Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - Страница 149

Он говорил долго и по обыкновению напыщенно. Смысл выступления сводился к тому, что нужно во что бы то ни стало добиться сегодня успеха и вернуть Бальджуан, из которого их выбили на днях большевики. Имен­но сегодня, чтобы в спокойной обстановке провести с басмачами-главарями совет в присутствии представителей одной иностранной державы.

Когда все офицеры вышли из палатки, Энвербей ти­хо спросил адъютанта Шукри-эфенди:

—  Ну, что ответили из Кабадиана?

— Ишан Сеид Музаффар выехал из Кабадиана и при­будет сегодня вечером к нам.

—  О! Блестяще! Kolossal! Привлечь упрямца на на­шу сторону! Это стоит крупной военной победы. Теперь за нами пойдёт весь Кухистан!

Он даже не заметил, что скромно сидевший в уголке палатки Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби незаметно вышел, вызванный своим слугой.

Но войдя в юрту, где сидел новый гость, Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби испытал разочарование и до­саду. Он ждал увидеть высохшего, точно мумия, с тёмной сухой кожей и фанатически горящими глазами Чандра Босса, а обнаружил плотного, даже толстого, с большу­щими красными руками, с толстым носом, черной с рыжим подшерстком бородой, с густыми бровями незнакомца. Своё ответное «Аллейкум ва ассалом» человек произнес пронзительным голосом с резким акцентом. Да и все дви­жения гостя были угловатые. Держался он развязно.

—  Так это вы и есть господин Мохтадир, очень прият­но. Будем знакомы, — заговорил чересчур громко незна­комец. — Надеюсь не обязательно продолжать маскарад, а? Я прибыл в качестве наблюдателя в гости к чернома­зым дикарям. Конечно, речь идёт не о прогулке, а о де­лах, о каракуле, золоте, а?

Ни чалма, ни багдадское одеяние, ни очень непло­хое турецкое произноше-ние не могли обмануть Мохтадира Гасан-эд-Доуле Сенджаби. Он сразу же опреде­лил: «Англо-сакс... Самонадеян, нагл».

—  Припадаю к вашим ногам, господин, но буду без­мерно обязан, если вы    потрудитесь разъяснить, кого я имею удовольствие лицезреть.

Несколько ошеломлённый цветистыми оборотами, гость запнулся, но тотчас же заговорил:

—  Конечно, вы понимаете, кто я? Я учился в Турции, в американском Роберт колледже для мальчиков... А что, я плох разве? Знаю пять языков. Мусульманин до мозга кдстей. Даже женат на турчанке. Имею, так сказать, га-ремчик в эмбриональном состоянии... Всё отлично.

И Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби даже отступил на шаг. Ему показалось, что сейчас этот не в меру раз­вязный молодчик потреплет его по плечу.

—  Почтительно преклоняюсь перед вашей просве­щенностью и знаниями, но, как говорят в Персии, для ме­ня вы голова осла, — извините, да позволено будет мне задать вам вопрос: вы турок, если я вас правильно по­нял?

—  Я подданный Соединенных Штатов... Наши разви­ли бешеную деятель-ность в Турции... Семьсот школ, кол­леджи. Есть даже в Константинополе    пансион для де­вушек из аристократок. Там жену и я подцепил... Госпи­тали, сиротские дома... Всё на широкую ногу. Ничего не поделаешь — экономические интересы! Размах. Кое-какие интересы в Иране... Афганистане... Туркестане. Вот при­был к вам, в ваше распоряжение, полковник, имею рекомендации. Фетву из Константинополя.

Лицо Мохтадира Гасана-эд-Доуле стало страшным. Свирепо глядя на незнакомца, он предедил сквозь зубы:

—  Никаких полковников... И вы ошибаетесь, молодой человек. Я купец и только купец. Что у вас?..

Гражданин Соединенных Штатов, опешивший, протя­нул письмо.

Одним взглядом познакомившись с его содержанием, Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби швырнул его в огонь очага.

—  Какая неосторожность, — пробормотал он и повер­нулся к гостю.

—  Что вы делаете... Это фетва! Верительная грамота.

—  Господин Юсуфбей, так, кажется, вас называют в письме. Послушайте меня. Позвольте подсластить пред­варительно ваш рот, прежде чем огорчить вас. Но я со­вершенно не понимаю, чем я могу быть вам полезен. Вот если бы вы пожелали приобрести некоторое коли­чество бадахшанских рубинов...

—  Э, дорогой мой хитрец... — восхитился гость. — Ме­ня вы за нос не проведёте... Ха-ха! Коммерсант! Роскош­но! Великолепно сыграно... А чалма! А халат!

