На запад, с жирафами! - Страница 8

Когда она наконец подошла к воротам, чтобы сделать фотографии, я поймал себя на том, что пялюсь в открытое окно «паккарда». Если бы меня застукали за этим делом, я бы сказал, что просто ищу чем бы поживиться, но настоящая причина была в другом. Мне хотелось узнать больше. О ней самой. Я был бы счастлив просто уловить в воздухе аромат ее парфюма, но вместо этого увидел на сиденье новенький блокнот.

Она уехала, даже не заметив пропажи, а я, зажав в руке свою добычу, спрятался за деревом и открыл блокнот. Под первой страницей обнаружилась вырезка из свежей газеты — тут была статья, написанная Лайонелем Абрахамом Лёве, он же «мистер Великий Репортер».

«Нью-Йорк уорлд-телеграм»

22 сентября 1938 года

ЧУДЕСНОЕ СПАСЕНИЕ ЖИРАФОВ ПОСРЕДИ БУРИ

Нью-Йорк. 22 сентября (спецвыпуск). Сегодня утром, после Великого урагана, обрушившегося на Западное побережье накануне, пароход «Робин Гудфеллоу» причалил в Нью-Йоркской бухте с двумя выжившими жирафами на борту…

Следующая страница была исписана ее заметками:

Чудесное спасение от бури… Манхэттен: пожар и потоп… полицейск. на мотоцикл… Н.-Й. и Н.-Дж.

Обычный фургон… стандарта. кровать.

Гниющий коровий труп… вязаный моряцкий свитер.

Ветеринар из Бронкс, зоопарка… почему?

Высокий, тощий изнуренный симпатичный парнишка с красивой стрижкой… кто?

Первые жирафы в Калифорнии. Первый директор зоопарка — женщина.

Первое путешествие через всю страну. Линкольн — или Ли-Хайвей[9]

…как? 12 дней на разгадку

Рыжик упомянула меня! Мало того, она еще и назвала меня симпатичным — раньше этого мне никто не говорил! Грезя о большем, я перевернул страничку, но там было пусто. Только в самом конце блокнота она начала составлять список:

ЧТО Я ХОЧУ УСПЕТЬ ЗА ЖИЗНЬ Встретиться, с:

— Маргарет Бурк-Уайт[10]

— Амелией Эрхарт [11]

— Элеонорой Рузвельт

— Белль Бенчли

— потрогать жирафа

— повидать мир (начать с Африки)

— выучить французский

— научиться водить машину

— родить дочь

— увидеть свои фотографии на страницах журнала «Лайф»

В общем, это был список желаний, которые хочешь исполнить, прежде чем сыграть в ящик, — такие и сейчас в моде. Впрочем, тут не было и половины всего, чего Рыжик хотела, как я позже выяснил.

На следующее утро она снова приехала, и я украдкой подбросил блокнот на сиденье через окошко «паккарда». Ее улыбка, когда она его отыскала, была бесценнее всех сокровищ.

С тех пор я стал ждать у депо ее появления не меньше, чем выезда жирафов. Отныне я посвящал бессонные ночи не битвам с кошмарами и мрачными воспоминаниями о родине, а ей. Сперва я вспоминал огненные волосы — каждую прядку. Любовался в воображении ее улыбкой, клинышком волос на лбу, каждой веснушкой на носу, изгибами лица и фигуры; я наслаждался малейшими деталями — от белой шелковой рубашки до подогнанных по фигуре брюк и двухцветных туфель, даже камерой, которую она обнимала нежно, точно возлюбленного, а потом вспоминал ее зеленоватокарие глаза и тут же тонул в них.

А потом от ночи к ночи я начал представлять наш поцелуй. Пускай я и был во власти чар Рыжика, но все равно понимал, что вряд ли смогу поцеловать ее наяву. Хотя бы потому, что едва ли еще когда-нибудь подойду к ней близко. И все же в бессонные часы я безмятежно грезил о том, как коснулся бы ее пламенеющих локонов. Как окунул бы пальцы в густые кудри. Я воображал наш поцелуй то робким, сладким и нежным, то внезапным, бесстрашным, наполненным взрослой страстью.

И мне не стыдно признать, что воспоминания об этих грезах и сейчас согревают меня, убеленного сединами старика, пока я их записываю. И всякий раз, когда на платформе у депо меня клонило В сон, я снова и снова погружался в эти мечтания.

