Набат - Страница 128

«Тогда ни вам, ни нам».

Для посылки избрали одного из подручных Лемтюгова. Не верил он ни в Бога, ни в черта, зато выбить дух мог из кого угодно.

В келье Пармена он появился как черт. Костюмчик черный, птичьи лапки рук, ужимки чересчур заискивающие.

— Здравствуйте, отец Пармен.

Пармен не испугался вторжения «сынка», не удивился его наряду и повадкам. Монах не может говорить, что незваный гость хуже татарина и права гнать в шею не имеет.

— Мир вам, — ответил он и добавил для прояснения: — Только не отец я ни братиям, ни мирским. Чернец я.

— Как же вас величать? — явно втирался в доверие пришелец.

«Сильный человек объясняется без ужимок, слабый по углам ужимается, а коварный ужимается для того, чтобы скрыть истинные намерения», — мельком отметил Пармен и ответил:

— Никак не величать. Монаха не величают. Зовите Пармен. С чем пожаловали? Назоветесь?

Пришелец уселся на край тощей кровати, руки спрятал меж колен.

— Зовут меня Иван Сыроватов и пришел я от хороших людей просить помощи.

— Какая помощь надобна? — спросил Пармен и опять мельком отметил: люди с такими повадками — наемные убийцы.

— Истинно верующим людям не по нраву отсутствие патриарха и особенно нововведения властей.

— Как же я могу поспособствовать? — понял Пармен, что гость из людей Воливача и его отказа не примет.

— Вы можете, — вежливо и с нажимом ответил гость. — Истинные христиане хотят, чтобы слуги Божьи сказали свое веское слово по поводу творимых беззаконий в государстве.

— Слуги безгласны, я и вовсе гласа не имею. Прояснитесь как-то.

— Вы скромничаете. Если я скажу, что вас хотели бы видеть во главе Церкви, то вы ответите: саном не вышел и стажем. Посулами смущать не буду, но знать ваш ответ надо.

— В державе двоевластие.

— Станьте на одну сторону.

— На какую?

— Нашу, вестимо. Мы всегда поддерживали Церковь, за помощь упрочим ее власть.

— Надо полагать, коммунисты ищут помощи?

— А кто такие коммунисты в вашем понятии? — стал перехватывать инициативу незваный гость.

— Антихристы, — высказал свою позицию Пармен.

— Мы — верующие. И не коммунисты, — отмежевался гость.

— В какого Бога?

— В Иисуса Христа.

— Это не Бог, а посланец Божий. Сейчас Православная церковь готовится объяснить верующим сущую разницу. Ибо веру эту навязали русским людям извне, а истинная вера была у славян задолго до этой.

— Язычество.

— Не знаете, не говорите. Еще три тысячи лет назад славяне имели собственную письменность, законоуложения, а князь Владимир, потворствуя наложнице своей Малке, велел уничтожить все книги по истории славян и запретил упоминать их повсеместно.

Незваный гость смотрел скептически на Пармена, а Пармен на него — угрюмо, всем видом своим выказывая упорство.

Пришелец, привыкший исполнять конкретные приказы, уступать не собирался.

— Вам виднее, конечно, а пока веру в Иисуса Христа никто не отменял.

— Веруйте, — пожал плечами Пармен. — Никто не запрещает.

— Хотите сказать, она вам безразлична?

— Вы русский человек?

— Сомневаетесь?

— Сомневаюсь. Уже три года, как истинно русские люди несут всем весть о заблуждениях их, развенчивают навязанную веру.

— И это говорит служитель Православной церкви? — скривил гримасу гость. — Еретик…

— Знаете, господин хороший, я говорил вам уже, что к служителям Церкви не отношусь и помочь вам не могу, ибо верую в истинно русских богов и в русские святыни, попранные и забытые, а вам бы лучше к другим обратиться.

— Я сам знаю, куда обращаться, — с угрозой произнес гость. — Я передал вам просьбу истинно верующих христиан помочь им. Отказываетесь, так и скажите.

— Так и сказал: помогу истинно верующим, а не заблудшим.

Пришелец вынул руки из промежности и поставил кулачки на колени. Положение для него оказалось без запятых, а санкцию свыше получить надо.

— Поедете со мной, — нашел он выход.

— Не бузите, — спокойно одернул его Пармен.

— Это вы бузите.

— Еще нет.

