...начинают и проигрывают - Страница 7

— Зачем бывший?— поправил майор.— Звание у вас сохраняется. Почти все наши работники уголовного розыска — офицеры.

Вот как! Даже не просто в милицию — в угрозыск? Честное слово, лучшее из всего, чего можно было ожидать!

Но и согласиться тоже нельзя.

Я взял и честно выложил им про наш с Арвидом договор: только вместе! Боялся, что прозвучит детским капризом: если меня, то и его тоже, иначе не пойду. Но они поняли, отнеслись по-серьезному.

— Можно заглянуть в его личное дело, Аркадий

Петрович?— попросил майор. И пока тот рылся в ящике стола, пояснил мне:— С кадрами зарез! Если я вернусь из райкома не с одним, а с двумя операми, то объявлю сам себе благодарность в приказе.

Он стал листать бумаги Арвида, и широкое его лицо довольно засветилось:

— Слушайте, Аркадий Петрович, настоящая находка!

Вы читали биографию?

— А как же! Бюро хочет рекомендовать товарища Ванага директором двадцать третьей школы. Верно, с ним самим я еще не беседовал… А он пошел бы в угрозыск?— секретарь, морща лоб, вопрощающе смотрел на меня.

— Думаю, да,— ответил я сдержанно, хотя был уверен, абсолютно уверен, что Арвид сразу согласится.

Подпольщик… Ему же страшно интересно будет!

И все-таки пришлось уламывать Арвида всей палатой. Больше всего смущал его письменный русский:

— Там писать много. А я делаю ошибки. Напишу, как тот царь: «Миловать нельзя казнить».

— Разберутся! И потом, какие у тебя ошибки! убеждал его Седой-боевой.— Я же видел твою автобиографию. Ну, написал «рассчитывать» с двумя «с». У них в угрозыске не так еще карябают.

— Неправильно?— удивился Арвид. Разве с одним?

— Ух ты!— подмигнув мне тайком, смущенно за скреб в затылке Седой-боевой.

Все как грохнут…,

Какой он молодец, наш Седой-боевой!

В тот вечер по госпиталю дежурил Борис Семенович, и он тоже принял участие в нашей атаке на Арвида, пожалуй, успешнее всех:

— Честное слово, товарищ Ванаг, если бы меня подозревали в преступлении, то лучшего следователя я себе и желать бы не стал.

— Думаете, пощадит?— спросил я чуть-чуть уязвленно.

— Думаю — разберется объективно.— Борис Семенович с укором смотрел на меня сквозь очки…

Через несколько дней все свершилось. Уголовный розыск обогатился сразу двумя Шерлоками Холмсами. Правда, нас направили в разные районы города.

— Поодиночке, среди опытных сотрудников, легче будет освоить дело,— пояснил наш новый шеф — начальник горотдела милиции майор Василий Кузьмич Никандров,— А там посмотрим…

Трудно было возразить: ни я, ни Арвид не знали оперативной работы.

Зато с квартирой мы устроились просто отлично. Как ни странно, помог подполковник Куранов. Вызвал меня, по своим административным склонностям, прямо в кабинет «ССЗ"— начальник госпиталя, которого он замещал, надолго застрял на курсах,— посмотрел искоса.

— Поселитесь на квартире одного нашего врача,— и пододвинул записку с адресом.— Его самого недавно отправили во фронтовой санбат, руководство госпиталя договорилось с женой.

— Спасибо за заботу,— холодно поблагодарил я,— но нас двое.

Он поморщился:

— Прерывать старших — признак дурного тона не только в армии.— Пожевал губами и добавил:— Мы договорились насчет двоих. Не смею вас больше задерживать.

В коридоре, привычно злясь на него, я вдруг подумал, что ведь никто, ни один человек не сделал нам столько добра, как Куранов. Ну, раны лечил — это, можно сказать, по служебной обязанности. А остальное? Я быстренько перебрал в уме: живем в палате, питаемся тоже в госпитальной столовой, в нарушение всех правил, квартиру нам подыскал, с секретарем райкома — теперь я уверен!— о нас говорил… Вот начальник госпиталя, мягкий, приятный человек. А сделал бы он столько для нас?

Я вернулся, приоткрыл дверь:

— Товарищ подполковник, большое-большое вам спасибо.

