На высотах твоих - Страница 107

— А ты говорил с Дювалем относительно работы, ну, тех мест, что ему предлагают? Вот, скажем, эта штука с буксиром звучит вполне подходяще.

Элан кивнул:

— Говорить-то говорил. Но он ответил, что несколько дней хочет подождать с работой.

Том вскинул брови.

— А он становится малость самостоятельным, а?

— Да, — коротко бросил Элан. Ему уже приходило в голову, что определенная ответственность за его протеже может обернуться неожиданным бременем.

Они помолчали, потом Том обронил:

— Думаю, ты знаешь, почему Крамер так поспешил из зала?

— Вспомнил, что ты мне в тот раз рассказывал, — подтвердил Элан.

— Ты ведь нарочно это подстроил? — тихо проговорил Том.

— Я не был уверен, что именно произойдет. Но видел, что он готов лопнуть. — признался Элан и огорченно добавил:

— А теперь очень жалею, что так поступил.

— Думается, Крамер жалеет еще больше, — заметил Том. — Ты, конечно, крепко его подловил. Я тут переговорил с А. Р. Батлером. Кстати, Батлер совсем не плохой мужик, когда узнаешь его поближе. Он сказал мне, что Крамер очень приличный чиновник — усердный, честный. По словам нашего ученого друга, “если вспомнить, сколько мы платим государственным служащим, то Крамеры нашей страны много лучше того, что мы заслуживаем”.

Элан промолчал.

— Как говорит Батлер, — не унимался Том, — Крамер уже получил одну нахлобучку за это дело — и не от кого-нибудь, а от самого премьер-министра. То, что произошло сегодня, на мой взгляд, вполне тянет еще на один нагоняй, и теперь ты, видно, сам догадываешься, что ты с ним сотворил.

— Мне просто стыдно, — с трудом выговорил Элан.

— Мне тоже, — угрюмо бросил Том.

От толпы, теснившейся вокруг Анри Дюваля, отделился Дан Орлифф и не спеша подошел к ним. Локтем он прижимал свернутую газету.

— Мы едем в отель к Анри, — объявил репортер. — У кого-то нашлась бутылка, и возникла неотложная потребность отпраздновать. Вы с нами?

— Нет, спасибо, — отказался Элан, а Том молча покачал головой.

— Ладно, — репортер, собравшись уходить, протянул Элану газету. — Дневной выпуск. Есть кое-что о вас, подробнее — в последнем выпуске.

Том и Элан проводили взглядом уводившую с собой Анри Дюваля группу. В центре ее энергично суетился рябой в верблюжьем пальто. Одна из женщин повисла на руке Анри. А он сиял счастливой улыбкой, наслаждаясь всеобщим вниманием. И даже не оглянулся.

— Пока дам ему волю, — сказал Элан. — А к вечеру разберусь с ним как следует, приведу его в чувство. Не могу же я предоставить его самому себе, взять и просто бросить.

— Желаю удачи, — сардонически усмехнулся Том.

— Да с ним все будет в порядке, — горячо запротестовал Элан. — Может, он прекрасно устроится. Ничего нельзя знать заранее, тем более предрешать заранее.

— Да, — согласился Том с некоторым ехидством. — Заранее предрешать нельзя.

— Если даже он сорвется, — стоял на своем Элан, — дело не в человеке, дело в принципе.

— Ага, — Том начал спускаться вслед за Эланом по ступеням. — Сдается мне, так оно и есть.

Сидя за тарелкой исходящих паром спагетти в итальянском ресторанчике около их конторы, Элан рискнул сообщить Тому печальную новость о гонораре. К его удивлению, Том воспринял ее довольно равнодушно.

— Я, вероятно, поступил бы так же, — признался он. — Не переживай, как-нибудь выберемся.

Элана охватила теплая волна благодарности. Застеснявшись собственной чувствительности и пытаясь ее как-то спрятать, он развернул оставленную ему Даном Орлиффом газету.

