...начинают и проигрывают - Страница 55

Расчет простой. Получит письмо человек, к Дяде непричастный, удивится, поругает Изосимова или посочувствует ему, но письмо не уничтожит. В крайнем случае, у него сохранятся обрывки, можно будет проверить.

А если письмо попадет Дяде, тот, скорее всего, должен заинтересоваться, проверить, нет ли в письме другого, тайного текста? И попадется! Потому что письмо должен будет уничтожить, чтобы не осталось следа.

Решение принято, работа закипела. Каждый получил задание, всем хватило. Нужно было съездить за почтовым штемпелем в Старую Буру, приготовить чернила для тайнописи — рецепт Изосимоз знал; состав не особенно сложный, из подручных материалов; договориться с почтальоном, обслуживающим барак… А утром встретить адресатов по дороге на работу и проверить, что произошло с врученными им посланиями.

Мне, как лучше других знающему Изосимова, выпало готовить с ним письма. Он сразу сообразил:

— Как думаете, поймается?

Но, прочитав список, поднял на меня удивленные глаза:

— Из этих он?

Меня и самого удивляли некоторые фамилии, и поэтому, возможно, я сказал резче, чем требовалось:

— Не рассуждайте — пишите!

Почерк у Изосимова был тот еще; пляшущий, корявый. Он не писал, а, как плакатист, вырисовывал, букву за буквой. Рука, непривычная к такой работе, быстро уставала, и от письма к письму текст, несмотря на старание, становился все более неровным. А последнее письмо он, ставя точку, от усердия даже проткнул насквозь.

- Ой!— посмотрел виновато.

- Осторожнее надо!

— Здесь ямка на столе, вот, видите?— оправдывался Изосимов. И тут же предложил самоотверженно пусть я знаю, как он хотел искупить свою вину; и эту, маленькую, и ту, большую, неискупимую.

— Может, помешает? Давайте перепишу.

Было уже четыре утра. Ладно, сойдет!

— Не надо.

Откуда мне было знать, какую роль сыграет в ближайшие часы едва приметная дырочка!

В семь часов утра почтальонша, обслуживающая итээровский барак на Воронежской улице, сухонькая, быстрая на ноги старушка, начала ежедневный обход участка. Наготове было объяснение, почему она сегодня вышла раньше обычного: ровно в девять к почте подойдет машина за новогодними подарками для воинов Красной Армии; надо успеть к погрузке. В сумке почтальона лежали письма Изосимова, посланные, как значилось на почтовом штемпеле, еще позавчера из Старой Буры.

В семь часов утра заняли свои исходные позиции и непосредственные участники операции. В их задачу входило перехватить «клиентов» на пути к работе, лучше поближе к дому, чтобы не дать им возможности пообщаться друг с другом.

Меня сначала не хотели посылать на операцию — из-за ноги. Но потом, когда распределили силы и выяснилось, что одного человека все равно не хватит, нашли подходящий объект, почти равный мне по скорости передвижения. Это был тучный, страдавший одышкой старший бухгалтер с очень неподходящей фамилией — Прутик. Он ходил медленно, переваливая свои пуды с одной ноги на другую и останавливаясь для отдыха через каждую дюжину шагов. На него оглядывались прохожие — не перевелись ведь еще такие мастодонты на третьем году войны!

Я перехватил его возле детского сада; сокращая путь, он прошел через двор и каким-то непостижимым образом протиснулся через лаз в кирпичной ограде, предназначенный для людей совсем не его габаритов.

— Одну минуту, товарищ Прутик.

— Да? -Он неуклюже развернулся в мою сторону.— Из милиции.

Я показал документы. Прутик растерянно заморгал, видимо, ожидая, что сейчас его оштрафуют или по крайней мере поругают за нарушение порядка.

— Вы сегодня получили почту?

— А?— поразился он.— Почту?… Да, да…

— Письма были?

— Письма?… Да, да…

— От кого?

— От брата, из Куйбышева.

Его одутловатое лицо выражало крайнюю степень изумления.

— И все?

— Да…— И сразу спохватился:— То есть, нет. Еще одно было. От шофера нашего, Изосимова.

— Оно у вас с собой?

Он похлопал себя по карману.

— Дома… забыл…

— Придется вернуться, товарищ Прутик.