Но невозможно бороться со сном вечно. Спустя несколько ночей, вопреки всем своим стараниям, я задремал — и мне снова привиделся знакомый кошмар.

«Баю-бай/Засыпай/спи скорей, малыш».

«Сейчас я сделаю из тебя мужчину!»

«Вуди Никель, а ну рассказывай, что произошло! Сейчас же!»

Смотрят карие глаза… Выстрел из ружья… Плещется вода…

«Малыш, с кем это ты разговариваешь?»

Я вскочил на ноги и стал мерить шагами платформу. В ушах звучали отголоски кошмара, который я уже успел выучить назубок — мамина колыбельная, папины крики, выстрел моего ружья, извечное удивление, что окружной шериф не сцапал меня на станции Мьюлшу. Вот только на этот раз в моем давнем кошмаре появилось кое-что новое.

Оно-то и поразило меня до глубины души.

Моя матушка любила рассказывать одну семейную историю о том, как однажды в детстве я уполз из своей колыбельки, а потом меня отыскали в амбаре: я сидел рядом с кобылой и что-то ей лепетал.

«Малыш, с кем это ты разговариваешь?» — спросила тогда матушка. Я указал на кобылу, а мама подхватила меня на руки и запела колыбельную. Она частенько находила меня среди высокой травы в прерии, и когда спрашивала, с кем это я разговариваю, я указывал на какого-нибудь кролика, ящерку или полевую мышь, притаившихся в зарослях бурьяна.

Но когда бессвязный лепет сменился предсказаниями, касающимися событий, о которых я никак не мог знать: прихода священника, надвигающегося шторма, петушиного крика, отца охватывала дрожь, а матушка начинала возносить хвалу Иисусу. Она говорила, что у меня дар предвидения, что я, должно быть, унаследовал способности ее тетушки Бьюлы, которая умела разговаривать с птицами. А папа решил выбить из меня эту дурь.

Раньше все это было лишь семейной историей, которую часто рассказывала матушка… но потом пришла пыльная буря и повергла меня в немоту, а следом за ней грянул ураган, который чуть меня не убил, а после судьба привела меня к заброшенному депо. Во сне я не только услышал матушкин голос — она спрашивала, с кем это я разговариваю, — но и шум воды, а ведь у нас в Техасе ее и вовсе не было, ни шумной, ни беззвучной, никакой. Так что теперь, меряя шагами платформу и с ужасом вспоминая тетушку Бьюлу с ее даром, я поклялся, что отныне не сомкну глаз. Меня больше не успокаивали мысли о жирафах и поцелуях с Рыжиком.

После того случая я, бессонный, измученный, стал считать дни и ночи до отправки жирафов в путешествие. Я почти не покидал платформы из страха, что они уедут без меня.

И вот к воротам снова подъехал фургончик с ветеринаром из зоопарка и скрылся за ними.

Время пришло.

Я метнулся к подкопу, протиснулся в него и со всех ног кинулся к высокому сараю. Огромные двери уже были широко распахнуты, а рядом стояла машина из зоопарка. Я шмыгнул мимо нее. Пожалуй, стоило позаботиться о том, чтобы меня не заметили, но сейчас я мог бы завести в сарай хоть грузовик, полный домашней живности, — никто бы и ухом не повел, а уж Старик — тем более. У него в данный момент была проблема посерьезнее: он пытался загрузить в вольеры жирафов, которые совсем не горели желанием там оказаться.

Тягач подъехал вплотную к загону, прицеп в форме буквы «Т» открыли: одна из стенок без труда отодвинулась в сторону вместе с крышей. Я и не догадывался, что это чудо техники на такое способно. Благодаря подвижным петлям, расположенным внизу, и защелкам, прилаженным сверху, всю стену удалось плашмя положить на землю. Теперь обитые джутовой тканью загончики казались просторнее, шире — даже уютнее. Между загоном и прицепом поставили два коротеньких «трапа» — чтобы жирафам удобнее было забираться в свои комфортабельные купе. Но они уже знали, что такое клетка — роскошная, нет ли, и уж тем более знали, что такое грузовик. Оба жирафа сделали пару шагов по трапу, увидели, что их ждет впереди, и застыли как вкопанные.