Национал-большевизм - Страница 30
Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 155.Он говорит о своем бессилии, он излагает свои сомнения, колеблется, словно обращается за советами. Что это? Излишняя искренность «абсолютно честного» человека? Недостаточная напряженность воли?.. Ни того, ни другого свойства не было у Наполеона, нет у Ленина. Дай Бог, чтобы оба эти свойства не помешали их обладателю стать «историческим человеком». Может быть, я ошибаюсь, но не скрою, — не историческим величием, а лишь дыханием исключительной нравственной чистоты веяло от слов верховного правителя и всей его личности. Конечно, трудно судить современникам. Исторических людей создают не только их собственные характеры, но и окружающие обстоятельства. Но боюсь — слишком «честен», слишком «хрупок», слишком «русский интеллигент» адмирал Колчак для «героя истории»…»
И помнится, всплывало в памяти суровое изречение Макиавелли: — «Государь, сохраняющий свою власть, должен уметь не быть добродетельным»…
Затем осенью, когда уже грозные, катастрофические формы принимала опасность, довелось мне слышать искренние, как всегда, взволнованные слова адмирала, говорившего беженцам, организующим дружины св. креста:
— Войска бегут, войска не хотят сражаться, я объявляю призывы, они не удаются, — само население виновато в наших неудачах. Большевики побеждают не потому, что они сильны, а потому, что мы слабы…
Он обличал, он возмущался, он дышал нравственным негодованием — и опять в нем виден был не «диктатор», а измученный, усталый человек, «раб Божий воин Александр», страдающий в жгучей патриотической тревоге и страдание свое выставляющий на «всенародные очи»…
И наружность его становилась все выразительнее, аскетичнее, печать рока горела на ней все ярче и ярче. Он искал выхода и не находил его, лихорадочно метался от Омска к фронту, мечтая на фронте обрести спокойствие и уверенность в успехе, — но, словно иронией злой судьбы, его посещения и смотры, казалось, лишь приносили несчастия…
В последние дни перед падением Омска он выбросил героический лозунг «защиты столицы во что бы то ни стало», сменил главнокомандующего… Увы, — это лишь ухудшило положение…
А потом — какая-то сплошная Голгофа… Этот кошмарный поезд «Буки», затерянный на великом сибирском пути, это утонченное издевательство иностранцев, пожар повсеместных восстаний, одиночество… Приговор истории на берегах Ангары, падение Иркутска, — грустная страница дописана.
«Трагическая личность», «роковой человек» — это определение так часто приходилось слышать от лиц, окружавших и близко знавших его…
И конец его, поистине, овеян каким-то исключительным, мрачным и сложным трагизмом, перед которым бледнеют даже драматические очертания последних минут других героев несчастной русской Вандеи — Каледина, Корнилова…
Послесловие
Статьи настоящего сборника, за исключением сентябрьских и октябрьских, появились в печати в период более или менее обозначившегося торжества советской власти над ее соперниками и глубокого бессилья всех антибольшевистских русских армий и групп.
Выйти же в свет отдельным изданием им суждено уже в момент польского успеха и нового военного натиска на советскую Россию со стороны окрепшей, благодаря союзной помощи, южной армии ген. Врангеля. Естественно поэтому, что некоторые аргументы означенных статей уже утрачивают характер политической злободневности, оставаясь, однако, в своей основной тенденции нисколько не поколебленными.
Парижская колония русских националистов, дающая тон политикам наших патриотических кругов за границей, несмотря на омско-екатеринодарский опыт, не вступила на путь Брусилова, Гредескула и др., а остановилась на лозунге «борьбы с большевизмом, во что бы то ни стало», хотя бы ценой расчленения России и тяжких уступок иностранцам. После долгих усилий ей удалось добиться нового обострения нашей гражданской междоусобицы, уже окончательно догоравшей, и тем самым оказать несомненное влияние на исход русско-польской войны.
