На земле мы только учимся жить - Страница 3

А тем временем наш отец, сбежавший из тюрьмы, шел по тайге к месту нашей ссылки. И не знал, увидит свою семью в живых или нет.

Сам он чудом избежал смерти. Его должны были расстрелять – он знал это и готовился. Тогда много составляли ложных протоколов, показывающих, что у человека якобы было много батраков, – чтобы расстрелять его. Двоим его сокамерникам уже руки связали, повели на расстрел. Один из них, Иван Моисеев, успел сказать:

– Передайте нашим – всё кончено!

Пришла очередь и моего папки. Пришел прораб и говорит:

– Этих четверых сегодня на работу не пускать – их в расход.

Среди них был и отец. А прораб этот оказался его хорошим знакомым. Показал ему знаком – молчи, значит. Потом тайно вызвал к себе отца и помог бежать из тюрьмы.

Другой отцовский друг, дядя Макар, бегал в соседнюю деревню, чтобы узнать адрес, где мы находимся. И пошел отец пешком с Алтайского края в Томскую область. Полтора месяца шел, пешком одолел 800 километров. Без хлеба шел – боялся в деревни заходить, людей боялся. Питался сырыми грибами и ягодами. Спал все время под открытым небом – благо лето было.

Нашел он нас в августе 1930 года. Сапоги изношенные, худой-прехудой, обросший, горбатый, грязный – совершенно неузнаваемый человек, старик стариком! Мы, дети, в это время в костер таскали все, что только могли поднять. Тоже грязные – мыла-то нет. «Старик» этот закричал громко:

– Где тут барнаульские?

Ему показывают:

– Вот эта улица Томская, а вон та – Барнаульская.

Он пошел по Барнаульской «улице». Видит – мамка моя сидит, вшей на детской одежонке бьёт. Узнал её – перекрестился, заплакал и упал на землю! Затрясся от волнения и закричал:

– Вот теперь я дома! Вот теперь я дома!

Она от него отскочила – не узнала его совершенно. Он поднял голову, а в глазах – слезы:

– Катя! Ты меня не узнала?! А ведь это я!

Только по голосу она признала мужа, нас зовет:

– Дети, идите скорей! Отец пришёл!!!

Я быстро подбежал. Папка меня за руку поймал, а я вырываюсь, плачу. Испугался: что за старик оборванный меня сыночком называет. А он держит меня:

– Сынок! Да я же твой папка! – да как заплачет снова – обидно ему, что я не узнал его.

Потом другие детки подошли: 5-летний братишка Василий, 3-летняя сестричка Клавдия. Отец снимает с себя самодельный рюкзачок – холщовый мешок, вытаскивает грязненькое полотенце, в него была завернута зимняя шапка, а в ней – заветный мешочек. Развязал его отец и дает нам по сухарику. А сухарики такие круглые, маленькие, как куриный желток, – для нас хранил, хотя сам полтора месяца голодал. Дает нам по сухарику и плачет:

– Больше нечего дать вам, детки!

А у нас самих только вареная трава – нечего нам больше покушать. А отец так ослаб, что не может на ногах стоять. Мужики, которые барак строили, услыхали, подскочили:

– Яков Федорович! Это ты?!

– Я…

Пообнимали его, поплакали. Но покормить нечем – у всех только трава. Красный кипрей. Мамка поставила отцу миску травы и его сухари ему же отдает:

– Ты сам покушай, мы-то привыкли травой питаться…

Отец наелся травы. Дядя Миша Панин дал ему поллитровую кружку киселя. Он пил-пил, потом повалился на землю. Посмотрели – живой. Накрыли каким-то тряпьем. Всю ночь спал отец – не шелохнулся.

На другой день он проснулся – солнце уж высоко стояло. Опять заплакал. Начал молиться:

– Слава Богу! Вот теперь я дома!

Снова накормили его травой – тем, что было.

– Давайте топор! – поплевал на руки и пошёл работать.

Он же мастер. Все сделать мог – все дома в нашей новой деревне строил, с фундамента до крыши. Быстро построили барак. Только глухой ночью бросали работы – керосину-то не было. А отец и ночами работал – за неделю дом себе срубил, не спал нисколько. Представьте только: за неделю дом срубить! Вот как они работали!..

