На задворках галактики. Трилогия (СИ) - Страница 274

Элизабет заставила себя посмотреть. Тусклые чёрные глаза, под веками синяки, кожа бледно–серого цвета, будто у утопленницы. Волос больше не было. Её остригли под ноль. Вокруг лысого, обтянутого кожей черепа провода с присосками, шея заканчивается массивным металлическим кольцом. Элизабет себя сперва не узнала. Но вот прошла минута и она, наконец, поняла, что это страшное обличье — её собственное, то что стало с нею после того проклятого дня в театре.

— Клеммы для разъёмов мы вам вживлять не стали, — сказал офицер. — Иначе вам бы навсегда пришлось носить парик.

— Когда? — всё что она смогла спросить, рассматривая себя.

— Нам надо подготовить операцию. Это сложная операция, сами понимаете. Вам придётся подождать несколько дней. Мы ещё пообщаемся. И не раз. А потом… Потом вы очнётесь и станете учиться заново владеть своим телом. Оно, кстати, не пострадало.

Офицер убрал зеркало и сказал:

— А сейчас спать. Вам надо поспать…

Бакушинская помимо своей воли погрузилась в сон, в котором не будет сновидений. Полковник Безусов постоял над ней совсем не долго. В капсуле, заполненной специальным физраствором, пленённая агентесса была погружена в вязкую жидкость по шею. Сотни гибких шлангов–проводов опутали её нагое тело, при взглядах на которое у полковника возникала лёгкая брезгливость. Он потушил подсветку в капсуле и поспешил прочь из лаборатории. Техники уже засуетились, при следующем пробуждении им предстоит заново поддерживать иллюзию с технической стороны. А уж поддерживать нетехническую сторону морока — это задача его, Безусова.

— Оно хоть того стоит? — спросил Кочевник, когда Безусов вошёл в комнату наблюдения.

— Надеюсь, что да, — он уселся в кресло и потарабанил пальцами о столешницу. — Она быстро справилась с шоком. Я думал, придётся терять время на долгие истерики.

— Чудовище, оно и есть чудовище, — зло брякнул Семёнов. — Ещё не известно, что лучше…

— В смысле, пусть бы Масканин её и впрямь обезглавил? — Безусов покачал несогласно головой. — Я понимаю, что сам факт её существования — нарушение законов природы. Но мы не добрались до главного паука в паутине.

— Если он всё–таки есть, — с сомнением сказал Кочевник. — Одиннадцать «стирателей» и пять прекрасно залегендированных нелегалов, это по–моему всё же успех. И плюс Масканин взял живым одного перспективного.

— Я чую, что один паучок затаился. «Стиратели» — это что? Это, по существу, его инструмент. И у меня нет времени и возможностей вести долгую игру. Нужен один точно нацеленный удар. Удар, от которого нельзя увернуться.

— Не знаю… — задумчиво прошептал Кочевник. — У меня нет уверенности, что мы обрезали все ниточки. Мы и так с большим трудом не дали ей соскользнуть в её «великое общее целое».

Безусов не стал спорить. Уверенности что всё прошло, как задумано, у него тоже не было. Бакушинская в отличие от людей не обладала той субстанцией, что на разные лады называют то истинным Я, то духом, то ещё как–нибудь, что в принципе и не важно как называть. Её Я было частичкой всеединой враждебной человечеству сущности, той сущности, что после физической смерти тела–носителя вливала эту частичку обратно в себя. Немалых трудов стоило отрезать индивидуальную частичку, что персонифицирована в госпоже Бакушинской, от её хозяина. И получится ли с Бакушинской сыграть как задумано — это ещё вопрос.

Кочевник тем временем перелистывал журнал медицинского наблюдения за состоянием пленницы. Безусов же задумался, что подготавливаемая им операция совершенно не похожа на все предыдущие. Это будет операция, в которой вряд ли найдётся место привычным контрразведывательным мероприятиям. Ход операции он пока что себе со всей ясностью не представлял, но вот оконцовка, если всё выгорит как должно, обещала стать либо почти что незаметной, либо наоборот очень громкой.

****

Поздним утром в парке госпиталя Главразведупра было по обыкновению многолюдно. К этому времени уже успевал закончиться врачебный обход, завершались процедуры и можно было погулять до полудня. Одетые в одинаковые синие пижамы, выздоравливающие бродили средь деревьев и ровно остриженных кустов, сиживали на лавочках и в беседках или собирались в стайки и что–то обсуждали.