По своему крайнему разумению, я считаю эту тактику огромной, если не роковой, ошибкой как в области внутренней, так и в сфере внешней политики патриотических элементов страны. Оно решительно ненужно России, это новое военное движение, — чем бы оно ныне не завершилось.
Если его постигнет участь Колчака и Деникина с их «союзными поддержками» (Архангельск и Одесса) — его великий разрушающий вред обнаружится сам собою и силою вещей. Но если даже, в единении с голодом, иностранщиной и «зеленой» волной, ему и удалось бы, наконец, победить большевизм — есть слишком много оснований утверждать, что цена и жертвы такой победы окажутся столь печальными и губительными для страны, что путь преодоления революционного распада, рекомендуемый настоящим сборником, остается несравненно более плодотворным, экономичным и национально целесообразным.
Автор. Харбин, 26 октября 1920 года.
Под знаком революции[95]
Предисловие ко второму изданию
Habent sua fata libelli[96]. Первое издание настоящей книги вызвало оживленный отклик со стороны идеологов правящей партии. Оно поспело как раз к дискуссии перед 14 съездом и послужило своеобразным орудием в руках спорящих сторон.
Зиновьев не без искусства превратил идеологию национал-большевизма в мортиру, наведенную оппозицией на Цека: его нашумевшая «Философия эпохи» была обстрелом не столько моей книги, сколько партийного большинства. Последнее, естественно, не могло остаться в долгу, и его идейному трубадуру Бухарину пришлось в остром полемическом очерке «Царизм под маской революции» иносказательно оправдываться перед собственной оппозицией в «похвалах», возводимых мною по адресу коммунистической партии, и доказывать правоту цекистской линии.
В ряде подстрочных примечаний настоящего издания специально оговорены некоторые аргументы, выдвинутые критикой. Отрадно сознавать, что основные мотивы книги совпали с актуальными внутрипартийными проблемами: это доказывает их жизненность и, вместе с тем, их «имманентность» современным советским настроениям. Словно и впрямь удел мой — «истину царям с улыбкой говорить»[97].
Оглядываясь на прошедшие семь с лишним лет своего «национал-большевизма», могу сказать без колебаний: счастлив день, когда напряженным усилием воли удалось побороть в себе инерцию белого пути и оттолкнуться от того берега. Своего теперешнего положения «лояльного спеца», русского интеллигента, имеющего отечество, — не скрою, — я добровольно не променял бы ни на какие свободы эмигрантского бытия и специфической зарубежной деятельности. Жизнь пореволюционной России полна смысла, содержания и перспектив.
Не подлежит уже сомнению оправданность руководящей идеи семилетней моей публикации «на этом берегу»: родина восстанавливается, воскресает. Упрямо и озлобленно твердили за границей: «не может и не будет возрождаться, пока живы большевики». Чувствовал, видел, сознавал, доказывал: может и возрождается. Теперь на этот счет как будто прозревают и слепые. И с полным душевным спокойствием проходишь мимо упреков и нападок из «непримиримого» стана, неспособного ничего забыть, ничему научиться.
Гораздо сложнее проблемы путей воссоздания и развития страны. Именно в плоскости этой проблемы приходится выслушивать оживленные возражения слева. Высказывая свою точку зрения, я не считал нужным прибегать к мимикрии, бесполезной и всегда унизительной. Лучше уж мимикрия молчания, нежели слова и пера. Не только я сам, но и критики мои хорошо знают, что многие и многие в СССР думают по этому вопросу то же, что и я.
Экономическое возрождение страны идет все время замедленным темпом и с перебоями. Страна экономически живет искусственно приглушенной жизнью. Во имя больших всемирно-исторических замыслов зачастую страдают конкретнейшие интересы живущего поколения. Во имя теоретически осознаваемого «высшего типа» хозяйства приносятся в жертву реальная хозяйственная мощь и темп хозяйственного развития. В этой соблазнительной «политике большого рисунка» скрыты тревожные трудности и опасности. При всей своей бесспорной исторической яркости, по существу и непосредственно она невыгодна ни одной из наличных социальных групп страны.