Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - Страница 11

Мирза Джалал и Алаярбек Даниарбек переглянулись.

—  Все военные посты остались за нашей спиной, — за­лепетал Алаярбек Даниарбек, — теперь впереди в горах только божья воля да головорезы басмачи.

—  Едем, в пути разберемся, — сказал Пётр Иванович, подгоняя коня. — Скажите, Абдуджаббар, когда приклю­чилось это достойное сожаления происшествие на свя­щенном источнике?

Абдуджаббар не ожидал такого вопроса. Он зашмыгал носом, как уличённый в проступке мальчишка, и начал так заикаться, что не мог выговорить ни слова.

—  Посмотрите на себя. Вы потеряли дар речи, — ска­зал доктор, — а почему? Да потому, что этой новостью ваш язык забеременел уже месяц назад, а понадобилось вам ею разрешиться только сейчас, чтобы найти новый повод не ехать нам на перевал. И все же мы туда поедем и узнаем, что за тайна кроется там, которую не должны знать мы — скромные советские служащие...

Но самое удивительное, что никаких тайн на перева­ле не оказалось, во всяком случае на первый взгляд.

После тяжелого изнурительного подъема по отвес­ному скалистому обрыву на высшую точку перевала путники в изнеможении повалились в густую, по пояс, траву. Взоры всех обратились на юг. В голубоватой дымке расстилалась широкая, вся покрытая светло-зе­леными прямоугольниками пшеничных   полей восхолмлённая долина верховьев реки Кашка-Дарьи, а за ней вздымался могучим валом снеговой хребет. Дальше виднелись ещё вершины, ещё хребты — синие, фиолетовые, лиловые — обширная и прекрасная горная страна, полная таинственного очарования. Левее, будто нарисо­ванный смелым взмахом кисти художника-титана, врезался в синеву неба ослепительно белый, весь в бро­не изо льда, пик Хазрет Султана.

Но Алаярбек Даниарбек меньше всего интересовался пейзажами.

С почтительным уважением, смешанным со страхом, он остановился у подножья скалы, одиноко возвышав­шейся в седловине перевала.

—  Так вот этот самый святой Качающийся Ка­мень! — проговорил он.

Огромная глыба величиной с дом покоилась на дру­гой каменной глыбе. В очень далёкие времена ледник, спускавшийся с соседней вершины, очевидно, принёс эти скалы и взгромоздил их одна на другую. Алаярбек Даниарбек подошёл первый и, быстро пробормотав «бисмилля», тронул верхнюю глыбу. Недаром эта ска­ла вызывала мистический ужас среди населения, — тысячипудовая громада явственно закачалась. Алаярбек Даниарбек даже несколько побледнел, капельки пота выступили у него на лбу.

—  Ну, можно считать, что грехов у нас нет... особо серьезных, — протянул он. — Ну а ты, Пётр Иванович?

Без малейших усилий доктор проделал тоже. Скала качалась.

—  Ну, а теперь вы, Абдуджаббар-бек, — пригласил Алаярбек Даниарбек, — вам с вашей чистой совестью его не стоит сдвинуть камешек одним пальцем.

Но Абдуджаббар отказался  прикоснуться к Качаю­щемуся Камню, сослав-шись на то, что нужно сначала помолиться.

Алаярбек Даниарбек же занялся неотложными хо­зяйственными делами. Он взялся собрать топливо и исчез за скалой. Тотчас же раздался его призывный возглас, настолько тревожный, что все поспешили к нему. Он стоял перед большой ямой, в которой кто-то искусно сложил из хвороста, арчовых бревен и связок бурьяна огромый костёр. Оставалось только поднести спичку — и гигантский столб дыма поднялся бы над перевалом.

— Вы чего кричали? — резко спросил доктор. — Что, дров не видели?

—  Нет. Тут я человека спугнул. Он, как заяц, вон по скалам прыгает. Я подошёл, а он перепугался — и бежать. Вон, вон он!

—  Что же он тут делал? И что это за топливо?

Не спеша подошёл Абдуджаббар. Он посмотрел на яму, на далекие хребты и сказал невозмутимо:

—  Горные люди    очень    предусмотрительны и госте приимны. Что им за дело сейчас, среди лета, до незнакомых зимних путешественников, которые поедут через заваленный снегом перевал? А смотрите, как они заботятся о них.