На первой странице был опубликован отчет о судебном слушании по делу Дюваля, не успевший, однако, вместить сообщение о приговоре суда и выходке Эдгара Крамера. В телеграмме Канэдиан Пресс из Оттавы говорилось о том, что премьер-министр сегодня днем выступит в палате общин с “серьезным и важным заявлением”, характер заявления оставался неизвестным, но, по слухам, оно связано с обострением международной обстановки. На отведенном для последних новостей месте в рамке помещались результаты скачек и отдельно короткое извещение: “Сенатор Ричард Деверо скоропостижно скончался сегодня утром, предположительно в результате сердечного приступа, у себя дома в Ванкувере. Ему было семьдесят четыре года”.

Дверь в особняк была открыта. Элан вошел. Он нашел Шерон в гостиной, одну.

— О Элан! — Она подошла к нему. Глаза у Шерон покраснели от слез.

— Я поспешил к тебе, как только услышал, — тихо произнес он.

Взяв ее под руку, Элан повел Шерон к кушетке. Они сели рядышком.

— Если не хочется говорить, давай помолчим, — предложил он ей.

После долгой паузы Шерон проговорила:

— Это случилось.., примерно через час после твоего ухода.

— Но ведь не потому, что… — начал он было виноватым тоном.

— Нет, — тихо и твердо прервала его Шерон. — У него уже прежде было два приступа. Мы уже год, как знали, что еще один…

— Понимаю, никакими словами не выразишь, — произнес Элан, — но я хотел бы, чтобы ты знала, как я сожалею…

— Я любила его, Элан. Он заботился обо мне с самого моего детства. Он был добрым и щедрым. — У Шерон перехватило горло, но она справилась с собой и продолжала:

— А я все знаю про эту политику — сколько в ней хорошего, но и подлости тоже. Иногда казалось, что дед просто ничего не может с собой поделать.

— Все мы одинаковы. Так уж, видно, мы устроены, — вполголоса успокаивал ее Элан. И подумал о себе и Эдгаре Крамере.

Шерон подняла на него глаза. Ровным голосом спросила:

— Я так и не знаю.., из-за всего этого… Ты выиграл дело?

Элан задумчиво кивнул:

— Да, мы выиграли, — но сам с уверенностью не мог определить, что он выиграл, а что потерял.

— После того как ты ушел сегодня утром, — осторожно начала Шерон, — дед рассказал мне, что произошло. Он понял, что не должен был обращаться к тебе с такой просьбой. И все собирался признаться тебе в этом.

— Теперь это не имеет значения, — попытался утешить ее Элан, жалея, однако, про себя, что был так груб с нею утром.

— Ему было бы приятно, что ты теперь знаешь об этом. — Глаза Шерон наполнились слезами, голос дрожал, — Он сказал мне.., что ты самый славный парень.., из всех, кого он знал.., что если я не.., вцеплюсь обеими руками.., и не выйду за тебя…

Рыдание сдавило ей горло. Она упала Элану на грудь.

Три двадцать. Осталось сорок минут.

В четыре часа дня одновременно в Оттаве и Вашингтоне будет обнародовано предложение о заключении союзного акта.

В палате общин нарастала напряженность. Сегодня утром офис премьер-министра дал понять, что будет сделано “серьезное и значительное заявление государственной важности”. Подробностей не сообщалось, и на Парламентском холме плодилось множество догадок и слухов.

Сама палата занималась своими обычными делами, однако подспудно ощущалось все нарастающее чувство ожидания. Места для публики были уже заполнены, опоздавшие неудачники толпились в холлах и коридорах. На галерее для дипломатического корпуса появились несколько послов. Смежную с ней галерею быстро заполняли жены депутатов, стремившиеся занять лучшие места.

Прилегающие к залу палаты общин холлы, коридоры и помещения для прессы гудели множеством голосов. Широко обсуждалась неподтвержденная новость о расколе в кабинете, но пока, насколько было известно Джеймсу Хаудену, причина его широким кругам оставалась неизвестной. При появлении премьер-министра минуту назад шум в правительственном зале стих, и Хауден при всеобщем внимании прошел в палату и занял свое место.

Усевшись, он оглядел зал и раскрыл принесенную с собой папку. Не слушая очередного оратора — какого-то “заднескамеечника”, явно наслаждавшегося небывалой для него аудиторией, Хауден еще раз перечитал согласованный текст совместного заявления и вступительную часть своей речи, которая последует за его оглашением.