Над бездной - Страница 6

— Она женщина, — возразил Цетег.

— С золотым сердцем, — ответила Семпрония еще насмешливее, — с золотым сердцем, полным всевозможных талантов… не музыкальных или иных, а… сирийских, египетских и других, что на весах вешают[2].

Взяв под руку Прецию, Семпрония ушла с нею из киоска.

— Почему здесь нет Катилины? — спросила Преция.

— Старый Афраний вздумал сюда пожаловать, а они нище не встречаются, ты это знаешь.

— Ах, да… я всегда удивлялась, Семпрония, настойчивости, с какою ты безнадежно ловишь этого ужасного человека.

— Да, — ответила Семпрония со вздохом, — он один устоял против всех моих сетей. Да, да, он ужасен… ужасен для всех… кроме меня. Я люблю его, как никогда никого не любила.

— Оттого, что он не любит тебя.

— Может быть… как бы ни было, но нет той жертвы, которую я не принесла бы ему… гляди…

Обнажив по локоть свою правую руку, Семпрония показала подруге особенной формы шрам.

— Ты решилась и на это! — воскликнула Прения.

— Да, я поклялась.

— Не все мужчины в силах произнести эту формулу.

— Я была в доме Лекки, в том подземелье, где совершается то, что ужасно для самих участников. Его Орестилла, — и та не решилась на это.

— Давно? — спросила Прения, осматривая шрам.

— Месяц тому назад, — ответила Семпрония, — Ланасса была со мною, но Ланассу мудрено чем-нибудь испугать, потому что она глупа, как кукла. Понижением курса сестерций при обмене на драхмы ее испугаешь, но чем-нибудь другим никогда. Ланасса взглянула, на это, как на забаву, и хохотала во все время таинственной церемонии до того, что Катилина рассердился и воскликнул, что ему не нужны такие помощницы. Тебе известно, что значит выражение «не нужны?» — проскрипция.

Тихо перешептываясь, подруги постепенно приблизились к тому месту, откуда только что ушел Фламиний и где все еще стояла Росция.

Увидев издали их фигуры, актриса осторожно перешла за развалины и притаилась.

Имя Изиды, подслушанное ею во время ужина, совпало со словами Цезаря. Этого было довольно, чтобы дать Росции руководящую нить.

— Я не думаю, чтобы с Ланассой скоро покончили — сказала Преция, усевшись рядом с подругой на каменную скамью подле развалин, — Ланасса богата.

— Но если она окажется опасной, на это не поглядят, — ответила Семпрония, — у Ланассы гневный, вспыльчивый характер.

— Бедный Фламиний! — воскликнула Преция со вздохом сочувствия, — он изнывает в рабстве у этой гречанки. Ланасса клянется, что будет его женою.

— От него зависит его свобода, — возразила Семпрония презрительно, — стоит ему достать новый источник богатства, и он свободен. Но простак не умеет никакого дела обделать ловко без чужой помощи.

— А что ты чувствовала, Семпрония, когда клялась на верность союзу?

— Эта формула ужасней жертвоприношений Беллоны. Я, конечно, не упала в обморок, потому что такого события со мною еще не было никогда, но я… стыдно сознаться… заплакала. Это обречение души на самые ужасные муки Тартара в случае неповиновения власти нашего повелителя, обречение душ всех людей, дорогих сердцу, — ужасно!.. это хуже истязаний, которым подвергают жрецы Беллоны свои жертвы. Преция, моя милая Преция!.. ведь я — мать!.. мой маленький Публий… все кончено бесповоротно!.. я люблю Катилину, люблю безумно, и нет той жертвы, которую я не принесла бы ему.

— Ты, мать такого очаровательного ребенка, решилась на тот ужасный шаг, а Катилина даже за эту жертву все-таки не любит тебя.

— Один только миг любви подарил он мне, Преция. Это было в тот день, когда, по приказанию Суллы, он носил по всему Риму на копье голову какого-то гражданина. Дикая смелость его взора, смелость, свойственная и моей душе, бестрепетной, как дух амазонки Пентизелеи, эта смелость решила мой выбор. Он — Ахиллес, а я его Пентизелея; он полюбит меня, хоть в момент моей смерти, как тот неуязвимый герой полюбил царицу амазонок, пронзив ее грудь под стенами Трои. Наши взоры тогда встретились. Я никогда не забуду этого момента. Катилина любил меня.

