На волшебном балу - Страница 23

Оттолкнула его.

Оттолкнула его непривлекательностью своего лица — лица, на которое не хочется смотреть, потому что в нем нет приветливости и доброжелательности. А когда-то, наверное, люди жалели ее, спрашивали, почему у нее нет отца, почему она живет с родителями матери, которые, несмотря на свою любовь к ней, стыдятся ее существования…

Это ее защита — ее броня.

Продолжай, — безразлично бросила она, но руки, лежащие на столе, дрогнули, выдав напряжение.

Это может шокировать тебя, — осторожно подбирая слова, сказал он, — меня, во всяком случае, шокировало. Стефано, по всей видимости, вел двойную жизнь. Они с Эрнесто очень старались никому не давать поводов для подозрений.

Как она может быть такой непохожей на ту, которая была со мной? Но тогда она была такой открытой — ее лицо отражало все, что она чувствовала! Она была совершенно прозрачной!

Хотя… Ему казалось, он знает ее, но он ошибался. Как она разозлила его — как никто и никогда! И ведь ни за что не подумал бы, что она готова сбежать с другим мужчиной!

Неужели я настолько ей безразличен?

Собственные мысли растревожили его.

— Твой отец отказывался уступить мольбам твоей матери, признать тебя, потому что знал, что Томазо настоит на браке с ней. А он не мог на ней жениться, потому что… — Алесандро сделал глубокий вдох, — он был голубым. Они с Эрнесто были любовниками. Оба хранили свою тайну, ведя распутную жизнь, но никуда не могли уйти от судьбы. Стефано не хотел, чтобы его отец узнал правду. Стыдился признаться. Предпочитал, чтобы его считали распущенным, но не гомосексуалистом.

Она молчала.

Алесандро подал ей послание от Арнольди — почти так же, как раньше послание от Томазо. Мальчик-посыльный — вот он кто. И, слава богу. Слава богу, что он может теперь уехать. Не видеть больше Лауру.

— Эрнесто сказал, что лишь однажды Стефано пытался переломить себя. С твоей матерью. Она была молода, неопытна с мужчинами. Он заставил себя заняться с ней сексом, чтобы доказать, что он не гей. И доказал… обратное. По словам Эрнесто, Стефано узнавал о ней и ему сообщили, что твоя мать живет со своей семьей. Что в нем не нуждаются.

Лаура долго молчала.

— Никогда не думала, что смогу ощутить сочувствие к отцу. Я так долго ненавидела и презирала его — всю жизнь. Но стыдиться того, кто ты…

Она опять замолчала, отвернулась.

— Спасибо, что сказал. Передай мою благодарность синьору Арнольди. — Ее голос прервался. — Мне очень жаль, что тебе пришлось ехать сюда. Я знаю, тебе не хотелось.

Она умолкла. Алесандро заговорил почти против своей воли:

— Ты в порядке? — Она вскинулась.

— Конечно! Как ты и сказал — это не оправдывает поведения моего отца, но хотя бы объясняет его. И я понимаю, что такое стыдиться себя. Так что я рада, что узнала. Больше не буду ненавидеть его. Буду жить своей жизнью. Дел у меня полно. Отремонтировать дом. Найти постояльцев. Все такое.

— Слишком много дел, чтобы навестить деда? — Она снова вскипела:

Скажем так, я не чувствую себя расположенной ехать к нему прямо сейчас, ладно? Его поступок не лучше, чем твой!

Как? — удивился Алесандро. — О чем ты говоришь?

Не пытайся отрицать! — огрызнулась она. Внезапно ее эмоции вырвались наружу. Давно сдерживаемая ярость нашла подходящий объект для нападения. — Этот репортер все мне объяснил! Относительно вашего милого соглашения с Томазо. Тебе — место президента, ему — пристроенную внучку!

Какой репортер? Когда? Что до замыслов Томазо — я же объяснил тебе их на пороге салона красоты! Ты, в конце концов, согласилась выйти в свет! И не пытайся убедить меня, что тебе не понравилось!

А ты и обрадовался! Выставил меня полной дурой, которой можно вертеть, как хочешь! Этот репортер…

Какой репортер? Тот, что сфотографировал тебя целующейся с Люком?

— Тот, который пристал ко мне еще в ресторане и открыл мне глаза на то, что происходит. Спросил, когда свадьба!

Что?

Спросил, когда же состоится наша свадьба, раз президентом тебя уже сделали.

Алесандро не находил в себе сил шелохнуться.

Он так сказал?

