На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики - Страница 51

Солдаты успели приноровиться и искусно держаться в стороне от посылавшей пулю за пулей бойницы.

Одна и та же мысль разом, как молния, облетела штурмующую колонну: «Мюриды покинули укрепление, о которое, как о неодолимое препятствие, разбивались до сих пор все усилия русских войск».

Громкое, торжествующее «ура» громовым раскатом проносится по рядам. Солдаты с разгоревшимися лицами, сверкая глазами, судорожно стискивая руками ружья, штыки наперевес, врываются в аул.

Наконец-то, вот она, так долго не дававшаяся победа!! Со всех сторон к Старому Ахульго бежали запоздавшие беглецы. Тут были мюриды, простые джигиты, старики и старухи, молодые женщины с младенцами на руках, маленькие дети… Вся эта пестрая толпа, ослепленная паническим страхом, оглашая воздух пронзительными разноголосыми воплями, спешила к мосту, соединявшему Новое Ахульго со Старым.

При одном взгляде на этот мост у непривычного человека могла закружиться голова. Мост был устроен из двух толстых бревен, перекинутых с края одного утеса на другой, над глубокой пропастью, на дне которой бурлила и пенилась стремительная речонка Ашильта, и вот на таком-то головоломном мосту не больше трех шагов шириной, без перил, стеснилась обезумевшая толпа беглецов. Люди лезли друг на друга, как слепые. В воздухе то и дело раздавались пронзительные вопли, и с моста в глубокую пропасть, мелькая в солнечных лучах яркими лохмотьями, с головокружительной быстротой летели сшибленные в общей свалке с ног люди, преимущественно женщины и дети.

У Колосова при виде этой ужасной картины сердце замерло от жалости, и он, крикнув своей полуроте следовать за ним, со всех ног пустился к мосту, чтобы загородить дорогу беглецам, с целью не допустить их на мост и тем прекратить ужас, царящий на нем.

В ту минуту, когда Колосов с своими солдатами спешил к мосту, со стороны аула выбежала молодая, очень красивая женщина, богаче прочих одетая, без покрывала, с бледным, испуганным лицом; на руках она держала громко плачущего младенца. За ней вдогонку спешило несколько человек казаков.

— Шамилева женка, Шамилева женка! — кричали они, махая руками.

Увидя солдат у моста, женщина бросилась в сторону и, спотыкаясь о попадавшие под ноги камни, с быстротой дикой козы подбежала к площадке утеса, нависшего над пропастью. Остановившись там, она простерла с немым отчаянием вперед руки, указывая кому-то, очевидно, стоявшему на том берегу, на своего младенца.

Колосов, следивший за молодой женщиной, в свою очередь взглянул по тому направлению, куда смотрела красавица, и увидел на противоположном утесе самого Шамиля. Имам стоял, окруженный толпой мюридов, и пристальным взглядом смотрел на женщину, метавшуюся над обрывом. Лицо его было бледно, брови нахмурены, губы плотно сжаты. В эту минуту казаки с одной стороны, а Колосов — с другой уже подбегали к женщине, протягивая к ней руки… Вдруг имам, быстро приложив ладони к губам, резко и властно крикнул. Услышав его голос, женщина замерла на одном месте, вперив в него полный ужаса взгляд. Лицо ее покрылось смертельной бледностью, даже губы посинели, и вся она дрожала, как в лихорадке.

Шамиль вторично крикнул, но еще строже, и повелительно указал женщине пальцем на дно пропасти.

На этот раз красавица больше не колебалась. Крепко прижав младенца к своей груди, она зажмурила глаза и с разбега ринулась в пропасть. Перед Колосовым на мгновенье мелькнули черные, развевающиеся на ветру косы, подол короткой ярко-малиновой юбки, смуглые, точно из слоновой кости выточенные босые ноги; мелькнули и исчезли в жадной пасти глубокой бездны.

С стесненным сердцем подошел Колосов к самому краю обрыва и заглянул в него. Холодом смерти пахнуло на него из этой мрачной щели, по дну которой текла река-ручей, настолько мелкая, что вода ее не покрывала валявшиеся в разных позах трупы. Несколько младенческих тел, не долетев до дна бездны, лежали, задержанные небольшими выступами скалистой стены. Жутко было глядеть на эти безжизненно распростертые, белеющие в полумраке обнаженные тельца.

