На прозрачной планете (илл. В. Колтунова) - Страница 6

— Нет, все-таки нужно прежде проверить, а потом уж составить мнение,- настаивал Сысоев.

— А по-моему, прежде нужно составить мнение, а потом уж проверять. Что же вы будете проверять, если у вас мнения нет? Впрочем, проверка никогда не помешает.

Разговор этот происходил по дороге в столовую. Накрытые столики ожидали участников экспедиции (как-та неудобно употреблять слово «экспедиция» по отношению к людям, просидевшим весь день в комнате). Но как ни странно, всем нам действительно казалось, что мы прибыли из подводного мира. Ведь шесть часов подряд мы видели только дно океана.

Ярко освещенная столовая, аппетитный пар кушаний, белоснежные скатерти привели всех в хорошее настроение. Кто-то предложил тост за счастливое возвращение со дна морского. «За здоровье кальмара! — объявил Казаков торжественно.-За дружеские его объятия!»

Теперь-то всем было смешно. Машина избавила нас от великого множества опасностей, и нам казалось, что мы на самом деле пережили их. Настроение у всех было веселое, даже легкомысленное. Но я думал о завтрашней работе. Такая у меня для самого себя трудная привычка. Заметив, что возле Ходорова осталось свободное место, я подсел к изобретателю.

— Ваша замечательная машина,- сказал я,- с первого же дня вносит сумятицу в науку, опровергая установившиеся взгляды. Мы предполагали встретить одно, а увидели совсем другое. Нельзя ли завтрашний день посвятить проверке? Нам хотелось бы пересечь хребет Витязя еще раза четыре зигзагами.

К моему неудовольствию Ходоров отказал:

— Машина пересечет хребет на обратном пути. Так записано в ее программе.

— А разве нет никакой возможности изменить программу?

— Возможность есть. Правда, это хлопотно. Но нам просто не хотелось бы задерживаться на малых глубинах. Представьте: какая-нибудь случайность, машина застрянет на хребте Витязя, а получится, как будто она не способна спуститься глубже.

— Разве она рассчитана на такое давление?

Ходоров улыбнулся с оттенком превосходства:

— Наша машина рассчитана на любую глубину, на любое давление.

— Но есть же предел. Даже пушки разрываются, даже дома рушатся, когда предел прочности превзойден.

— Тут совсем другой принцип,- сказал Ходоров.- Когда человек спускается под воду, он несет с собой воздух, частицу привычной атмосферы, создает воздушный островок под водой. Толстые стальные стенки, герметические иллюминаторы, необыкновенная прочность- все это служит, чтобы уберечь воздух. Но машина ведь не дышит. И мы решили: пусть она живет в воде, как рыба, пусть все части ее работают в воде. Пусть не будет на ней ни одного цилиндра, никаких воздушных камер, ничего, что можно было бы раздавить! Вы же видели нашу машину. Все плоское, все плотное, все омывается водой. С одной стороны давление — тысяча атмосфер и с другой стороны — тысяча. А давление само по себе не страшно, опасна разница давлений. Если бы снаружи была тысяча атмосфер, а изнутри — одна, машина расплющилась бы, как блин.

— Неужели все плоское? А двигатель? Есть же в нем камера сгорания?

— У нас электрический мотор, и работает он от атомных аккумуляторов.

— А все эти телевизионные установки! Там же сотни ламп.

— Ни одной. Кристаллы, полупроводники. Кристаллы вода не может раздавить.

Я представил себе, какую работу надо было проделать, чтобы каждую деталь машины приспособить к воде.

— Но это же гора проблем!- воскликнул я.- Когда вы успели? Вы так молоды.

Если хотите распознать человека, похвалите его в глаза. Тут он весь раскроется перед вами. Один ответит смущенной улыбкой, другой- самодовольной, иной распетушится, потребует новых похвал, а другой спрячется в вежливые слова, как в раковину.

— При чем тут я?- сказал Ходоров.- Машина создана целым институтом. Правда, предложение мое, но ведь идеи тоже не падают с неба. Все мы получаем в наследство достижения всего человечества. Ведь атомный двигатель изобретен до нас, подводный мотор до нас, подводное телевидение- тоже. И саморегулирующиеся, самоуправляющиеся машины тоже были созданы не нами. Нам пришлось только скомпоновать, соединить все это. И то ушло четыре года. Больше, чем мы предполагали…

Я понял, что этот молодой изобретатель сделает еще очень много. Есть люди — я встречал таких не раз,- которые, додумавшись до какого-нибудь пустячка, всю жизнь кричат о своих заслугах. А Ходоров подлинное открытие называет компоновкой. Что же назовет он своим высшим достижением?