Да! Так и сказал. Сказал, что, раз договор вступил в силу, ты намерен выполнить свою часть соглашения, заключенного с моим заботливым дедушкой! Об этом все знают и ждут — кроме, конечно, глупой меня!

Алесандро прищурился. Каждый мускул его тела напрягся.

Давай проясним ситуацию. Ты веришь, что Томазо передал мне фирму только при условии, что я на тебе женюсь? Так?

Да, — прошипела она. — У меня словно глаза открылись, все встало на свои места!

Рад слышать.

Его спокойствие разозлило ее еще больше.

— Отлично! — прорычала она. — Может, ты будешь также рад услышать, что я называю низким поведение мужчины, принужденного заниматься с женщиной сексом ради получения контроля над фирмой? И как тебе повезло! Благодаря папарацци и жениться на мне не надо. Несколько дней в постели, и все устроилось! — Она передохнула. — А если фото со мной и Люком напечатали все бульварные газеты — отлично! Теперь ты знаешь, что это такое, когда из тебя делают дурака! Точно так же ты сделал полную дуру из меня!

Она тяжело вздохнула. Ярость ее вдруг испарилось, оставив после себя пустоту.

— Ладно, какая теперь разница? Можешь уезжать.

Он все не двигался. Ее это злило. Пусть поднимает свой элегантный зад, запихивает его в свою дорогую машину и возвращается в свой Рим — сидеть в президиуме фирмы, где он теперь президент.

— Убирайся! — ее голос сорвался на крик. — Я не хочу, чтобы ты был здесь! Только не рядом со мной! Не хочу иметь ничего общего с тобой! И с дедом тоже! И с Италией! Убирайся!

Увы, он не убрался. Хуже того — шагнул к ней, сократив расстояние между ними.

— Я не занимался с тобой сексом, — сказал Алесандро, чеканя каждое слово, — как ты очаровательно выразилась, ради чего-либо, имеющего отношение к месту президента «Вейл — Винченцо». И то, что ты поверила словам какого-то поганого репортера, я нахожу отвратительным. А то, что ты сразу после этого бросилась в объятия другого, считаю непростительным.

Зрачки его уменьшились до точек.

Как ты могла уйти от меня к нему в один день? Лишь потому, что поверила какому-то негодяю? Как вообще можно верить в подобные глупости? В то, что Томазо пытался заставить меня жениться в обмен на должность?

Ты уверяешь, что он не пытался? — презрительно фыркнула она.

Ему удалось убедить меня вывезти тебя в Рим в обмен на его проклятое письмо об уходе на пенсию. Но взял тебя с собой я не потому.

Почему же?

— Томазо намеренно распространил слухи о том, что я женюсь на его внучке, которую никто в Риме еще не видел. И я взял тебя в Рим по собственным соображениям.

— Да знаю, знаю я твои соображения! И ты смеешь попрекать меня Люком! Он держался куда благороднее тебя! Позволил мне поцеловать его перед тем репортером, пожалев меня. Ты представил меня дурой, а он помог мне сделать вид, что… что…

Алесандро растерянно молчал, а Лауру словно прорвало:

— Мне хотелось думать, что из гадкого утенка я превратилась, наконец, в лебедя. Но это было невозможно. Никакая одежда, никакая стрижка не могли меня изменить. Так же, как не мог измениться мой проклятый отец. Ему оставалось только принять то, что есть. Бабушка всегда говорила: «чего нельзя изменить, надо терпеть». И они с дедушкой терпели. И любили меня, хоть я и оказалась незаконнорожденной. И уродкой. Во всяком случае, их радовало то, что я не пойду — не смогу пойти — по стопам матери. Не навлеку на них двойной позор.

Алесандро смотрел на нее со странным выражением, словно что-то вдруг понял о ней.

— Лаура, их радовало другое. То, что ты принимаешь их ложь. Год за годом они внушали ее тебе. О, делали они это из добрых побуждений. Как ты сама сказала, они хотели оградить тебя от судьбы твоей матери. Но все равно это была ложь, хотя личина уродки едва не приросла к тебе.

Ты считаешь, что я цинично отнесся к договору с Томазо. Но сколько бы ты так ни считала, это неправда. Как неправда и твое восприятие себя самой. Стоило мне увидеть женщину, стоявшую там, у входа в бар, — и фальшивая Лаура исчезла. Да, образ ее был очень живым, очень убедительным. Мешковатая одежда, неуклюжие туфли, запущенные волосы. Полное отсутствие внимания к себе. Заодно и к окружающему миру, который ты отвергала, не принимала, потому что он не желал принять тебя.