Начало Руси - Страница 4

Скандинавским народам было не под силу в IX веке основание такого огромного государства, каково Русское. На востоке им было достаточно дела и с Балтийскими Славянами.

1 Насколько сильна отрицательная (то есть антискандинавская) сторона исследований г. Гедеонова, можно заключить из того, что главные представители скандинавской школы (гг. Погодин и Куник) отдали ему полную справедливость и отступились от некоторых своих доказательств. Но положительная сторона (именно Хазарский хаганат в Киеве и пришествие князей с Балтийского поморья), конечно, не найдет себе подтверждения.

2 Только скептическая школа Каченовского заподозрила несостоятельность всего этого сказания, но говорила о том мимоходом, без связи с другими данными, не развивая ничего до конечных выводов и подчас просто увлекаясь своими отрицаниями. Тем не менее школа эта далеко не заслуживает того сурового приговора, который над ней произносили. Некоторые мысли, высказанные ею о русской летописи, нашли себе оправдание в позднейших исследованиях.

----------------------------------------------------------------------

II Договоры с греками. - Известия Византийцев

Норманисты много опирались на договоры Олега и Игоря для подтверждения своей системы, и некоторые из них горячо отстаивали подлинность договоров. Действительно, нет никаких серьезных поводов сомневаться в их подлинности; это почти единственные документальные источники, занесенные на первые страницы нашей летописи. Потому-то их содержание во многом и противоречит тем легендарным рассказам, которыми они обставлены. При внимательном рассмотрении, они могут служить одним из важнейших доказательств не истинности, а, напротив, ложности скандинавизма. Если Олег был Норманн, пришедший в Россию с Рюриком, и дружина его состояла из Норманнов, то как же, по свидетельству договора, они клянутся славянскими божествами Перуном и Волосом, а не скандинавским Одином и Тором? Та же клятва повторяется в договорах Игоря и Святослава. Мы видели, что Русь по всем несомненным признакам была сильный многочисленный народ и народ господствующий. Если бы это был народ, пришедший из Скандинавии, то как мог он так быстро изменить своей религии и кто его мог к тому принудить? Даже если принять положение, что это был не народ (что совершенно невероятно), а скандинавская династия с своею дружиной, которая составила только высшее сословие, так называемую аристократию в стране Славян, и тогда нет никакой вероятности, чтобы господствующий класс так скоро отказался от своей религии в пользу религии подчиненных. Удивительно, как эта несообразность не бросилась в глаза норманистам. Впрочем, и их противники слишком мало обратили внимания на это обстоятельство.

Договоры Олега и Игоря убеждают нас в том, что Русь существовала на Днепре и на Черном море задолго до второй половины IX века, то есть до эпохи так называемого призвания князей. Мы уже говорили, что эти договоры указывают на довольно развитые и, следовательно, давние торговые сношения. Подобные сношения, и притом сопровождаемые формальными договорами, не могли завязаться вдруг, без целого ряда соответствующих обстоятельств. И действительно, те же договоры заключают в себе прямые намеки на то, что они были повторением прежних, таких же мирных трактатов. Например, выражения: "на удержание и на извещение от многих лет межю Християны и Русью бывшюю любовь"; или: "любовь бывшюю межю Християны и Русью", и т. п. (см. договор Олегов). В этом отношении они имеют непосредственную внутреннюю связь с известными двумя речами византийского митрополита Фотия, произнесенными по поводу нападения Руси на Константинополь, в 865 г. Вот что говорится во второй беседе: "Эти варвары справедливо разсвирепели за умерщвление их соплеменников и благословно требовали и ожидали кары, равной злодеянию". И ниже: "Их привел к нам гнев их; но, как мы видели, Божия милость отвратила их набег". (См. Четыре беседы Фотия - архим. Порфир. Успенского.) Отсюда ясно, что первое нашествие Руссов на Константинополь также не было простым разбойничьим набегом: по всей вероятности, ему предшествовало убиение русских торговцев в Греции и отказ Греков в удовлетворении. Произошло событие, подобное тому, которое мы встречаем гораздо позднее, при Ярославе I, когда за убийство русских купцов в Византии он посылал флот с сыном своим Владимиром. Арабский писатель Хордадбег говорит, что Византийский император и царь Хазарии взимали десятину с русских купцов. Это свидетельство подтверждает существование давних торговых сношений Руси с при-Понтийскими и при-Каспийскими странами; так как Хор-дадбег писал в эпоху Рюрика и Оскольда. А по скандинавской системе Русь в это время только появляется в России; когда же она успела организовать свои торговые сношения с Греками и Хазарами, неужели еще в то время, когда жила в Скандинавии?

