На снегу розовый свет... - Страница 79

А теперь Васька умирал. Кровь, пульсируя, вытекала из него на сарайный мусор, а я не мог её остановить, не знал, как… Васька уже на меня не смотрел. Он закрывал глаза, как будто устал, и ему очень хотелось спать. Нужно бы зажать какой–то сосуд. А где он? Ветеринара бы… У нас тут к человеку скорая только на другой день приезжает… Стоп!.. Гурьевна! Как я сразу о ней не подумал! Через три дома Гурьевна живёт. Она и зубную боль заговаривает, и кровь останавливает, и баб лечит от бесплодия. Но — у людей. А тут — зверушка обыкновенная.

Но раздумывать было некогда. Схватил я Ваську на руки, рану, как мог, рукой зажал, и — к Гурьевне.

Старушка нас будто бы уже поджидала: — Заходите, заходите, Александр Иванович. Да, не разувайтесь, я как раз прибирать собралась. Как ваше здоровье, как Мария Павловна, как мама?..

— Да, ничего, ничего, нормально всё у нас, вот — Васька… Господи! — Вырвалось у старушки. — Это кто же его так? Да вы кладите его, кладите сюда, прямо на лавку.

Чудес не бывает. Чудо — это когда не веришь, а что–то хорошее происходит вопреки. А, когда веришь и переставляются горы, когда от этого зацветает бесплодная смоковница — то в этом нет ничего чудесного. Потому что так должно быть.

Почему–то я верил, что у Гурьевны получится.

Бабушка присела на лавку возле Васьки, положила на него руки и стала читать молитвы. Я краем уха слышал — молитвы наши, человеческие. А и действительно, какие же ещё? Ведь Бог у всех у нас один. И у меня. И у Васьки. И у любой букашки.

Гурьевна перестала шептать. Кровотечение остановилась. Но не потому, что из Васьки она вся вытекла. Он дышал. И чуть шевелил кончиком хвоста.

Целительница промыла рану марганцовкой, сделала перевязку: — Всё, забирайте своего Ваську.

И Васька поправился. Живуч оказался, как кошка и всё на нём зажило, как на собаке.

В один прекрасный день я сказал жене: — Мария! А давай устроим нашему Ваське праздник. Зарежу–ка я самого жирного нашего петушка, покромсаю на куски, и пусть котик покушает! Ведь, если бы не он — погибло бы всё наше куриное поголовье.

Жена оказалась не против. Только посоветовала петушка того всё–таки сварить, чтобы не развивать далее в нашем спасителе каннибальских привычек.

Сказано — сделано. Отварил я в большой кастрюле петушка, переложил его на противень и выставил в таком виде на крыльцо, где Васька уже сидел. Да не один. А с ним, конечно, и Чернушка, и Аксель.

Василий подошёл, обнюхал курятину, удовлетворительно муркнул и сел рядом: — Навались, — мол, — ребята! Я сегодня угощаю!

И ребята не заставили себя ждать. Аксель с Чернушкой так накинулись на ещё тёплое мясное блюдо, как будто у них во рту недели две маковой росинки не было.

А, когда они устали есть, присоединился к ним и Василий. Хватило всем.

Да, конечно же, не так всё было. Приукрасил я слегка действительность. Где это видано, чтобы кошки за столом друг другу место уступали!

Набросилась вся стая на курятину безо всяких приличий. Только урчание и хруст костей вместо: — Ах! Пожалуйте, я после Вас. Или: — Я не ем белого мяса, окажите любезность, подайте мне крылышко!

Нет. Ели всё подряд, с костями, а, где попадалось — так и с перьями. И Васькина морда первой оказывалась в самых мясных местах и сдвинуть его оттуда Чернушка с Акселем не смогли бы, даже если бы напряглись вместе.

В общем–то, герои — они все в чём–то одинаковы. Они и должны быть такими. Иначе как им всё время оказываться в первых рядах?

И всё бы ничего. Хорошо кончилось то, что хорошо кончилось.

Только по ночам стал меня мучить, стал преследовать жуткий сон. От которого испуганно колотится сердце, и тело покрывается холодным потом.

И я никак не могу отключить эту опцию.

Мне снится, что я несу закутанного в мешок Ваську, укладываю на шпалу и рублю наотмашь топором.

А потом держу руками вздрагивающую кровавую массу. Они, руки, с боков и сверху заливаются кровью.