Куранов поднял голову от кипы бумаг, уставился на меня, опустив уголки рта, от чего лицо стало кислым.

— За все!— добавил я.

— А!— Он чуть качнул длинными пальцами, что, вероятно, должно было означать: какие пустяки!

И снова в свои бумаги.

Мне оставалось только закрыть тихонько дверь и идти в палату радовать Арвида, удивляясь дорогой странному умению этого чертова Куранова и всех людей подобного сорта запутывать еще больше и без того непростые человеческие отношения. Ведь доброе делают, доброе, но так, что хочется их же ругать.

А может, они вообще не задумываются о добре и зле и о том, как это выглядит со стороны? Просто делают, что считают нужным — и все!

По личной просьбе майора Никандрова нас прикрепили к комбинатской столовой номер пять, которая считалась лучшей в городе. Мы сдали туда свои только что полученные карточки на хлеб, жиры, сахар и прочие жизненные блага, и так как столовая работала круглые сутки, вопрос с питанием можно было считать относительно решенным.

— Вам повезло,— сказал Василий Кузьмич, поговорив о нас по телефону с директором и получив его согласие -Это у них единственная столовая не на территории комбината.

— А на территории разве нельзя?

— Куда сложнее!

— Работникам милиции?— удивился я.

— Даже работникам милиции… Цех «Б»,— произнес он коротко и значительно. Я понял: расспрашивать не следует, нечто очень секретное.

Так я впервые услышал о существовании цеха «Б»…

Подходил к концу последний день трехсуточного отпуска, который предоставили нам с Арвидом для устройства всяких личных дел.

Торжественная церемония переезда на квартиру, вернее, перехода, так как перевозить было нечего и не на чем, состоялась часов в пять вечера. В ней приняла участие половина новых жильцов, то есть я; Арвид должен был прийти позднее, он задержался в секторе учета райкома.

За день до этого мы познакомились с хозяйкой Варварой Сергеевной, маленькой, хрупкой, неутомимой и подвижной, как волчок, женщиной — никогда бы не подумал, что вот так выглядит бригадир одной из прославленных в городе фронтовых бригад химического комбината. Мне все казалось, когда я читал в газетах о делах таких бригад, что их возглавляют мужчины или если уж женщины, то обязательно здоровенные, мужеподобные, этакие Поддубные в юбках. Ведь шутка сказать: двенадцать, а то и четырнадцать часов в сутки с отдачей всех сил, почти без выходных! А питание… Мы уже успели на своем опыте познать, как обстоит с питанием в «гражданке».

Варвара Сергеевна, бледнолицая, светловолосая, в белом рабочем халате, мелькала по неприбранной маленькой комнате, как солнечный зайчик, пущенный зеркальцем из дома напротив,— мы с Арвидом едва успевали поворачиваться к ней лицом. Она спрашивала, рассказывала сама и одновременно убирала со стола, подметала пол, затапливала печь, делала мимоходом, или, лучше сказать, мимобегом, еще десяток всевозможных мелких дел.

Количественные изменения тут же, на наших изумленных глазах, переходили в качественные. В комнате вдруг сразу стало чисто, уютно, а когда все скамьи и табуретки были расставлены по местам, то даже и просторно.

Варвара Сергеевна схватила платок с вешалки, сунула мне в руку ключ:

— Одна к вам просьба, ребята. Вечером, когда будете приходить домой, загоняйте с улицы моего пострела. Совсем от рук отбился, прямо беда!

И упорхнула, часто перебирая тоненькими, в латаных — перелатаных валенках, ножками, обратно к себе на комбинат — она отпросилась ненадолго, только чтобы встретиться с нами.

А как звать пострела — сказать позабыла…

Наше новое жилье помещалось в длинном, как океанский корабль, двухэтажном бараке с такими же длинными коридорами на каждом этаже. Внутри сходство с кораблем, только не с комфортабельным лайнером, а с аварийным доходягой, еще больше увеличивалось — по обе стороны коридора, наподобие кают, тянулись бесчисленные комнаты.

На весь коридор горела одна-единственная слабосильная лампочка, и ее малиновая нить не столько светила, сколько позволяла держать правильное направление, впрочем, не без риска ткнуться носом в стенку где-нибудь в дальнем темном конце.