И как бы отвечая на этот мысленный вопрос, Ходоров сказал:

— Машины не так боятся среды, как человек. Можно сделать машины, работающие в вакууме, в огне, при сверхвысоком давлении. Можете быть уверены: и на ледяных планетах, и в горячих недрах Земли, и даже на Солнце будут наши машины.

Тогда-то я и подумал впервые, что ходоровские машины могли бы пригодиться и нам, георазведчикам… в измененном виде, конечно.

Но здесь интересный разговор прервала Казакова;

— Товарищи, сейчас ужин, отдых. Хоть за ужином забудьте о делах.

И Сысоев поддакнул:

— Да-да, рабочее время истекло. Оставим дела до утра. Соблюдайте вежливость по отношению к дамам.

Я пожал плечами и замолчал. Лично я не понимаю этой застольной вежливости. Почему не говорить о делах? Разве работа- скучная обязанность? Я, например, люблю свое дело, четырнадцать раз бывал в экспедициях, могу рассказать бездну интересного о тайге и пустыне. В геологии я специалист, тут меня можно слушать с пользой. О музыке, о стихах, о любви и прическах нет у меня оригинальных суждений. Друзья смеются надо мной, когда в опере, в антракте, я завожу речь о тектонике Русской платформы. Но ведь и сами они говорят о квартирах, о свадьбах, о двубортных пиджаках, никакого отношения к опере не имеющих.

— Товарищи, сегодня машина именинница, и я намерен поднимать тосты только за именинницу. Алексей Дмитриевич, ваша нержавеющая дочка — совершенство. У нее только один-единственный недостаток — отсутствие микроскопа. Пожалуйста, следующий раз поставьте микроскоп. Ибо сейчас ваша машина еще не ученый. Она туристка, любознательная, но несколько поверхностная девущка. И только надев очки-микроскоп, она станет зрелой и опытной научной сотрудницей. Я взываю и умоляю. Я стал бы на колени, но это не безопасно при моей комплекции. Поэтому я только поднимаю бокал- за обручение машины с микроскопом.

Выступление Казакова было поддержано аплодисментами.

— Между прочим, первая модель была с микроскопом,- заметил Ходоров.

— Серьезно? Расскажите, расскажите, пожалуйста.

Сторонники застольных бесед, оставшись в меньшинстве, молчали.

— Началось все с большой неудачи,- сказал Ходоров. Потом, подумав, понравился: — Нет, еще раньше была большая удача, но только не моя…

Но дословно я не могу припомнить подробный рассказ Ходорова. Придется передать его своими словами.

Окончив институт, Алексей почти сразу попал в ОКБ, где директором был товарищ Волков, в конструкторское бюро, занимавшееся автоматизацией железных дорог. Когда Ходоров поступил туда, уже вошел в строй автоматический участок Москва — Ожерелье. Стрелки без стрелочников, станции без начальников станций, поезда без машинистов- об этом много писалось в те годы. Поезд без машиниста казался чудом. В первые дни не все пассажиры доверяли, не решались садиться в такие поезда. Потом привыкли, как в метро привыкли к тому, что лестницы идут сами собой и двери вагона открываются без швейцара.

Чудо новейшей техники — железная дорога без машиниста — для Ходорова была исходной ступенью. Бюро проектировало автоматику для следующего участка Ожерелье — Узловая. Но там уже ничего принципиально нового не было. А молодой инженер рвался к новым творческим делам. И он с охотой пошел в небольшую бригаду, проектировавшую автомобиль без шофера.

Техническая задача была здесь куда сложнее. Ведь и работа шофера сложнее, чем работа машиниста. Паровоз ведут рельсы, он знает только одно направление. Автомобиль имеет возможность сворачивать, объезжать, выбирать дорогу: сегодня ехать по одной, завтра по другой. Паровоз знает два основных сигнала: красный- путь закрыт и зеленый- путь свободен. Для шофера вывешивается великое множество дорожных знаков: черная стрелка- проезд только прямо, красный круг- запрещена остановка, «левый поворот разрешен», «обгон запрещается», «внимание, школа!» и пр.