На поющей планете. (сборник) - Страница 18
— Нет! Есть только один дельфин и... и дельфины. Это все.
— Ага! — торжествующе сказал я. — Для вас существует только единица и множество! Да ведь это самая примитивная ступень отношения к миру. Извините, но это... это животная стадия. Даже дикари в Австралии считают до пяти.
Оба дельфина перекувырнулись через голову, и я услышал их смех — он был веселый и безобидный. Потом тот, что появился позднее, сказал:
— Ты можешь пересчитать волны в океане? Можешь пересчитать все, что есть во Вселенной, измерить бесконечность? Счет нужен для движения тела, он мешает духу слиться с бесконечностью. А вы привыкли все считать, и как раз от того, что считаете тщательнее всего, страдаете больше всего. Хотя в силу атавизма любите только единицу. Любите одно солнце, а множества солнц пугаетесь. Страдаете, когда теряете одного человека, и равнодушны к гибели множества...
Я хотел было возразить, но вдруг понял, что они правы. Не знаю, как это получилось, но, плавая в межгалактической необъятности... (теперь я уже не удерживал ее за сомкнутыми веками, а плавал в ней с бесплотной легкостью и разговаривал с одним дельфином, потом еще с одним дельфином, и знал, что это уже другой дельфин, а потом и с человеком, имени которого не знал, но которого любил)... кружась в своей тишине — темноте — пространстве, я вдруг понял, что это — истина.
— Они знают Космос лучше нас, — объяснил мне этот другой человек. — Может быть, потому, что живут в океане, а он дает более верное начальное представление о Космосе. Их тела получают от него достаточно тепла и пищи, так что дух их свободен. Кроме того, они общаются между собой в коротковолновой амплитуде звезд-пульсаров. Вы думаете, это случайно?
— Говорят, что когда-то мы были очень близки, — печально, сказал первый дельфин. — Но чем опытнее и ловче становились ваши конечности, тем скованнее и примитивнее становился ваш дух. Вам уже мало того, что вы истребляете друг друга. Казалось бы, вы должны быть этим довольны, как некоторые звери, для которых высшее наслаждение — пожирать свое потомство. А знаешь, как больно нам смотреть, когда эти ваши летучие и плавучие дома разрушают друг друга, и вы падаете в океан, рыбам на корм! Когда-то вы хоть с нами не воевали, считали своими друзьями, а теперь истребляете и нас. Почему? Что мы вам сделали? Ведь наше мясо вам не по вкусу?
— Это тоже из-за приверженности к счету, — отозвался другой дельфин, который, видимо, был старше и знал больше. — Они считают, сколько существ научились побеждать, им все кажется мало, и они принимаются за следующих. Это называется ненасытностью...
Сам того не желая, он напомнил мне про другую нашу истину, и я воскликнул:
— Это же неотъемлемое свойство духа?
— Свойство духа, когда он — раб тела. Нас природа тоже вынудила в какой-то мере быть рабами примитивной плоти, но зато мы научились высвобождать дух.
Его нравоучительный тон начал меня раздражать.
— Но мы же не можем только беззаботно резвиться на волнах, как это делаете вы!
— Ты видишь только нашу плоть, а плоти нужно только есть, размножаться и резвиться на волнах — больше ничего.
— Люди давно говорят об этом, — сказал я, силясь припомнить какую-нибудь истину, чтобы возразить ему.
— В мозгу человека заложены те же истины, что и в мозгу дельфина, хотя наш мозг крупнее. Но вы никогда не знаете, какие истины верны, а какие — нет, потому что поклоняетесь числам, а числа означают умерщвление.
«Вот тебе и на! Оказывается, у них и мозг крупнее! А впрочем, вероятно, и впрямь крупнее». Но я этого не сказал, я промолчал, потому что изо всех сил искал свою истину. А он обратился к другому дельфину:
— В сущности, первопричина их трагедии — суша. Ты же знаешь, подобные существа есть и на других планетах. Стоя на крошечной скорлупе — земле, люди, наверное, воспринимают Вселенную как колпак, стены которого нужно разбить, чтобы выйти на простор. Вот они и ищут истину с ножом и молотом в руках, дробят стены, не понимая, что обломок — это не целое, что это уже не часть истины, потому что он мертв. Число — это покой, а истина, которую оно символизирует, познаваема только в вечном движении.
— Но мы ведь тоже забрасываем людей в космос! — вставил я.