Колосов стоял и смотрел, и чем больше смотрел, тем сильнее рос в нем знакомый ему ужас. И вдруг он увидел нечто страшное, нелепое, от чего кровь остановилась в жилах и оледенел мозг в голове. Он увидел, что все эти разбросанные по дну мертвецы зашевелились, поднялись и обернули к нему свои лица… Ужасные, бледные лица с мертвенным безжизненным взглядом, с выражением застывшего на них страдания. С минуту все они смотрели на Колосова, смотрели пристально, серьезно, словно стараясь запечатлеть в своем оцепенелом мозгу черты его лица. Он, в свою очередь, тоже глядел на них, глядел, не смея оторвать глаз… Прошло несколько минут, и вот Колосов видит, как все эти страшные, искаженные лица с пристальнобезжизненным взором начинают медленно подниматься со дна пропасти. Одни только лица, без тел, без голов, только лица, и по мере того, как приближаются, они делаются все больше и больше, все страшнее и безобразнее. На них выступают сине-багровые кровавые пятна; рассеченные лбы залиты кровью, носы и челюсти раздроблены. Особенно ужасны лица младенцев: это сплошные язвы, бесформенные маски из костей, мяса и крови, и среди всего этого сплошного ужаса одни глаза, светлые и стеклянные, смотрят спокойно, прямо в душу, настойчиво требуя ответа: «За что? По какому праву?»

— Ваше благородие, берегитесь! — раздался подле Колосова предостерегающий испуганный голос. Иван Макарович машинально поднял глаза. На противоположной стороне обрыва на него глядело злобно оскаленное худощавое лицо мюрида, притаившегося за грудой камней. Укрывшись от солдат так, что с их стороны его вовсе не было видно, мюрид осторожно просунул между камней длинное дуло своего ружья и как бы нащупывает им Колосова.

— Ваше благородие, отойдите! — кричит Колосову тот же испуганный голос, но Иван Макарович не обращает на него внимания. Он, как загипнотизированный, не может оторвать глаз от длинного, сверкающего на солнце стального стержня, внутри которого смерть. Его смерть — он это знает, и так как это именно его, а не чья-нибудь другая, ему одному предназначенная, то он и ждет спокойно, не шевелясь, внимательно следя за колебанием черной дырочки, о края которой ярко преломляются лучи солнца… Вдруг словно иголкой кольнуло Колосова прямо в лоб; он качнулся, взмахнул руками и поплыл, поплыл быстро-быстро, куда-то вниз, в гремящую глубину. Ветер свистит мимо ушей, и этот свист, превращаясь в чудовищный рев, вдруг обрывается оглушительным треском…

— И чего он не бёг, я же ему кричал, — испуганно говорил курносый рябой солдатик своему товарищу, торопливо подбегая с ним к обрыву и заглядывая на дно. — Вот чудак человек!

— Судьба, Митрич, от судьбы не уйдешь, — резонно отвечал другой, — ишь, смотри, лежит, сердечный, руки раскинул аккурат возле шамилевской женки. Царство ему небесное. А ловко ты этого басурмана звезданул!

— Важнецки, — оживился рябой, — он как выстрелил, да и подыми голову. Любопытство взяло посмотреть, попал ли, а я тем временем прицелился да трах… ён так навзничь и чебурахнулся… Ишь, лежит, проклятый.

Солдатик со злобой ткнул пальцем на другую сторону оврага, где, опрокинувшись спиной на камни, лежал пожилой джигит. Его голова свесилась вниз и острая, выкрашенная в яркую краску борода торчала, как сгусток присохшей крови, на бледном, помертвелом лице.

Солдаты еще некоторое время разглядывали издали убитого чеченца и затем, равнодушно повернувшись, пошли к аулу. Навстречу им неслись звуки не стихнувшей битвы. Клубы черного дыма вздымались высоко к небесам, и под их шапкой зловеще сверкали яркие языки пламени… Стоны избиваемых, протяжный вопль мюридов, распевающих в подземелье предсмертные песни, остервенелые крики «ура» смешивались с трескотней ружей и грохотом осыпающихся домов.

Смерть беспощадная, проявляющаяся в самых разнообразных видах, свирепствовала на этом небольшом клочке земли, как бы спеша уничтожить все живое, прекратить всякое дыхание. Даже в кровавых летописях Кавказской войны взятие аула Ахульго по справедливости считается одним из кровопролитнейших. Вот как описывает его историк: