумагу и заглянув внутрь, мама прищурила глаза:

— Милая Лаудина, можешь поцеловать мою западновирджинскую жопу.

Вскочив с дивана, мама швырнула пакет в мусорную корзину, даже ничего не вынув.

— Но я не хотела тебя оби…

— Не хотела… как же, как же… — Мама вышла из комнаты.

Муся-Буся потопала к двери, папа семенил рядом, твердя как заведенный «Мамочка, прости». Хлопнула дверь, чуть погодя раздался рык сорвавшегося с места пикапа.

Позже, когда мама легла, поскольку у нее разболелась голова, я выудила пакет из корзины. В нем было фото Муси-Буси с улыбкой, похожей на оскал гиены, и две книжки. Одна о том, как должна вести себя воспитанная женщина, вторая — кулинария для неопытных хозяек, вообще не умеющих готовить. Пакет с мамиными подарками я засунула под кровать, но собиралась перепрятать потом в более надежное место.

Голова у бедной мамы разболелась не просто так. Мама знала, как любит ее свекровь устраивать разные фокусы, от которых все потом шло вкривь и вкось. Я понимала, что нам надо просчитывать, что у Муси-Буси на уме, и всегда быть в полной боевой готовности.

ГЛАВА 4. Бить иль не бить? Такой назрел вопрос

— Я не желаю, чтобы мой муж лазил на горы к другим женщинам. Ты слышишь?

— На горы я больше ни-ни, Кэти.

— Но полезешь, если вдруг захочется.

Папа раздраженно усмехнулся.

Мама не спускала с него глаз, сердито постукивая ножкой по полу.

— Кэти, я торгаш. Я стараюсь ради всех нас. Что тебе не так?

— Можешь заняться чем-нибудь другим. Хватит уже где-то шляться, на отшибе от семьи.

Она от него не отставала, папа действительно мог найти что-то более стабильное. В конце концов он запросто устроился администратором в магазинчик «Файв энд дайм», где торгуют всем понемножку и недорого. Папа предложил съездить в Чарлстон, отметить его назначение в ресторане. Мы с братьями еще никогда не уезжали так далеко от дома. Мама надела прямую узкую юбку и облегающий свитер. Мне она велела достать платье, хотя Мика и Энди поехали в чем были.

— А почему мне нельзя пойти прям так, в старых брюках Мики? — оскорбилась я.

— Совсем чокнулась! Надевай платье и прекрати канючить.

В городе все мужчины сворачивали шеи, глазели на маму.

Папа лукаво мне подмигнул.

— Я же говорил, что моих девчонок сразу приметят все здешние парни. — Так и сказал, хотя на меня не смотрел никто.

Мама кокетливо поправила высокую прическу.

— Да? Думаешь, приметили? Я что-то этого не почувствовала.

Мне и братьям подали жареного цыпленка с пюре и подливкой. А себе мама и папа заказали по бифштексу — королевская еда. На десерт был шоколадный торт.

Дома я, стащив с себя платье и туфли, надела другое, белое с кружевами на вороте. Кружева царапали шею, и я украдкой их отпарывала, распустила уже полшва, но мама пока не заметила. Переодевшись, побежала к телику, чтобы не пропустить какую-нибудь шуточку Бивера ^[7], но показывали рекламу жвачки «Даблминт», настырные сестрички-близнецы расхваливали двойную мятную свежесть.

Подвигав бровями, папа сердито присвистнул:

— Опять эти липучки, ах-какие-мятные двойняшки.

Но тут же улыбнулся и, поскольку хорошо выпил, начал с пафосом вещать:

— Итак, прощай жизнь вольного торговца, начинается новая эра. Чем я только не торговал! Разными кухонными прибамбасами, пылесосами «Электролюкс», впаривал энциклопедии и призывал застраховать жизнь. Даже успел поработать коммивояжером у Фуллера, торговал щетками этого отца розничных торговцев. Повеселился на славу. Но теперь все, приехали. — Поднеся к губам стакан, он отпил немного и отвесил поклон.

Мы захихикали, весело тыча в его сторону пальцами. Когда папа начинал говорить Голосом Пека, да еще был в подпитии, его не могла затмить ни одна телезвезда.

Мама залпом выпила свой стакан и с вызовом произнесла:

— А в ресторане мне одной восхищенно свистели вслед мужчины, почти все.

— Господи, Кэти. Я же только заговаривал клиенткам зубы, для дела. Коммерция есть коммерция.

Папа стянул маму за руки с дивана и крепко обнял. Мика сделал вид, что его сейчас стошнит. Энди захлопал в ладоши. Я громко хохотала, совершенно счастливая. Счастливых моментов было много, вот только я слишком часто слышала, как падают в мамин полосатый стаканчик кубики льда. По интенсивности этого позвякивания и бульканья я уже могла определить, сколько будет звучать смеха и сколько ругани.

Папа ходил на работу, мама хозяйничала, мы ей помогали.

Закончив дела, она снова ложилась на диван и листала журналы «Вог». Там кокетливо позировали модели в стильных нарядах, мама говорила, что скоро она купит себе такие же. Она подолгу болтала с тетей Руби по телефону, рассказывала про свои любимые духи: «Шалимар», «Табу», «Же Ревьен», «Блю Грасс», «Джой» и «Мисс Диор». Картинки с самыми любимыми фасонами и духами она прикрепляла кнопками к стене в гостиной и, проходя мимо, нежно их поглаживала. Мама говорила, что теперь наверняка жизнь будет легче, ведь у папы постоянный заработок, и он каждый вечер возвращается домой.

А я каждый вечер, дождавшись, когда фары нашего «рамблера» высветят дорогу, неслась навстречу, папа поднимал меня и кружил. Мама ворчала, что он жутко избаловал девицу. Папа входил в дом, на ходу развязывая галстук и улыбаясь, мама тем временем доставала лед и наливала и себе и ему. «За нас!» — в унисон говорили они и чокались. Это был первый стаканчик. Второй наливали за ужином.

Поначалу оба были довольны и счастливо улыбались. А я считала, раз, два, три, и потом дошло уже до четырех, не меньше.

На мое шестилетие мама испекла шоколадный торт, украсила его марципановой каретой, в которую была впряжена лошадка, тоже из марципана, рядом с каретой она поставила маленькую куклу, Золушку. Поставила, но строго сказала, что крестные феями не бывают, и нечего ждать, что такая вдруг объявится и начнет творить чудеса. И еще сказала, что это все выдумки мечтателей. Потом, ткнув в Золушку пальцем, добавила:

— Посмотри, как она глупо улыбается, тупая блондинка. Посмотри, какая у нее розовая кожа, бр-р.

Я не понимала, зачем мама прилепила к торту эту розовую, раз уж она так ее раздражает.

Меня волновал подарок, а все остальное меня не трогало. Жутко хотелось открыть коробку, стоявшую на кофейном столике. Мама включила приемник, любимую свою программу с легкой музыкой, горели свечи, по ним текли струйки воска, на плите томился ужин. Я думала, что день рождения будет сказочный. Все испортил папа. Он вернулся позже, чем обещал, из-за этого мама стала хлопать дверями и кричать, а Энди начал реветь во весь голос.