На земле живых (СИ) - Страница 33

  Облачиться бы в рубище и незаметной тенью - облаком - скользнуть по жухлым травам осенним. Мир без Тебя - беспросветность. На храмовых узких ступенях раствориться в потоках дождя, растаять в сумраке тленном... Не оставляй меня! Мир без Тебя - нелепость. Я - ничто и живу потому лишь, что длится этот серый ненужный вечер. Я, как царь вавилонский, взвешен на весах Твоих, и гаснут одна за другой в шандалах оплывшие свечи. ... Кто я, чтобы роптать? Но мир без Тебя - агония. Под сенью крыл Твоих я постиг Полноту - и пустые сжимаю ладони. Сжалься же, Свете Тихий, над чадом Твоим поникшим. Сжалься надо мною. Сжалься надо мною. Сжалься надо мною. Мир без Тебя - безысходность...

  Лишь под утро Эммануэлю удалось забыться тяжёлым сном.

  Проснулся он после полудня. Риммон и Хамал ещё не вернулись. Съев что-то, не разбирая вкуса, Эммануэль некоторое время сидел, словно в прострации, затем медленно оделся, вышел из замка и побрёл вдоль дороги навстречу карете, которая должна была уже, по его расчётам, возвращаться в замок. С горного уступа он видел дорогу до самого горизонта, но она была пуста. Охряной громадой сзади возвышался Меровинг. Серое море сливалось с серым свинцовым небом. Неожиданно Эммануэлю показалось, что он видит призрачную фигуру человека в лохмотьях. Но тот вышел из лежащего в ложбине рваного тумана и оказался реальностью - бледным и чуть сутулым путником лет сорока.

  Тоска не проходила, сердце сжималось в предчувствии беды. Эммануэль вспомнил, что приехав сюда, уже ощущал это. 'Нет, это просто моя боль, это пройдет, - уверил он себя. - Такова воля Господня, я смирюсь, и всё пройдет'. Обернувшись, он посмотрел на замок. Почти до ветхой вековой черепицы цепкие побеги иссохшего плюща оплетали стены и бойницы его безмолвного ночлега. Вдали, у кромки прибоя, послышался тревожный клекот одинокой птицы. 'Нет, напрасно поэт, не любя небылиц, Левконою просил не верить Вавилонским таблицам. Даже если не верить в предзнаменования, не листать фолиантов чернокнижных -так размыты здесь бытия очертания, что случайный странник кажется призраком... Как же устал я дышать затхлостью подвалов, бродить лабиринтами этих полутёмных лестниц ... Симона... горе моё... '

  Эммануэль почувствовал, что замерзает, и медленно побрёл по направлению к Меровингу. Мысли всё мрачнее и тяжелее окутывали его. Ему стало страшно. 'De profundis glamavi ad Te...' 'Из бездны взываю к тебе, Господи...'

   В эту минуту Эммануэль услышал лошадиный топот и, обернувшись, увидел приближающуюся карету. Риммон почти на ходу втянул Ригеля внутрь, и Эммануэль ощутил железную силу мышц Сирраха. Карета промчалась под въездной аркой и остановилась у Южного портала. Ригель внимательно вглядывался в лица Сирраха и Гилберта, но в темноте кареты ничего не рассмотрел, когда же все трое оказались, наконец, в гостиной Риммона, он не выдержал:

  - Ну, не томите же, рассказывайте.

  - Риммон приобрел красивые безделушки для своей пассии,- устало и как-то глухо проговорил Хамал. - Покажите, Сиррах, - Риммон достал ларец, обтянутый синим бархатом, и раскрыл его. Голубое мерцающее сияние вспыхнуло мириадами крохотных искр. - Я чуть было не отравился мясным пирогом в гостинице. Сам виноват, пытался съесть некошерное, вот Яхве меня и наказал. Встретились мы и со стариком-ювелиром... Да, - кивнул он головой, поймав вопросительный взгляд Эммануэля, - это камни покойницы. Вы бы заказали уже обед, Сиррах, - обратился он к Риммону, - как едва не отравившийся я нуждаюсь в диетическом питании. Да, надо что-нибудь выпить, bibendum quid!

  Эммануэль боялся дышать. Хамал же, точно нарочно испытывая его терпение, принялся обсуждать с Риммоном обеденное меню. Спор был въедливым, выдавая прихотливый и тонкий вкус Гиллеля. Он одно за другим браковал предлагаемые Риммоном блюда. Наконец они сошлись на легком консоме и нежных гренках, улитках по-бургундски, засахаренных фруктах и венгерском рислинге.

  Сердце Эммануэля гулко билось. Едва Риммон вышел, он кинулся к Хамалу, вцепившись в лацканы его сюртука.