— Да, именно забрасываете! Используя взрыв и металл. И потому будете встречать там только пламень и лед. Вы не хотите поверить, что простор — это сфера духа.
— Как время — область пространства?.. — начал я, но тут же сам себя перебил. — Изменять! Человек призван изменять и творить!
— И здесь у вас ошибочное понимание, — отозвался он. — Как и мы, вы можете изменять и творить только самих себя. Так поступают все разумные существа во Вселенной, потому что она сама непрерывно создает себя. А вы принялись приспосабливать вещество к своей плоти. Воображаете, будто это — изменение, и не замечаете, что дух ваш остается прежним, что в нем умирают те силы, при помощи которых можно проникнуть в истинную Вселенную. Впрочем, отдельные люди это знают, и мы встречали их среди звезд...
— Не верю! — оборвал его я, потому что это была моя последняя истина, и почувствовал, что возражаю только голосом.
— Оставим этот спор, — вмешался другой дельфин. — Неужели вам не надоело стоять на этой дурацкой тверди, друзья? Посмотрите, какая ночь! Давайте погуляем!
— Я думаю, что ему рискованно отправляться с вами в первый же день, — заметил другой человек.
— Не верю! — крикнул я еще громче и открыл глаза, чтобы увидеть ночь.
Океан с ревом нахлынул в мое межгалактическое пространство, поглотил его, и я оглох от этого рева и ослеп от блеска лунной дороги.
— Верите, — сказал человек, который стоял на скале, озаренный сиянием звезд.
Он стоял на краю скалы, а бесконечная и безначальная живая масса придвинулась к нему и покорно лежала у его ног.
— Сейчас вы поверите до конца, — сказал он и сделал шаг к воде. Потом нагнулся и сел.
Я встал на колени и увидел два длинных, как торпеды, блестящих черных тела.
— Я скоро вернусь, — сказал он.
Я закрыл глаза и сжал кулаки, но ощущал только холод и твердость камня, на котором стоял на коленях. Потом я опять открыл глаза. Человек сидел царственно спокойно, махал мне рукой и летел, как Посейдон, со скоростью торпеды по белому пути, ведущему к луне, или к солнцу, или к центру Вселенной. По белому пути, который соединял две черные половины океана.
— Не верю-ю-ю! — завопил я и бросился бежать прочь — в поле, в темноту. — Не верю-ю-ю!
Я бежал и кричал, пока не наткнулся на шоссе, по которому мы приехали. Оно было жесткое и неподвижное, как скала, шоссе, созданное руками человека. И вело к другому, неоновому, сиянию, полыхавшему в небе, там, где лежал город...
На следующий день, — я как раз проснулся и не понимал, как можно умирать от усталости и видеть такие странные сны, — в номер вошла хорошенькая горничная. С первого же дня она встречала меня многообещающей улыбкой. Но я решил, что вряд ли горничные гостиниц дарят постояльцев своими ласками бесплатно, и потому с весьма важным видом пресекал все ее попытки поинтимничать.
— Это письмо принес для вас один господин еще утром, — прощебетала она фамильярно-весело. — А вы все спите и спите.
— Мы, туристы, сильно устаем, — проворчал я.
— Да, вы, туристы, всегда сильно устаете, — засмеялась она.
Я уже хотел одернуть ее, но увидел фирменный конверт гостиницы и с беспокойством воскликнул:
— Дайте письмо!
Я с трудом распечатал конверт, так сильно дрожали пальцы. Кто бы в этом незнакомом городе мог мне написать и кто мог знать, что я остановился в этой гостинице? Потом я прочел письмо и, наверное, разинул рот, вообще вид у меня, вероятно, был ужасный, так как девушка спросила:
— Что случилось? Плохие новости?
Голос не слушался меня, я только махнул рукой, — уйди, мол, — и, помню, она вышла, как выходят из комнаты безнадежно больного. Я перечитал письмо.
«Дорогой друг, почему вы меня не подождали, я очень тревожился за вас. Но сейчас узнал, что вы спите, и успокоился. Может быть, вы меня неправильно поняли? Я просто хотел дать вам наглядное доказательство того, во что вы и сам поверили. Отдохните хорошенько, а завтра вечером я зайду за вами, и мы вместе отправимся к нашим общим друзьям. Ведь они еще так много хотят вам сказать! Будьте здоровы. Ваш X».