Моя любовь — загадка для меня самой. Я люблю какою-то странною любовью без ревности. Я говорила тебе о Люцилле…

— Росция помешала своим несвоевременным потчиваньем.

— Да, Люцилла непременно должна принадлежать нашему союзу.

— Она в него вступит, потому что все таинственное и ужасное нравится ей.

— Без сомнения. Но она не вступит в наше братство, пока не утратит того, что одно отдаляет ее от нас, — чистой репутации. Когда то, что многие теперь справедливо считают клеветою, будет правдою, тогда Люцилла будет употреблять чары своей красоты не для гордых насмешек над безнадежными вздыхателями, а для нашей пользы.

О, Катилина!.. мрачная таинственность культа этого живого кумира очаровательна для меня!.. не только двоюродную сестру, — я ему сына моего принесу в жертву, когда он вырастет. Мой Публий будет служить союзу, несмотря на противодействие отца. Я не такова, как Орестилла; она — трусливое существо, любящее только наряды и пиры; она не понимает даже сущности стремлений нашего героя; она его любит, сама не зная за что, — за красоту и ухаживанье… безобразный скряга Афраний даже бьет ее, а она живет изо дня в день в домашнем аду, не разводясь с мужем. Я не такова — я владычица моего дома и имения; я никогда не проживу моего приданого. Я делаю, что хочу, потому что Квинт Аврелий больше мой раб, нежели муж.

Юлий Цезарь, смелый на все, не решается произнести роковую клятву. Его колебания и смешны для меня и неприятны. Заметив его любовь к моей неприступной кузине, я сама вызвалась доставить успех его бесплодным ухаживаниям, если он согласится быть нашим.

— А он?

— Согласился.

— Перехитрит он тебя, Семпрония!.. Люциллу он покорит, а клятвы союзу не даст. Напрасно ты доверила ему слишком много! может случиться беда для всех нас.

— От Юлия? — никогда!

— Нас никто не может тронуть, пока Сулла не сложил свою власть, а если он…

— Скоро Катилина провозгласит сам себя диктатором.

— Мечты золотые!.. как бы не разлетелись они в прах! — сказала Преция со вздохом.

— Репутация, которую он себе составил в такое короткое время, до того ужасна, что никто не осмелится сказать слово против него.

— А я постоянно боюсь, Семпрония, за мое будущее… я имею странное предчувствие чего-то ужасного для меня и Цетега.

— Поди ты с твоими предчувствиями!.. ха, ха, ха!

— Когда он взял меня в свой дом женою и хозяйкой, мне приснился ужасный сон… я видела на шее Цетега шарф из грубого холста… потом это превратилось…

— Полно!.. какая ты смешная, Преция!.. Я никогда не вижу никаких снов и не имею предчувствий, но готова каждый день умереть за наше общее дело. Катилина будет бессменным диктатором Рима; я буду его лучшею помощницей; я ему доставлю эту власть. Тогда он полюбит меня больше, чем Орестиллу.

— Когда же ты кончишь дело с Цезарем и Люциллой?

— Когда удастся.

— Ничего вам не удастся, клянусь всеми моими ролями! — прошептала Росция за развалинами вне себя от волнения.

Фламиний всю ночь клял свое несчастие в игре, тщетно пробуя играть на счастье Люциллы и призывая всех богов. Лентул обыграл и его, и Курия, и Афрания. Обыграл их фальшивый игрок и в кости, и в корабли, и во все другие игры.

Ланасса торжествовала, принудив Фламиния дать ей вексель на большую сумму с огромными процентами для уплаты процентов по заложенному поместью, которым владел вместо него еврей.

Уже третья ночная стража готовилась к смене, когда веселые гости стали расходиться из дома актрисы.

Цицерон, совершенно трезвый, отправился домой, но Юлий Цезарь, Фламиний, Лентул и другие не намеревались возвратиться к своим пенатам раньше утренней зари.

Они написали углем на дверях меняльной лавки ростовщика Натана из евреев: «Здесь покупает и продает человеческую совесть усердный чтитель Юпитера и Венеры, друг богатого Клеовула».