Упомянутые две беседы Фотия, современные так называемому призванию к нам Варягов, представляют и еще кое-какие черты для уяснения вопроса о Руссах. Хотя он тут иногда впадает в некоторые противоречия с самим собою, но эти противоречия легко объясняются риторическими оборотами и не мешают понимать их настоящий смысл. То он выражается о Руссах высокопарно, иногда словами Библии. Например: "Народ сей двинулся с севера с тем, чтобы дойти до втораго Иерусалима, и люд сей устремился с конца земли, неся с собой стрелы и копья. Он грозен и не милует. Голос его как шум моря", и т. д. или: "Я вижу народ жестокий и борзый, смело окружающий наш город и расхищающий предместья его". То он отзывается о них с презрением и старается умалить их значение: "О град, царь едва не всей вселенной! Какое воинство ругается над тобою, как над рабою! - необученное и набранное из рабов! Что за народ вздумал взять тебя в добычу? ... Слабый и ничтожный неприятель смотрит на тебя сурово, пытает на тебе крепость руки своей и хочет нажить себе славное имя". И в другом месте: "Те, которых усмиряла самая молва о Ромеях, те подняли оружие против державы их". И далее: "Народ, ничем не заявивший себя, народ непочетный, считаемый наравне с рабами, неименитый, но приобретший славу со времени похода к нам, незначительный, но получивший значение, смиренный и бедный, но достигший высоты блистательной и наживший богатство несметное, народ где-то далеко от нас живущий, варварский, кочевой, гордый оружием, не имеющий стражи, без военного искусства, так грозно, так мгновенно, как морская волна, нахлынул на пределы наши" и пр. Подобные риторические черты находились в связи с различными оборотами речи. Когда оратор рисует вообще яркую картину нашествия "тучи варваров", то изображает их грозными и неодолимыми; когда же он мечет громы против грехов, в которых погрязло столичное население, то для большего оттенка изображает ничтожество неприятелей, которые посланы как кара небесная на изнеженных и праздных жителей. "Чем неименитее и незначительнее народ, который до нападения на нас ничем не дал себя знать, тем больший стыд нам приписывается", поясняет сам Фотий.

Истина конечно заключается в середине. Нахлынувшие варвары не были врагами неодолимыми; но в то же время они были настолько сильны, что отважились напасть на такой огромный и хорошо защищенный город, каким был Константинополь. "Поход этих варваров схитрен был так, что и молва не успела оповестить нас, и мы услышали о них уже тогда, когда увидели их, хотя и разделяли нас столькия страны и народоначальства, судоходныя реки и пристанищныя моря". Замечательно при этом то обстоятельство, что нападение столь быстро и ловко сделанное произошло в то время, когда император Михаил Ш находился с главными силами в походе против Сарацин - обстоятельство, вероятно, не безызвестное Руссам. Быстрота похода доказывает только, что Черное море и его берега были им хорошо знакомы. Следовательно, выражения: "народ кочевой", "без военного искусства", "войско набранное из рабов" и т. д., это отчасти риторика, а отчасти и греческая точка зрения на подвижных, предприимчивых Руссов, на их изобилие рабами (челядью) и их ополчение, не похожее на стройные (сравнительно) греческие легионы. Эти беседы Фотия ровно ничего не дают в пользу норманнской теории, и, однако, норманисты находят возможным на них ссылаться. Например, будто вышеприведенные фразы об отдаленности Руси, о странах и морях, отделяющих ее от Византии и т. п. - будто это намекает на Скандинавию. Но, во-первых, не забудем риторический характер бесед; а, во-вторых, для обитателя Константинополя в те времена не только Киев (не говорю о Новгороде), но и северные побережья Черного моря должны были представляться местами, лежащими где-то далеко на севере, чуть не на краю света. Вспомним, какое продолжительное и трудное плавание совершали русские суда, направлявшиеся в Константинополь; они огибали вдоль берегов с их заливами, устьями рек, мысами и т. д.; следовательно, они действительно должны были касаться различных стран и разных народов, находившихся между Днепром и Константинополем. Что Византийцы называли иногда гиперборейскими, то есть северными, народы обитавшие в Южной России, тому можно найти и другие примеры. (Так названы у Льва Диакона Хазары).