  - Ну, говорите же!

  Хамал мягко убрал его руки. Эммануэль обратил внимание на залегшие под его глазами густые чёрные тени. Вчера их не было.

  - Старик сказал, что украшения принёс какой-то молодой человек, рассказав, что это-де семейная реликвия, но дела идут плохо и он вынужден продать её. Говорит, что не разглядел лица.

  Ригель на мгновение замер.

  - А то, что он сказал... соответствовало тому, что он думал?

  Хамал долгим, мрачным взглядом окинул Ригеля.

  - Нет, не совсем соответствовало. Точнее, совсем не соответствовало.

  Эммануэль молча ждал.

  - Он сказал Моозесу, что хочет не заложить, а сразу продать украшения.

  - И это всё? Немного, - резюмировал Эммануэль.

  Хамал судорожно вздохнул. Вошёл Риммон. Слуги стали накрывать на стол.

  - Можно сделать ещё ряд умозаключений. Он хорошего происхождения, семья богата - ведь он разбирается в камнях, хотя, ... ну, не важно, а ещё - у него хорошие артистические данные и недюжинные находчивость и смелость.

  - Я исключаюсь по всем признакам, - невесело заметил Эммануэль, разглядывая купленное Риммоном колье. На душе его странно похолодело. Он Симоне такого не купит... нет, не то...Что-то он понимал, но само понимание не облекалось в слова и не доходило до сознания.

  - А вот Риммон подходит по всем, - ввернул Хамал.

  - Да уж, нашли артиста, - Сиррах лениво развалился в кресле и, взяв ларец, внимательно поглядел на камни. - Что нужно женщинам? Зачем им эти побрякушки?

  - Бриллианты никогда не были просто украшениями, Риммон. Они отражают статус. А статус будет важен всегда.

  - Наверное, вы правы. Кстати, вы торговались, Хамал, как заправский делец. Я много переплатил?

  - Нет. Вы не переплатили. Торговался же я не как делец, а как самый обыкновенный еврей. Есть такой забавный анекдот. Еврей обещает Богу, что будет исполнять все заповеди, если Бог даст ему богатство, красавицу-жену и сделает его раввином. Слышащие его молитву говорят ему, чтобы он не торговался с Богом. Тот педантично перечитывает все десять заповедей и уверенно говорит, что заповеди 'не торгуйся' там нет... - Эммануэль и Сиррах улыбнулись.- Я надеюсь, Риммон, камни Эстель понравятся. Они подходят под цвет её глаз.

  Некоторое время все молча ели. Неожиданно Риммон заметил:

  - А может, Хамал, мы ошибаемся? Укравший камни - ведь не обязательно убийца. Он мог просто знать о них, а, когда Лили убили, подумать, что это - весьма удобный случай стащить их.

  - Если так, то воришка - одна из девиц. А продать камни она могла через подставное лицо.

  -Девица не стала бы их продавать. Оставила бы до лучших времён. Сами же говорите - 'статус', - Риммон захлопнул футляр.

  - Слишком много загадок. Никто так и не знает, как её убили. Есть ли связь между смертью Лили и гибелью Виллигута? Как погиб Генрих? Колдовство какое-то... - Хамал нервно поежился, и Эммануэль снова ощутил исходящий от него странный импульс.

  - Я не верю в колдовство, Гиллель.

  -А в привороты, Риммон? - насмешливо спросил Гиллель. Губы его раздвинулись в какой-то механической, деревянной улыбке.

  - Да ну вас, Хамал! Будь можно колдовством мужчин заманивать, у Хеллы Митгарт были бы любовники!

  Хамал нервно расхохотался. Отсмеявшись, заметил, наклонившись к Ригелю:

  - Представьте, Эммануэль, нашего красавца мсье де Невера и Хеллу Митгарт у алтаря...

  Эммануэль обладал живым воображением, и нарисованная Гиллелем картинка на мгновение вызвала оторопь, потом - улыбку, сменившуюся тихой болезненной грустью. Морис и Симона...

   Хамал заметил странности его мимики, внимательно посмотрел на него и опустил глаза. Руки его нервно дергались, он, казалось, готов был сломать себе пальцы. За окном закружились снежинки, и вскоре снег повалил хлопьями.

  После обеда Хамал напомнил Эммануэлю о книге, обещанной ему. Эммануэль ничего не обещал Хамалу, но понял, что тот хочет остаться с ним наедине. Он кивнул, и они направились к нему в комнату. В коридоре Гиллель напевал под нос какую-то шансонетку, смеясь, рассказал, как пытался уговорить Риммона сходить в городе в варьете, а сам то и дело поглядывал на Ригеля. Эммануэль, наконец, смог сформулировать свои ощущения.