— Да?…

Он снова развернулся, грузно, нескладно, как подбитый танк, посмотрел на пробоину в заборе, потом на меня и, шумно вздохнув, пошел в обход детского сада. Я шагал рядом. Вот будет потеха, если он сейчас побежит, а я за ним. Матч толстопузого с хромоногим — ребятня, спешащая в школу, лопнет от смеха.

- Довольно странно,— процедил толстяк Прутик.

— Что именно?

- Все, И письмо… И вот вы теперь…

Я не ввязался в разговор — промолчал. Может, он меня щупает? Посмотрим, что будет дальше.

А дальше не было ничего интересного. Письмо Изосимова лежало на уставленном посудой столе. Один край оторван и свернут в узкую трубочку — вероятно, Прутик ковырял в зубах. Тайнопись не проявлена.

— Что таксе, что такое?— Из-за занавески испуганно выскочила заспанная жена Прутика, хрупкая, миниатюр ная, легкая, полная противоположность своему увесисто му супругу, и тотчас же очень ловко набросила на стол свесившийся до пола конец скатерти, чтобы я, не дай бог, не рассмотрел едва начатую буханку белого хлеба, топленое свиное сало в стеклянной литровой банке и связку сухих серо-рыжих вобл.

— Вот… письмо…— Прутик, сам ничего не понимая, беспомощно топтался у стола.— Товарищ из милиции…

— Я говорила-порви! Я говорила!— наскакивала на него жена, очень напоминавшая сейчас маленькое, отчаянно храброе существо из знаменитой басни, не убоявшееся даже слона.

— Все в порядке!— сказал я.— Письмо забираю с собой. О происшедшем прошу никому не говорить.

— Что вы! Что вы! Как можно!— в ужасе затрясла одной рукой супруга Прутика, другой в то же самое время ловко заправляя под скатерть вылезший воблий хвост.-Мы же понимаем.

Итак, у меня холостой выстрел. А у других?

На обратном пути меня догнал Арвид. Он проверял диспетчера Хайруллина. Спросил без звучно, одним движением головы:

«Как?»

— Плохо. А у тебя?

— Хорошо.

Он улыбнулся и тем самым сразу меня насторожил.

— Что значит хорошо?

— Когда подозрение не подтверждается. Когда человек чист. Не так?

Значит, и у него вхолостую. Мы как раз проходили мимо почтамта. Арвид остановился.

— Вот письмо, отдашь полковнику — он уже в курсе, я звонил.

— А ты сам? Хотя ясно — на переговорную?— слегка поддел его.

В ответ последовало невозмутимое:

— Да, закажу Москву на вечер…

Он исчез за тяжелыми дверьми. Как же-у человека нашлась жена, и сразу пошли заботы. Теперь будет ей названивать, пока все деньги не ухлопает…

Из семи подозреваемых двое отпали. Еще пятеро.

Вслед за мной к Глебу Максимовичу довольно скоро явились один за другим еще трое участников операции. Они принесли дза письма без всяких следов тепловой обработки и третье в виде обрывков, бережно собранных в газетный пакетик — адресат, тоже не проявив тайнописи, разорвал письмо в клочья.

Осталось еще дза письма. Один из двоих!

Следующего вошедшего встретили дружным: «Ну?» Момент был и в самом деле волнующим. Лобастый майор проверял работавшего прежде в цехе, а недавно переведенного в шоферы Бобко — он с подозрительной настойчивостью просился вместо Васина в цех «Б».

Майор пожал плечами и выложил перед Глебом Максимовичем смятый листок:

— Не он.

Я вычеркнул в своем списке еще одну фамилию. Теперь осталась только одна. Петрова. Зинаида Григорьевна. С которой я ежедневно встречался в столовой.

Она?!

Ждать пришлось долго, и с тягучими минутами ожидания мысль, показавшаяся вначале невозможной, обрастала подробностями, черпала в них подтверждение, становясь из невероятности обоснованным подозрением, а затем уж и твердей уверенностью.

Она! А почему бы и нет? Дядя? Ну и что? Разве клички шпионов обязательно должны служить ключом к их полу, внешнему облику, возрасту?

А так… Зинаида Григорьевна имела свободный доступ к гаражу — бухгалтерия и гараж в одном здании. Она прекрасно знала всех шоферов, Изосимов мог находиться под постоянным и незаметным наблюдением. Васин, скорее всего, сочинял свою телеграмму сыну в бухгалтерии — там и с бумагой полегче, там и все принадлежности для письма. Ей ничего не стоило незаметно подобрать один из брошенных им черновиков.