Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - Страница 12

Просидев за дастарханом часа два, Пётр Иванов знал столько же, сколько ему было известно в Самарканде, хотя казий через каждые два слова заверял в своей преданности советской власти и в горячем желании помочь всеми своими знаниями и авторитетом среди дехканства.

—  Разговор хозяина мне не нравится, очень сладкий, — заметил  Мирза  Джалал, когда казий вышел минутку. — Он знает что-то, но помалкивает.

—  А мне не нравится вон та газета, которую почтенный казий забыл убрать. Почему к такому другу советской власти, как наш хозяин, вдруг в Фараба попадает английская газета «Сивил энд милитери газет», а?

—  Вот он придёт, я его спрошу...

Но осуществить свое намерение Пётр Иванович успел. В комнату быстро проскользнул с расстроенный лицом Алаярбек Даниарбек. Убедившись, что казия нет, он тихо сказал:

—  На  нашем дастархане чёрствый ячменный хлеб, а тут по соседству, в другой михманхане, белые молочные лепёшки и все сладости мира. Мы сидим в конуре скотников, а там кашмирские ковры и шёлковые одеяла. Для кого, я спрашиваю? Каких гостей ждёт любез­ный казий? И почему в дальней конюшне заседланы ференгистскими сёдлами пять джиранкушей?

Доктор вскочил.

—  А ну-ка, пойдем, посмотрим. Сейчас мы... Кончить фразу он не успел. Со двора донесся   оглушительный топот копыт и визгливые голоса.

Чувствуя надвигающуюся угрозу, даже нехрабрый человек стремится встретить её лицом к лицу. И все бывшие в михманхане кинулись из-под низкого давящего потолка к свету, во двор, не отдавая себе отчета в размерах и характере опасности, прямо ей навстречу... Между айваном и воротами сгрудилось десятка пол­тора вооружённых всадников. Некоторые из них слезали с лошадей, другие сидя в седле, громко выкрикивали приказания слугам, суетившимся под ногами коней.

Несколько мгновений, показвшихся Петру Ивановичу вечностью, никто не произнёс ни слова.

Дикий визг «Красные! Красные!» прорезал наступившую тишину. И даль-ше произошло нечто невероят­ное. С воплями, рёвом, толкаясь, сшибая друг друга с сёдел, топча людей, всадники ринулись через ворота на улицу...

—  Ещё немного — и во дворе стало тихо. На улице прогремел, удаляясь, топот многих коней, у ворот валялась оброненная винтовка.

Первым обрёл способность двигаться и действовать Алаярбек Даниарбек.  Он подбежал к воротам, запахнул створки и запер их на тяжёлый засов, затем поднял винтовку и принёс её на айван.

—  Английская, — кратко резюмировал события всё ещё бледный доктор.

Прибежал казий. Подбородок и губы у него дрожали. Бородка тряслась, но он изо всех сил старался показать, что ничего не случилось.

— Ужасное недоразумение... Путаница получилась… Пожалуйте, пожалуйте, — не заговорил, запел он и повёл гостей на этот раз уже в пышно убранную комнат с богатым дастарханом. — Всё приготовлено, дорогие гости. Прошу, прошу.

—  Это для них приготовлено? Кто они такие? — не выдержал Алаярбек Даниарбек. Казий сделал вид, что не расслышал вопрос, и продолжал нараспев: Прошу, прошу.

Но доктор так и не принял приглашения присест! Он стоял посреди михманханы. С лица старичка-казия постепенно стиралась ласковая улыбка.

—  Что происходит в Фарабе? — спросил доктор. — Здесь хозяева басмачи или советская власть?

Казий стал совсем серьёзным,

— Я бы хотел сказать... Вам здесь нельзя оставаться. Вы успеете засветло подняться на перевал. Через час-два будет поздно...

Не прощаясь, он вышел.

Когда все уже сидели на конях и были открыты все ворота, казийский слуга — здоровый молодой горец, — приблизившись к всадникам и делая вид, что поправляет лошадей подпруги, быстро сказал:

—  В ворота не выезжайте. Там, на базарной площади, много вооружённых людей. Они вас из кишлака не выпустят.

—  Куда же ехать?

—  А я вас провожу.

Горец вывел Петра Ивановича и его спутников через задний пустынный двор и пролом в каменной ограде на берег говорливого потока и дальше вверх по его руслу. Когда пробирались густыми зарослями тальника, горец неожиданно засмеялся и сказал:

— Они струсили, они приняли вас за красных солдат и с перепугу удрали со двора, точно за ними гнались злые джины...