Херберт Уэсс расположился в самой дальней беседке. Исполинские дубы колыхали на ветру ветвями и наводили умиротворённое настроение. Уединению Уэсса никто не мешал, но конечно же он прекрасно понимал, что с него не спускают глаз. Неназойливый надзор, увеличенная степень свободы. На территории госпиталя он был волен ходить куда ему заблагорассудится, и что его поначалу удивило, о том что он пленный велгонский офицер, в госпитале знал ограниченный круг лиц. Уэсс даже успел завести нескольких знакомых, с одним из них, немногословным прапорщиком со статью тяжёлоатлета, он частенько по вечерам играл в шашки.

Сегодня Херберт облачился не в пижаму, сейчас на нём был одет цивильный костюм расхожего в столице покроя, коричневые кожаные ботинки и узкополая шляпа. Он сидел и ждал Эльбер, которая накануне вечером сообщила, что возьмёт его с собой на загородную прогулку. Уэсс не удивился, услыхав про прогулку, ему казалось, что с некоторых пор его уже ничто не способно удивить. И он бы не удивился, если бы доктору Викс разрешили прогулять его только в её обществе и точно также не удивился бы, заявись с нею взвод автоматчиков.

Эльбер подошла к беседке совсем тихо; задумавшись, Уэсс не услышал её шагов. Одета она была в расстёгнутый плащ, под которым виднелось облегающее фигуру синее платье, из–под дамской шляпки выглядывали светлые локоны, высокие сапожки на застёжках и сумочка через плечо — всё это смотрелось на ней для Херберта непривычно. Он, конечно, не ожидал, что она появится во всегдашнем своём белом халате и накрахмаленной белой пилотке, но всё же лицезреть доктора не в униформе стало для него неожиданностью. Следом за Эльбер не преминул появится «охотник». Офицер в вольногорской форме, не намного старше самого Уэсса, естественно, никем, кроме «охотника», быть не мог.

— Доброе утро, — поздоровалась Эльбер, приветливо озарив своё лицо улыбкой.

Уэсс поднялся и ответил: «Здравствуйте, Эльбер». И кивнул «охотнику», быстро осмотрев его с ног до головы. Ответный взгляд офицера был сродни отсверку огня на лезвии клинка. Похоже, вольногора не особо радовала перспектива провести несколько ближайших часов в качестве конвоира.

— Это штабс–капитан Масканин, — представила его доктор Викс. — Очень надеюсь, вы поладите.

Уэсс вежливо улыбнулся, но встретив взгляд «охотника», ощутил раздражение. Это что же, он всю дорогу будет так глазами дыры в нём прожигать? Смотрит как на труп, ей–богу! Благодушное настроение Херберта быстро улетучивалось. Не могли что ли приставить к нему кого–то, кто не стал бы так откровенно выказывать враждебность?

— У вас приказ действовать мне на нервы? — ледяным тоном спросил он у вольногора.

Штабс–капитан, казалось, и ухом не повёл. По Эльбер было заметно, что она внутренне напряглась, никак не ожидая, что обещанная ею прогулка начнётся с распри.

— Максим, — повернулась она к «охотнику», — давайте не будем устраивать войну!

— Простите, Эльбер, но лицедейничать не приучен, — Масканин невозмутимо перенёс внимание на Уэсса и сказал ему в глаза: — Насчёт вас, капитан, у меня иной приказ. И приказ этот мне не нравится. Очень я, знаете ли, обрадовался, когда узнал, что придётся нянчить велгона.

— Максим! — попыталась осадить его Эльбер. — Я ведь тоже велгонка.

— Вы — другое дело. Вы — наша. А он, простите, пока ещё нет.

Доктор глубоко вздохнула.

— Я вас прошу, Максим, давайте не будем нагнетать обстановку, а?

Масканин невозмутимо выдержал её взгляд.

— Да, вы правы, — отозвался он.

— Тогда идёмте, господа.

И она пошла первой, не оглядываясь и сохраняя молчание. На стоянке у КПП Эльбер показала рукой на красный ирбис, распахнула дверцу со стороны водителя и жестом пригласила спутников в машину. Уэсс уселся спереди, Масканин разместился на заднем сидении. И как только хлопнула последняя дверца, Эльбер повернула ключ зажигания и нажала на газ. Ирбис плавно выехал из ворот.