На темной стороне Луны - Страница 10

Здесь начинался новый город Мубек. Город-сон, город – претворенная мечта, поднявшиеся на краю когда-то Голодной степи многоэтажные современные здания, дворцы. По Центральной магистрали могли свободно катить в каждом направлении не менее десятка рядов машин, окажись они в этот момент в Мубеке. Жаль, что их не было. Громадные пустые проспекты среди темных спящих домов. Обезлюдевший черный город в душной летней ночи.

– Ты не представляешь себе, Тура, масштабы того, что произошло сегодня… – неожиданно мягко сказал Эргашев.

Халматов вздрогнул – сейчас генерал скажет то, из-за чего приказал сесть в его машину.

– Случилось несчастье. Не беда, не скандал. Позор! Понимаешь? Замнач областного угро майор Пак позволил, чтобы в него влепили пулю! В блюстителя общественного порядка, который должен обеспечивать безопасность других. И где? В кафе! Днем! При стечении народа. При странных обстоятельствах! В странной компании! Зато в рабочее время.

Генерал помолчал. Тура не шевельнулся.

– Я все ждал, что ты сможешь мне что-то объяснить. Но ты или не можешь, или что-то скрываешь. И я не допущу, чтобы Мубекская область была связана со скандальной историей. Нам этого просто не позволят. Любая область, но не Мубек! Понимаешь почему?

Халматов вздохнул: тут и понимать-то нечего. Любой ребенок знает: Мубек – область особая. Судьбе было угодно избрать эту заброшенную, малоплодородную землю, отрезанную от соседних районов, колыбелью, родиной, священным местом Отчизны, давшим ей Великого Сына, Отца-Основателя, мудреца, писателя, вдохновителя всех радостных дел. И в кишлачном поселке посреди Голодной степи возникли в красной пыли такыров дворцы, бетонные дороги, умирающие от жажды парки и радующие глаз изогнутые плоскости Великих Транспортных развязок.

Город-сказка, город-символ. Каждый республиканский руководитель – любого ранга – тщательно следил за тем, чтобы Мубек не испытывал трудностей, чтобы именно здесь было создано волей и руками народа зеркало наших возможностей, наших побед и свершений.

Все знали о неизменной привязанности Отца республики, Сына области, Вдохновителя счастья к этим суровым местам, где прошли его отрочество и юность. Он любил приезжать сюда – может быть, отсюда ему была виднее трудная и славная дорога свершений или вел его сюда высокий сыновний долг по отношению к старым родителям – очень тихим, скромным старикам, будто напуганным величием своего сына. Неведомо.

Но Мубек он любил. И любая критика в адрес Мубека всегда рассматривалась как злое недоброжелательство и затаенный упрек в адрес Отца-Сына-Вдохновителя. Кого любим – тех мы не критикуем. Любим за достоинства и недостатки.

И когда в город въезжал торжественный кортеж чуть запыленных мубекской красноватой пылью черных «Чаек» и «Волг», эскортируемый впереди оперативной радиомашиной Эргашева, народ стоял на всех тротуарах и радостно приветствовал еле просматриваемый за голубоватым стеклом тяжелого лимузина еще моложавый, хоть и седой лик своего Отца, своего Сына, своего Вдохновителя, которого Эргашев на оперативных совещаниях называл коротко – «Охраняемое лицо». И жизнь за которого мог и готов был отдать в любой миг.

И хотя о покушениях или террористах в Мубеке не слышали пока, каждый приезд Охраняемого лица был ответственнейшим и напряженнейшим мероприятием во всей работе, и это выражение напряжения и сосредоточенности не сходило с лица Эргашева до тех пор, пока кортеж приближался к гостинице «Мубек», модерновому девятиэтажному зданию, архитектурно замыкающему центр.

В ту сторону, куда направлялись сейчас генерал Эргашев вместе с Халматовым, среди посадок карликовой декоративной шелковицы, на оси симметрии, в кругу цветов на мраморном постаменте высился бюст Отца-Сына-Вдохновителя области…

Эргашев пошевелился сзади и, как всегда, спросил и одновременно ответил:

– Ты, кажется, готовился в отпуск?!

Тура подумал, что на конце вопросов Эргашева всегда стоит восклицательный знак. Реже – многоточие.