Держу, будто хочу успокоить, и даже, кажется, шепчу: — Васька… Васька… Вася…

20.12.06

Что–то спать хочется. Это потому, что уже поздно. На дворе уже давно темно. Дядя Витя и тётя Лена закончили все свои вечерние дела. Поужинали. Налили и мне парного молочка. Вот об этом им всегда приходится напоминать. Бывает, сами покушают, чаю попьют, наговорятся, о чём попало, а про то, что мне, их любимому котику Марсику, нужно молочка налить, и забывают. Поэтому — только дядя Витя из сарая с ведром приходит, кидаюсь я к нему под ноги и начинаю вопеть так, что мурлык с мявканьем в один крик смешиваются.

Вообще–то я не такой уж и голодный, но это всё так, на всякий случай, чтоб не забыли.

Слышу, дядя Витя с тётей Леной меня за это осуждают: мол, ишь ты, пуп земли какой, не успел хозяин через порог переступить, тут же ему, Марсику, молока подавай. Ну уж, пусть говорят, что угодно. Но, если начинаешь кричать заранее, то и не забудут, ещё и со стола от своего рта лакомый кусочек оторвут для любимого котика.

Потому что в ответе за того, кого приручили. То есть, за меня.

Вот я уже сколько думал: как же всё–таки хорошо быть человеком! Захотел — молока попил. Захотел — поел мяса. Про хлеб, картошку я уже и не говорю. Да и вообще люди всегда делают, чего захотят.

Это уж как кому повезло — кто родится человеком и ему всё на блюдечке с голубой каёмочкой. А кто — кошкой. Которой приходится всё время ждать от хозяев милости: угостят — не угостят. Пустят в дом — не пустят.

А то ведь и пинка могут дать. Соседские коты рассказывали — это люди с кошками делают запросто. И не такое бывает. Это мне с моими хозяевами повезло — они у меня добрые.

И всё же — как хотелось бы стать человеком!..

Спим мы обычно все вместе. Перед сном я делаю обход по всей большой кровати. Нужно поблагодарить за молочко, пожелать дяде Вите и тёте Лене спокойной ночи. Ещё попросить, чтобы почесали шейку. Там у меня, как мне объясняла мама Мура, любят собираться блохи. Блохи — они для людей не заразные. Даже хорошо, если они у вашей кошки есть. Значит, она экологически чистая. Если же блох нет, то она, может, даже уже мёртвая. И давно.

Тётя Лена шейку чесать не захотела. Притворилась, будто спит. А дядя Витя — вот ведь душа человек! — и снизу, на горлышке почесал, и вокруг, и спинку погладил, и животик…

Ну, теперь, пожалуй, можно и спать.

Свет потушили. Я свернулся клубочком в ямке одеяла между дядей Витей и тётей Леной. Даже уже задремал. Ну, вот… Опять это у них… И чего они никак не мирятся? Вроде и день прошёл ничего, спокойно, и вечер в беседах, со всякими усмешками провели, а теперь… Ой! Нет, пожалуй, нужно пока спрыгнуть на пол… Так и зашибить могут.

Дядя Витя отчего–то на тётю Лену набросился, стал её на кровати кувыркать. Ноги у него волосатые, здоровенные. Шаркает ими, аж поролон пищит.

Да, на полу оно безопаснее. Он ведь, дядя Витя, когда вот так начинает по кровати метаться — он же себя не контролирует. Зашибить своим сорок пятым размером может запросто.

И чем это тётя Лена, на ночь глядя, его обидела? Наверное, что–то серьёзное. Потому что если бы всё было хорошо, то он бы ей на ночь просто почесал бы шейку, погладил бы спинку — и всё.

Интересно, есть ли у людей блохи? Ведь, если ничего не чесать, то одним удовольствием в жизни получается меньше.

Если блох у людей нет, то обязательно должен быть кто–то, кто их заменяет…

Тётя Лена то ли постонала, то ли даже поплакала, но, видимо признала свои ошибки. Потому что дядя Витя сердиться перестал, успокоился, перевернулся на спину и улёгся опять с ней рядом. Так, как когда мне шейку чесал. Ну, всё. Теперь, пожалуй, можно опять запрыгнуть на кровать. До утра должно быть спокойно. Если, конечно, тётя Лена дядю Витю опять как–нибудь не обидит.

Я выбрал в мягком одеяле место поудобнее, на всякий случай всё–таки поближе к краю, свернулся клубочком, спрятал нос в кончик хвоста и стал дремать. Если мы, кошки, прячем нос в кончик хвоста, то жди холодов. Примета такая. А чего их ждать? На дворе уже целую неделю морозище с ветром.