Помолчав, он добавил, отвечая, очевидно, на свои мысли:

—  А казию не верьте. Он «иот унсур» — чуждый элемент. Он из старых    кровопийц белого царя. Но oн хитрый, он не хочет, чтобы с вами что-нибудь случилось у него в михманхане. А вдруг советская власть сильнее.

Кишлак скрылся из глаз. Проводник показал рукой чуть левее белой шапки Хазрет Султана.

—  Держите путь прямо. Увидете развалины мазара, возьмите влево.

—  А как мы попадём на перевал Качающегося Камня?

—  Не попадёте. Там опасно. Там басмачи, много басмачей. Поезжайте на Магиан, там есть красные сар­базы.

—  Что у вас происходит?

—  Если скажу, казий прикажет отрезать мне голо­ву. Уезжайте. Вы большевики, для нас, бедняков, хоро­шие люди, и будьте потому живы. А у нас и разговари­вать нельзя. Чуть слово скажешь — и... О большевиках даже заикнуться не дают — всюду подслушивают.

Горец не учел, что никто из путников дороги в Ма­гиан не знал. Даже всезнайка Алаярбек Даниарбек ра­зинул рот, когда увидел, что главная тропа разбивалась на склонах пологих гор на десятки малых тропинок и дорожек. Получилось так, что поздним вечером всадни­ки карабкались среди скал и пропастей, выбившись из сил и потеряв всякую надежду найти путь на Магиан. Вернуться назад они не смели. Оставалось гнать коней вперёд.

Похолодало. В прорези чёрного ущелья выросла ост­роконечная громада снежного пика Хазрет Султана, порозовевшая в гаснущих лучах заходящего солнца. Тропинка переходила в узкий балкон — овринг, приле­пившийся к почти вертикально падающему в бездну боку скалы.

—  Прежде чем ехать, надо покричать, нет ли кого за поворотом, иначе   не разъехаться, — запротестовал Ала­ярбек Даниарбек и, сложив ладони рупором, хотел уже крикнуть что есть духу, но доктор резко остановил его:

—  Ты что же? Хочешь разбудить горы и привлечь на наши головы бандитов?

Недаром опытные мусафиры-путешественники утверждают: «Нарушившие обычаи гор попадут в беду». Конечно, прав был многоопытный проводник и путешественник Алаярбек Даниарбек. На обязанности каждого вступающего на овринг лежит призывными возгласами определить, не находится ли впереди всадник или караван ослов. Тропинки, проложенные по головоломным балконам над пропастями, обычно так узки, что разъ­ехаться нет возможности. Нельзя и повернуть назад. И тогда остается бросать жребий, кому жертвовать живот­ными, и попросту сталкивать их в пропасть, чтобы дать возможность пройти людям. Но доктор имел основание, когда не разрешил кричать. Горы стали враждебны, опасность подстерегала на каждом шагу.

Овринг делался всё уже. Местами на тропинке едва умещались копыта коней, а нога всадника и плечо тер­лись с холодящим кровь скрипом о скалу. Далеко внизу, в синих тенях, падавших от противоположной стороны ущелья, поблескивала вода медлительной речки, тихо струившейся  по чёрным камням.

—  По этому оврингу добрые люди не ходят, — ворчал Алаярбек Даниарбек.

Он шёл пешком, ведя своего Белка в поводу, под предлогом, что городская лошадь не привычна к горным крутизнам.

—  Да, эта дорожка — вредная дорожка. Теперь я знаю, куда она ведёт. Это дорога опиума и золота, индийского чая и всяких других воровских товаров из Афган, из Читрала. Если кого встретим из «добрых куп­цов», не нужно тратить с ними времени на разговор и просьбы.

Лошадь Мирзы Джалала споткнулась и увязла ногой в щели. Тихий визг прорезал тишину ущелья. Словно отчаянно кричала женщина тонким голосом. Кричал Мирза Джалал, цепляясь за гриву повалившейся на хворостяной настил овринга лошади. Казалось, вот-вот она с всадником рухнет в бездну. Сидеть в таких случаях надо на лошади неподвижно, а Мирза Джалал отчаянно суетился в седле, и лошадь вся дрожала и жалобно хра­пела, потому что всадник мешал ей подняться.