На высотах твоих - Страница 14

— Возможно, я смогу вам помочь. Вы ведь хотите сойти с судна на берег?

— Вы помочь мне уйти с корабль? Взять работу? Жить на Канада? — коверкая слова, но с откровенной надеждой выговорил Анри.

— Нет, этого я не могу, — покачал головой Дан. — Но то, что я напишу, прочитает множество людей. Кто-нибудь из них, возможно, возьмется вам помочь.

Стабби Гэйтс внушительно добавил:

— А что тебе терять, Анри? Вреда от этого не будет, а может, и к лучшему обернется.

Анри Дюваль погрузился в раздумье.

Внимательно приглядываясь к нему. Дан пришел к выводу, что вне зависимости от прошлого молодого человека в нем, несомненно, чувствовалось природное внутреннее достоинство.

Дюваль наконец кивнул головой в знак согласия:

— О'кей, — просто сказал он.

— Вот что я тебе скажу, Анри, — вступил Стабби Гэйтс. — Ступай-ка умойся, а мы пока с ребятами поднимемся и подождем тебя в камбузе.

Молодой человек вновь согласно кивнул и молча спустил ноги с койки.

Сделав несколько шагов по коридору, Де Вир с нескрываемым сочувствием пробормотал:

— Вот бедняжка, это ж надо…

— Он у вас что, всегда под замком? — спросил Дан.

— Только по ночам, пока мы в порту, — ответил Стабби Гэйтс. — Приказ капитана.

— Что так?

— А чтобы не улизнул на берег. Капитан за него отвечает, понял? — Моряк приостановился на верхней ступеньке трапа. — Здесь-то еще ничего. В Штатах было похуже. Когда стояли во Фриско[15], его наручниками к койке приковали.

Они вошли в камбуз.

— Как насчет чайку по глоточку? — гостеприимно предложил Стабби Гэйтс.

— Спасибо, с удовольствием, — сказал Дан. Моряк достал три кружки и пошел к эмалированному чайнику, стоявшему на конфорке. Налил из него крепчайшей темно-бурой жидкости, в которую, по всей видимости, уже было добавлено молоко. Расставляя чашки на столе, Гэйтс жестом пригласил газетчиков садиться.

— На таком судне, как я понимаю, можно встретить множество самых разных людей? — спросил Дан.

— И не говори, дружище, — улыбнулся моряк. — Всех видов, цветов и размеров. А также со странностями, понял?

Гэйтс многозначительно подмигнул собеседникам.

— А что вы думаете об Анри Дювале? — поинтересовался Дан.

Прежде чем ответить, Стабби Гэйтс сделал большой глоток из своей кружки.

— Приличный парнишка. У нас тут почти все его любят. Не отказывается повкалывать, когда просят. Хотя зайцы и не обязаны. Морской закон, — информировал он их с видом знатока.

— Вы уже были в команде, когда он пробрался на судно? — задал новый вопрос Дан.

— А то! Мы обнаружили его через два дня, как ушли из Бейрута. Тощий, что твоя палка, вот какой он был. Сдается, поголодал, пока не прыгнул на борт.

Де Вир прихлебнул из кружки и поспешно отставил ее в сторону.

— Жуть, а? — радостно спросил гостеприимный хозяин. — Мы этой штукой загрузились в Чили. Пролазит повсюду, куда хочешь: в рот, в нос, в глаза, даже вот в чай!

— Ну, спасибо, — заметил фотограф. — Теперь хоть смогу сказать в больнице, от чего помираю.

Спустя минут десять в камбузе появился Анри Дюваль. Он успел умыться, побриться и причесать волосы. Поверх рубашки надел синюю матросскую фуфайку. Вся одежда на нем была поношенной, но чистой и опрятной. Прореха в штанине, заметил Дан, аккуратно залатана.

— Давай садись, Анри, — пригласил Стабби Гэйтс. Он налил еще одну кружку чая и поставил перед зайцем, который поблагодарил его застенчивой улыбкой. Он впервые улыбнулся в присутствии газетчиков, и улыбка сразу осветила все его лицо, придав ему еще большее сходство с мальчишкой.

Дан начал с простых вопросов:

— Сколько вам лет?

После едва заметной паузы Дюваль ответил:

— Я двадцать три.

— Где родились?

— На корабль.

— Как называется судно?

— Я не знать.

— Откуда же вы тогда знаете, что родились на судне?