—  Одного я не пойму, — враздумье проговорил Пётр Иванович, — зачем они выбрали для склада топлива такое неудобное место. Зимним ветром не только костёр, но и самих людей с перевала снесёт. Тут что-то не то. Это очень похоже на древний сигнальный костер

Доктор осмотрел в бинокль склоны гор, словно пытаясь найти разгадку. Но всё было тихо и спокойно вокруг — и сбегающая далеко вниз по отрогу хребта дорога, и склоны, и сама долина. Но теперь внимание доктора невольно привлекло явление, на которое о раньше не обратил внимания. На склонах гор, на скалах во многих местах виднелись группы сидевших у походных костров людей, стреноженные кони. Особенно много их было по ту сторону в одной из боковых долин. Алаярбек Даниарбек помрачневшим взглядом смотре, на необычайное оживление и, не обращаясь ни к кому, проговорил: «Ну, злосчастный, ты приближаешься к своему пределу».

От прежнего покоя не осталось и следа. На душе всех нарастала тревога, и она росла по мере того, как путники приближались к селению Фараб, лежавшем на самом дне мрачной котловины.

Кишлак принёс путешественникам немало разочарований. Здесь они не нашли ни фруктовых деревьев, ни тенистых чинар, ни обильных виноградников, а росли тут только тощие ивы и низкорослый кустарник. Но за то воздух, пахнущий валерьяновой полынью и парным молоком, вливал в грудь бодрость. Всего несколько часов проехали от Ургута, а климат резко переменился. И дома, наполовину вкопанные в землю, с толстыми сте­нами, с маленькими дверцами, в которые можно про­никнуть лишь согнувшись в три погибели, выглядели здесь иначе, чем в долине Зеравшана.

Улицы кишлака ошеломили путников шумом, гамом. Среди дехкан и пастухов, одетых в жалкие рубища, из­мождённых, почерневших, иссушённых ветрами горных вершин, бросились в глаза здоровые сытые бородачи, как правило, в белых кисейных чалмах, или лисьих шапках, в ватных халатах и щегольских лаковых са­погах. У многих из-под халатов виднелись пересека­ющие грудь крест-накрест ремни с туго набитыми патронташами. Пётр Иванович невольно вспомнил чалмоносцев с биноклями, — там, на вершине горы, в Ургуте.

Что сегодня, базар, что ли, в Фарабе? — сам себя спросил Алаярбек Даниарбек. И сам же себе ответил: — От такого базара никакой прибыли, кроме головной боли.

Бородачи смотрели на путешественников отчужден­но и даже враждебно. Два раза до ушей Алаярбека Даниарбека донеслись негромкие слова: «Что они, сжечь свои души приехали?», «Куда эти собаки забрались!» Алаярбек Даниарбек с беспечным видом сидел в своем деревянном узбекском седле, как в уютном кресле, маленькую чалму с некоторой лихостью сдвинул набок,  благодушная улыбка блуждала на его губах. Но в душе у него творилось чёрт знает что. Подъехав к доктору, он пробурчал:

— В Фарабе очень воняет, не пора ли уносить отсюда ноги?..

Кавалькада въехала  в массивные низкие ворота и очутилась во дворе казия фарабского. Хозяина, видимо, кто-то предупредил. Он приветливо встретил гостей, сам держал под уздцы коней, суетился, кричал на слуг, распоряжался… В конце обширного, чисто выметенного двора, окружённого с трех сторон приземистыми конюшнями, рассчитанными на суровые зимы, стояло низкое массивное здание для приёма гостей. Сделанные добротно, сложенные из необкатанных камней постройки поражали своей громоздкостью. Строили в Фарабе навечно, грубо и прочно, не заботясь о красоте. Михманхана казия внутри своими неровными закопчёнными стенами и низким потолком больше походила на пещеру. Углы комнаты были завалены вьюками, сбруей, шерстяными мешками с зерном. Две двери со створками из грубых арчовых досок, выходившие прямо на террасу, заменяли окна. Скудный свет проникал в миманхану через верхние проёмы с решетками, заклееными промасленной бумагой.

Угощение, разложенное на дастархане, расстеленном на мохнатых кошмах, оказалось столь же обильным, сколь и тяжеловесным. Хозяин дома, казий, хилый с прозрачным лицом и шелковистой бородкой клинышком старичок, как-то не подходил к этому пещерное жилищу, ни своим утончённым обликом, ни вежливым обращением. Он так настойчиво угощал, рассыпаясь в изощрённых любезностях, что чёрствый ячменный хлеб казался мягким, жирные пирожки с луком и красным перцем — нежными, клёклое серое тесто бешбармака вкусным. Старичок без конца говорил. Речь его изобиловала бесчисленными подробностями и орнаметальными украшениями, но гости скоро поняли, что из слов казия ничего узнать нельзя. На вопросы о дальней-шем пути он отвечал пространными предположениями, но ускользал, как вьюн, от разговора по существу.