На публику - Страница 72

Он кивнул на сценарий, лежавший на комоде у окна.

— Пора обедать, — сказала Аннабел.

— Воздержись, понятно?

— Не волнуйся, хлеб, картошку и спагетти я не буду есть. Так что я не растолстею и смогу играть Дафну.

Он сказал уже мягче:

— Я говорил о письмах; воздержись показывать их на суде.

— Я так и поняла. Я хочу есть.

— Может, куда-нибудь сходим? Куда бы тебе хотелось?

— Нянька ушла до утра, а на кого-нибудь другого я ребенка не оставлю. — Она посмотрела на часы. — Скоро придет Билли. Если ты не против, мы могли бы пообедать здесь втроем и обсудить в деталях, что нам завтра говорить. Кроме Билли, меня и доктора, других свидетелей не будет.

Они сидели и вдвоем обедали за круглым столом на колесиках, доставленным для этой цели в номер, когда явился Билли, опоздав на два часа. Все засуетились, начали заказывать ему обед по внутреннему телефону; ресторан уже закрылся, и вместо бифштекса Билли пришлось довольствоваться холодной телятиной.

Он был на удивление кроток. В ожидании обеда угостился их вином и съел несколько ломтиков хлеба.

Когда еда была принесена и официант ушел, Аннабел принялась давать инструкции, а Билли ел и слушал. О Марине ни слова. Ладно, согласился он. Потом он выразил желание взглянуть на письмо. Ему дали взглянуть. Билли тут же выпачкал страницу маслом.

— Какое счастье, что письмо у тебя, — сказал Билли, — это же просто счастье, что Марина им не воспользовалась. Такое письмо для нее целое богатство. Если бы ее назвали виновницей самоубийства, она выложила бы письмо, а уж покупатель нашелся бы, — произнес он со смаком.

— Какой-то репортер одолевал ее расспросами. По-моему, этот твой ужасный Курт.

— Он видел письмо?

— Нет, конечно, нет. Я не сомневаюсь, что она мне говорила только правду.

— И она не сняла фотокопий, ты точно знаешь?

— Да.

— Что ж, везет человеку, — заключил Билли, сложил замасленное письмо и довольно бесцеремонно ткнул его в руку Аннабел. — Одно могу сказать — везет.

Луиджи тоже согласился, что ей везет. Потом спросил:

— А не могло случиться, что Фредерик еще кому-то написал?

— Случиться-то могло, — ответил Билли, — только вряд ли. Я знаю всех его знакомых. Марина единственная, кому, как мне казалось, он мог написать. Ишь ты, а мне она и не обмолвилась насчет письма.

— О, так ты к ней заходил? — спросила Аннабел.

— Я ей звонил. Она была напугана и отвечала очень уклончиво. Сказала, что не хочет втравлять в неприятности свою родню. Говорит, что, если она попадет в скандальную историю, ее мать этого не переживет. А о письме ни звука.

— Итак, нам повезло, — с раздражением сказал Луиджи, которому, должно быть, надоело рассуждать об их неслыханной удаче и не терпелось перейти к другим делам. Он тут же объяснил Аннабел, что помощь его адвоката, который тоже явится на следствие, будет чисто формальной, но это и неважно, поскольку Аннабел не придется почти ничего говорить — пусть лишь повторяет, что она не верит, будто муж ее покончил с собой.

— А это ты и так уже говорила репортерам, — сказал Луиджи, — да и вообще это всегда полезно повторять. Еще прибавь, что у Фредерика, по всей видимости, было очень уж много поклонниц и они его заморочили до полной потери сознания.

— Передайте, пожалуйста, вино, — сказал Билли.

— На том и стой, — учил Луиджи. — Если тебя спросят, знаешь ли ты этих женщин, отвечай, что ты не знаешь их, но прощаешь. Если вспомнят американку, которая приняла у тебя в квартире пилюли, скажи, что ты прощаешь и ее. Ох, не нравится мне режиссировать следствие, — вдруг пожаловался он.

Билли сказал:

— Предоставьте все мне.

— Да, но от вас не требуется, чтобы вы прощали девушек.

— Где уж мне.

— Вы хоть подтвердите, что их было много.

Аннабел сказала:

— Значит, Том действительно мог бы не приезжать?