Я смотрю на тех людей и на нынешних. О-о-ох, какие мы лодыри. Мы страшные лодыри по сравнению с нашими отцами. Как же они работали! Да и мы, мальчики, даже малыши, едва ходить научившиеся, – уже будь здоров как вкалывали! Мне было семь с половиной лет, а я уж топором работал – папаша в соседних деревнях топор нашел. А корчевали как? Обрубим корни вокруг дерева, ждем, когда ветер его повалит. Тогда обрубаем сучки – на дрова, в костер, пеньки – в кучу, а само дерево – на строительство.

Стала расти наша Макарьевка. Отец стал прорабом по строительству. Его все уважали, даже комендант – он ведь такой трудяга. Он сам был и архитектором, и плотником. Он здесь, в Макарьевке, все построил: и дома, и магазин, и школу – десятилетнюю, с жильем для учителей. За одно лето построили эту школу на месте глухой тайги.

У отца еще в Алтайском крае, перед арестом, отобрали мельницу, которую они со свояком держали на речке Барнаулке. В Макарьевке он тоже построил водяную мельницу – без единого подшипника, сделал деревянный вал, березовые шестеренки. Все удивлялись такому мастерству. Какая это была подмога для ссыльных! С трех поселков приезжали люди на ту мельницу.

А мы уже и хлеб сеяли. Картошки, правда, долго не было. Но мы ходили в другие деревни: добудем ведро-два, разрежем картофелину на кусочки, лишь бы глазок был – и сажаем по такому кусочку в лунку. Земля-то была новая, плодородная, да еще пеплом от костров ее посыпали. Картошка выросла чистейшая, крупнейшая – от радости плакали люди!

Мамка моя догадалась, когда нас ссылали, семян захватить в мешок. Эти семена и обеспечили нас. Ну и других мы тоже выручали: каждому по ложечке, по две – морковки, свеклы, огурцов. Мак сеяли – целый куль намолачивали макового зерна. Никто тогда и не слышал о наркомании, никто не воровал.

Потом отец купил лошадку – жеребую кобылицу. Сам сделал телегу – вплоть до колес, хомута, сбруи. Сани сделал. Коноплю сеяли. Лен мяли. Веревки сучили – все делали сами.

Через некоторое время отец устроился в сельпо в соседнем поселке, стал заготовителем – принимал пушнину, орехи, грибы, рыбу, дичь. И сам добывал пушнину – без ружья, без капкана, без палки, без петли. Как можно так добывать, а? Удивляешься сейчас. А он ямки копал и в них ловил дичь. Попадались и глухари с рябчиками, и зайцы, и белки, и лисицы – всего Господь нам посылал для жизни.

Наготовят пушнины, сдадут – тогда их отоваривали нужным для жизни. В магазин наш, где к тому времени отец работал продавцом, всё привозили, но только под пушнину. Появились у нас спички и мыло, сапоги и брюки, мука и махорка, да и другие товары. Но в магазине нашем… дверей не было! Все свободно лежало. И даже сторожа не было. И никто ничего не брал! Отец сначала тревожился – ну как же, без дверей, вдруг что пропадет? Потом решил:

– А-а-а-а! На Божью волю!

Только перекрестит – и все… Утром придет (память у него хорошая была), пересчитает товар – все цело. Как-то один мужик пришел:

– Дядь Яш! Я у тебя вчера пачку папирос взял. На двадцать копеек. Пришел – а тебя не было. Увидел папиросы – взял пачку. Держи деньги!

Вот такой был магазин – всем на удивление. Великий пример порядочности. Какие были люди, а? Действительно, какие-то особенные. Труженики. Честные. И их называли: враги советской власти!

В Макарьевке я учился в той школе, которую построил своими руками мой отец. Когда я заканчивал третий класс, мы с ребятами разговорились о Пасхе, о Боге. Учительница услышала – и ну «прорабатывать» нас на следующем уроке:

– Ребята, я слышала, вы разговор вели о Боге. Так вот – никакого Бога нет, никакой Пасхи нет! – и для крепчайшего удостоверения своих слов кулаком по столу стукнула изо всех сил – как могла. Все мы пригнули головы.

Прозвенел звонок на следующий урок – идет наша учительница. Но от двери до учительского стола она не дошла – ее начало сводить судорогой. Я никогда не видел, чтобы таким образом могло корежить человека: извивалась так, что суставы трещали, кричала что есть сил. Трое учителей унесли ее на руках, чтобы увезти в больницу.