—  Не понимаю.

Лицо Мохтадира Гасана-эд-Доуле Сенджаби сдела­лось совсем деревянным.

—  Чего здесь понимать... я еду в Бухару... Самар­канд... Ташкент, скажем, под видом купца или дервиша... Еду совершить эдакое турне с определённой целью... по­нимаете?..

Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби покачал головой.

— Но понимаете... я должен поговорить с этим типом... с Энвером. Разузнать, что и как, а меня к нему не пускают. И вот вы, почтеннейший полк... простите, коммерсант… Ха-ха... должны уломать его...

—  Гогоподин Юсуфбей, прежде всего... я хочу еще раз сказать, чтобы вы поняли одну вещь раз и навсегда. Пе­ред вами персидский коммерсант Мохтадир Гасан-эд-До-уле Сенджаби. Нахожусь в бальджуанском вилайете по своим коммерческим делам... закупаю рубины...

—  Хо... хо... — зарокотал Юсуфбей, — конечно, конеч­но! Роскошно!

—  Прошу вас, помолчите, наконец. Второе — я част­ное лицо и никакого отношения к командующему силами ислама его превосходительству Энвер-паше не имею и ни­чем вам помочь в отношении того, чтобы он вас принимал или не принимал, беседовал или не беседовал, не могу...

—  Но... мне говорили про вас... что вы имеете влия­ние... У тени аллаха вы... хэ-хэ... тень... Своего рода гос­подин тени...

—  Не знаю, что и где вам говорили, но я не хочу ус­покаивать вас.  Опасно убаюкивать зайца, когда  рядом волки бродят.

—  Это что, тоже персидская пословица? Не понимаю, почему вам выгодно со мной... играть в прятки?

—  Сейчас у нас, — и Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенд­жаби посмотрел на большие карманные часы, — у нас без четверти десять. В одиннадцать вас не должно быть здесь.

—  Что вы сказали? — возмутился Юсуфбей.

—  Бегите... исчезните! Лучше обрезать лишние ветки, и тогда лоза даст обильный урожай. Имейте в виду. Здесь военная, чрезвычайно нервозная обстановка. Господин ко­мандующий очень подозрителен. Зная настоящего Юсуфбея ещё по Берлину, Энвербей при первом же взгляде на вас прикажет без разговоров вздернуть. Спешите.

—  Это я лоза?

—  Понимайте как  хотите... Не желаете понять — я сам прикажу вас схватить как лазутчика большевиков...

—  Но... но...

Бледный, онемевший Юсуфбей медленно пятился к выходу.

—  Уезжайте сию же минуту! — И, вернув себе тот же напыщенный тон, Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сёнджаби сказал:

—  Расположение созвездий внушает серьёзное бес­покойство. Луна сегодня ночью находилась в созвездии Скорпиона, и это крайне неблагоприятно для вас. Разве неизвестно вам, о многоуважаемый, что на Востоке ве­тер иногда мгновенно обращает цветущее в тлен и часто человек без болезни находит путь в рай?

Добродушное лицо Мохтадира Гасан-эд-Доуле Сенд­жаби, его масляные приятные глаза, по-детски пух­лые щёки, франтовские усики так противоречили его мрачному тону, что Юсуфбею стало не по себе.

А его собеседник надвигался на него:

—  Вам, о достопочтенный, оставаться здесь с таким сочетанием созвездий — верная гибель. Два меча, я бы сказал, в одних ножнах не умещаются. Боюсь, нам бу­дет здесь тесно, к тому же вы знаете — вино губит страх, но оно губит и надежду. Вот и сейчас... Разве можно позволять такую нескромность? От вас несёт виски... Вы выпили и скрываете, но ваш пьяный глаз всенародно об этом кричит. Один возглас какого-нибудь фанатика... просто... гм-гм... неосторожного «он пьян!» — и вас ра­зорвут в клочки... Или для    развлечения вам отрубят правую руку и левую ногу... или наоборот... Брр.. Не­приятно.

У Юсуфбея округлились глаза...

—  Или привяжут к четырём кольям и оставят на солнце… Тсс... Поверьте, я вам добра желаю... Ну, а если вздумаете направить свои стопы к злокознённым большевикам? С вашим произношением, кричаще ры­жим обличием под белой чалмой, в вашем одеянии вас возьмут на первой железнодорожной станции и, на то воля аллаха, пресекут ваш жизненный путь... Вы же за русского себя не выдадите... Вы русского языка не знаете.