— Тогда пошли, — поднялся пришелец, а Пармен в ответ демонстративно повернулся к нему спиной. Не долго думая, гость сунул руки Пармену под мышки, намереваясь рывком поднять его на ноги. — К Судских хаживали сами, к нам — поможем.

Он даже не понял, что произошло в следующий момент. Монах чуть уклонился влево, железные тиски пришельца раздвинулись, а сам он обнаружил себя на каменном полу. Затылком он чувствительно приложился к каменной плите, лежал с пламенной искрой в глазах. Очухавшись, он вскочил, искря глазами, и встретил угрюмый сторожащий взгляд монаха.

— Не советую боле. Это и есть русская буза. Она покрепче будет кунг-фу и прочего, русскими богами дадена, потому и необорима.

Единоборство проиграно. «Испугался бесенок и к деду…»

Действительно, стоит доложиться обо всем Воливачу.

Воливачу никогда не удавалось скрывать эмоции. Он отменно разозлился на Сыроватова, орал, махал кулаками, обзывал его мудаком, которому не в чекистах служить надо, а за коровами лепехи убирать. Орал Воливач и матерился так, будто на дворе сталинская эпоха и мат с кулаками — первейшие двигатели прогресса.

Выгнав его из кабинета, он попутно вставил пару незаслуженных пистонов своим помощникам, велел оставить его в покое или он разгонит всех к чертовой матери, а то и засунет их в энное место у этой матери.

Отдышавшись от душившей злости, он присел на обычный стул у стола заседаний. Почему-то стало безразличным свое кресло и даже удобный диван в комнате отдыха.

Воливач впал в прострацию, понуро опустив голову. Дело его жизни давало ощутимую трещину. Столько замысловатых комбинаций проведено, столько хитрющих шагов сделано, и вот он весь голый на обозрении тех, кого дурачил. Переиграли его терпением.

Дело его жизни… Вряд ли кто догадывался, каких трудов стоило направить выздоровление страны в нужное русло. Гречаный может приписывать себе успехи, Гуртовой — себе, и только он, подобно кукловоду, знал любую веревочку, ниточку, за которые дергать в нужный момент. К чему слава, он перехитрил всех, быть режиссером интереснее, чем заглавным артистом. Мудрая сталинская школа.

В молодости он вывел для себя главное правило. Публика восторгается звездами кино и театра, певцами, танцорами и не желает знать тех, кто зажигает эти звезды. Актеры всегда декламировали чужие мысли. Чаще всего они были глупцами по жизни, скоморохами — кичливые кумиры толпы. Завороженная глупостью толпа движется в направлении, указанном умными режиссерами. Ведут ее скоморохи по велению невидимого Бога. Александр Македонский завоевал полмира не силой меча и умом полководца, он подчинился естественному ходу событий, подчинился гласу свыше.

Не труды философов повлияли на Воливача в юности, а слова профессора медицины, когда Витя Воливач надумал стать врачом: «Болезни предопределены! Одному уготовано маяться желудком, другому — почками, третий — потенциальный носитель рака. Случается, люди ничем не болеют или справились с целым букетом. Это исключения!» «Что же является правилом?» — спросил его любознательный первокурсник после лекции. «Каждым человеком управляет планета, его личная по гороскопу. Зная особенности ее, можно без труда рассчитать параметры предполагаемых заболеваний, грамотно сделать диагностику и профилактику. Болезнь лечат, когда ее еще нет».

Это запало в душу Вите Воливачу, но спросил он о другом: «А чем больна сама Земля?» Профессор посмотрел на него с особым вниманием: «Умный вопрос, юноша. — И за ответ профессор еще пять лет назад потерял бы голову, но была оттепель, конец пятидесятых: — Земля неизлечима, начало ее болезни прозевали с появлением христианства. До этого все почитали бога-Солнце всяк по-своему, и вдруг появился богочеловек. Если растение тянется вверх, это закономерно; принуждать жить его в темноте, значит, ослабить жизненные силы и продукт его роста будет ядовитым». «Но прогресс! Он ведет человека вперед! Вверх!» — захлопотали вокруг говорливые молодые умники. «Абсолютно верно! — остановил их профессор. — Скормите корове стебли проросшего картофеля и убедитесь в силе вашего прогресса». — «Она сдохнет!» — «Как и все мы», — развел руками профессор.