Вновь пауза. Потом:

— Мне не понимать.

Дан терпеливо повторил вопрос. На этот раз Дюваль кивнул в знак того, что понял. Он сказал:

— Мой мать говорить мне.

— Кто ваша мать по национальности?

— Она французский.

— И где она сейчас?

— Она умереть.

— Когда она умерла?

— Давно очень тому назад. Аддис-Абеба.

— Кто ваш отец?

— Я его не знать.

— Разве ваша мать не рассказывала о нем?

— Он английский. Моряк. Я никогда не видеть.

— И никогда не знали его имени?

Дюваль молча покачал головой.

— У вас есть братья, сестры?

— Нет брат, нет сестра.

— Когда умерла ваша мать?

— Извинять. Мне не знать.

Перефразируя вопрос, Дан поинтересовался:

— А вы помните, сколько вам было лет, когда умерла ваша матушка?

— Я шесть лет.

— И кто заботился о вас после ее смерти?

— Я заботиться сам.

— Когда-нибудь учились в школе?

— Нет школа.

— Читать, писать умеете?

— Я писать имя — Анри Дюваль.

— И больше ничего?

— Я писать имя хорошо, — настаивал Дюваль. — Сейчас показать.

Дан протянул ему через стол листок бумаги и карандаш. Медленно, спотыкающимся детским почерком Дюваль вывел свое имя. Расшифровке эти каракули поддавались с большим трудом.

Дан повел рукой вокруг себя:

— Зачем вы сели на это судно?

Дюваль пожал плечами:

— Я пытаться находить страну.

Мучительно подыскивая слова, добавил:

— Ливан нехорошо.

— Почему нехорошо? — Дан невольно сам перешел на усеченный английский.

— Я не гражданин. Полиция ловить — я уходить тюрьма.

— А как вы попали в Ливан?

— Я плыть корабль.

— На каком судне?

— Итальянский. Извинять, я не помнить название.

— Вы пассажиром плыли на этом итальянском судне?

— Я заяц. Я быть итальянский корабль один год. Пытаться уходить на берег. Никто не хотеть. Никто не пускать.

Вмешался Стабби Гэйтс:

— Как я понимаю, он был на этой итальянской посудине, так? Они ходили взад-вперед по Ближнему Востоку, понял? Так вот, он соскочил с него в Бейруте и пробрался к нам. Доходит?

— Доходит, — ответил Дан и вновь обратился к Дювалю:

— А что вы делали до того, как сели на итальянское судно?

— Я ходить с люди, верблюды. Они давать еда. Я работать. Мы ходили Сомали, Эфиопия, Египет, — названия стран давались ему нелегко, и он бессознательно помогал себе жестами. — Когда я маленький, ходить граница чепуха, никто нет дела. Когда я побольше, они останавливать — никто не хотеть. Никто не пускать.

— И тогда вы забрались на итальянское судно, правильно?

Дюваль кивнул.

— У вас есть паспорт, бумаги, ну, что-нибудь, подтверждающее, откуда ваша матушка родом?

— Бумаги нет.

— У вас есть гражданство?

— Страна нет, гражданство нет.

— Вы хотите получить гражданство?

Дюваль озадаченно взглянул на него в полном недоумении.

— Я имею в виду, — еще медленнее, чуть ли не по слогам, повторил Дан, — что вы хотите сойти наконец с этого судна. Вы сами мне сказали об этом.

Энергичный, преувеличенно энергичный кивок в знак подтверждения.

— Значит, вам нужна родина, страна, место, где жить?

— Я работать, — настойчиво заявил Дюваль. — Я работать очень хорошо.

Дан Орлифф вновь пытливо оглядел молодого человека. Была ли его история бездомных скитаний правдой? Действительно ли он изгой, отверженный, которого нигде не признают своим и нигде не хотят приютить? Действительно ли он человек без родины? Или все это выдумка, искусное хитросплетение лжи и полуправды, рассчитанное на пробуждение сочувствия?

Юноша выглядел достаточно простодушным и бесхитростным. Но так ли это на самом деле?

Выражение его глаз казалось умоляющим и трогательным, но где-то в их глубине таилась завеса непроницаемости. Не крылся ли за ней намек на коварную хитрость — или это лишь игра воображения?

Дан Орлифф колебался. Он знал, что написанное им будет разобрано по буковке и перепроверено конкурирующей с “Ванкувер пост” дневной газетой “Ванкувер колонист”.