— Ну конечно, — ответил Луиджи. — Он здесь совсем не нужен. Он ведь не входит в здешнюю коллегию адвокатов. Моего адвоката вполне достаточно. Мне надо было заранее вас познакомить, но он сегодня за городом. В суде он проследит, чтобы тебя не обижали и чтобы допрос продолжался не больше нескольких минут. Я на твоем месте не стал бы вызывать сюда еще второго. Позвони своему в Лондон, дай отбой. Ему нечего тут делать. Версия с оргией лопнула окончательно и бесповоротно. Еще был бы смысл, если бы предстояло торговаться с прессой или, скажем, чего-то потребовала Марина. Дай отбой, пока не поздно, — повторил он, разминая пальцами кусочек хлеба.

— Э, нет, — вмешался Билли, — не уговаривайте ее. У Аннабел еще будут разные хлопоты с бумагами и имуществом Фредерика. Ей не обойтись без адвоката. Сами подумайте: все мужнины дела вдруг сваливаются на нее одну. А она, не забывайте, всего лишь женщина, и вовсе не такая пробивная, как вам кажется.

Не оборачиваясь, Аннабел глядела в открытое окно на звезды.

В понедельник в половине десятого утра только что прибывший из Лондона адвокат Аннабел входил к ней в номер.

Она сказала:

— А, Том, у вас здесь почему-то стал ужасно итальянский вид.

Он и в самом деле был похож на молодого адвоката-итальянца — тонкий, смуглый, быстроглазый, с блестящими черными волосами.

Он заговорил прямо с порога:

— Аннабел, эти письма... Как мог Фредерик с вами так поступить? Я никогда в жизни не слышал о таком адском...

— Какие письма? Как вы о них узнали?

— В аэропорту меня встретил какой-то... О'Брайен.

— Билли!

— Да, он сказал, что он ваш друг и друг Фредерика. Так прямо и представился. Не очень-то тактично, по-моему.

— И он рассказал вам о письмах?

— Показал фотокопии — уже по дороге сюда. Вообще-то у него была с собой машина... Едва я вышел из таможни, этот тип подошел ко мне и окликнул: «Мистер Эскон!» Я отвечаю: «Да?» Он говорит: «Меня прислала Аннабел, вас ждет машина». И, понимаете ли, тотчас же хватает мой портфель. Что-то мне в нем сразу не понравилось — то ли его повадка, то ли эта машина, то есть, конечно, не машина сама по себе — у него маленький английский «остин», — но мне показалось сомнительным, что это вы его прислали, и я сказал: «Благодарю вас, я возьму такси. Мне нужно по дороге просмотреть бумаги». Забираю у него свой портфель и посылаю носильщика за такси. Не отстает, идет рядом. Я уже понял, что речь будет о деньгах: таких субъектов как-то сразу узнаешь. Он твердит, что для вас чрезвычайно важно, чтобы наша с ним беседа состоялась до того, как начнется следствие. Что делать, я пустил его к себе в такси. Свою машину он просто бросил. Потом вытащил эти письма.

— Сколько?

— Четыре.

— Наверное, снял копии в тот вечер, когда умер Фредерик. Мне он клялся, что не снимал. Я в самом деле тогда подумала, что он меня жалеет. Таким добрым прикинулся. И вчера вечером он тут сидел, тоже добренький-предобренький.

— Значит, он вас обманывал.

— Вижу.

— Он намекнул, что вам не обязательно знать о нашем разговоре. Я ответил, что это исключено. Ведь копии, может быть, даже поддельные.

— У меня есть тут эти письма, подлинники, — сказала она. — Их писал Фредерик, это совершенно точно. Одно мне, другое Билли, третье его матери, которой давным-давно нет в живых, а последнее Карлу. Было еще письмо к его любовнице Марине, но Билли оно не досталось, оно у меня.

Когда Том начал рассказывать, она села на стул. Выглядела она неважно.

— Том, — сказала она, — не платите ему ничего. Ни пенса.

— Заплатить придется, — ответил он. — Я думаю, это необходимо сделать. В противном случае он грозит предъявить фотокопии уже сегодня, во время следствия. У нас в запасе только час.

Она вдруг громко закричала, хотя в смежной комнате, дверь в которую была приоткрыта, няня собирала на прогулку Карла.

— Сколько? — взвизгнула она. — Сколько он хочет? Том Эскон прошел в детскую, взял ребенка на руки