Машина свернула с главной улицы, въехала в уютный двор управления, засаженный розами и виноградом. Просторное, с лифтом, с прохладным высоким холлом здание Управления внутренних дел в центре города строилось под неусыпным генеральским контролем, оно было его гордостью и детищем.

Еще не истаял в душном ночном воздухе скрип тормозов у парадного подъезда, а комендант уже распахнул дверь лимузина, вытянулся смирно и начал докладывать:

– Товарищ генерал…

– Отставить, – махнул на него рукой Эргашев, вылез из машины и, не сомневаясь, что Тура следует за ним с дистанцией в два шага, слева, направился в здание.

В вестибюле ощущение свежести давал огромный аквариум, смонтированный по чертежу Эргашева, – стеклянный бассейн с разноцветной подсветкой. Рядом с гранитной мемориальной доской с именами погибших в Великой Отечественной войне.

Эргашев любил этот аквариум – видимо, он будил в нем зачатки каких-то неоформленных генетических воспоминаний. Как бы он ни торопился, проходя через вестибюль, генерал всегда останавливался у аквариума, стучал ногтем в стекло, всматривался в зеленую муть, раскрашенную яркими мазками тропических рыб.

Какое у него было в этот миг лицо – никто не видел. Он ведь смотрел через стекло в другой, странный мир, и разглядеть выражение его лица могли только рыбы. Туре иногда казалось – генерал досадует, что люди, с которыми он имеет дело, гораздо болтливее его любимиц.

За аквариумом, рыбьим кормом, работой воздуходувки постоянно следил комендантский старшина.

Струйки кислородных пузырей бисерными гирляндами рассекали толщу воды, колыхалась на дне среди ракушек подводного альпинария темно-зеленая трава. Аквариум непрерывно булькал, пыхтел, сопел, издавал слабое шипение.

Туре был противен аквариум. Он был уверен, что это не воздух сипит, а золотые рыбки трудно, по-стариковски дышат…

И сейчас генерал задержался около аквариума и сказал Type через плечо, не оборачиваясь:

– Готовился в отпуск… Вот и уезжай. Я задним числом подпишу твой рапорт. К утру тебя не должно быть в Мубеке. Тогда я, может, смогу отстоять тебя перед министерством. Хотя, сам понимаешь, найдутся многие, кто потребует твоей крови… Пиши рапорт на мое имя и сматывайся…

Тура понял – дела плохи. Даже хуже, чем он думал сначала. Генерал предлагал ему вариант, на который – Эргашев и сам понимал – Халматов не мог согласиться.

– Не подходит, – покачал головой Тура.

Генерал оторвался от рыб, повернулся к нему. Сказал – как мог – мягко:

– Случившемуся уже придана широкая огласка. Завтра экстренная коллегия министерства. Уголовное дело поведет прокуратура республики. К нам направили комиссию, она уже в дороге. Отправляли людей как на фронт – прямо из кабинетов, не дали зайти домой собраться.

Тура тихо, но твердо сказал:

– Я не могу уехать сейчас. Я не должен этого делать.

– Это ты должен решать сам, – развел руками Эргашев и пошел к лестнице. Тура по-прежнему держался чуть позади – генерал не отпускал его. – Я тебе предложил максимум того, что могу сделать. Короче: против тебя возбудят уголовное дело. А ты знаешь, что я тебя люблю и плохого совета не дам…

– Нет. Меня не поймут. И я сам себя перестал бы уважать. Вы извините, устоз.

Кабинет начальника управления был угловым в конце второго этажа.

Они шли по широкому коридору, обитому деревянными панелями, в слепом колыхании люминесцентных ламп, и все встречные в этот поздний час сразу же включались в прерванную в «Чиройли» детскую игру «замри!». Спиной к стене. Смирно. Руки по швам. Пятки вместе. Носки врозь. Кто в головных уборах – ладонь правой руки к виску.

Эргашев, кивая, проходил мимо, и только пять шагов спустя следовала немая команда – «отомри!». И сотрудник мчался дальше. Потому, что сегодня никто не ходил здесь шагом – только бегом, торопливой рысью, суетливой побежкой.

Генерал резко остановился, и Тура от неожиданности чуть не ткнулся ему в плечо.

– Ты понимаешь, что твои дни в управлении сочтены?