На острие меча - Страница 34

Когда командир отделения — три лычки на погонах—- отвел их в глубь тоннеля и оставил, одних против шеренги солдат, шеренга заходила ходуном, винтовки вразнобой клацнули затворами.

Подпоручик оборачивается к отцу Балабанчеву, местному священнику — черная ряса, белое лицо.

—      Батюшка, пойдите к ним... спросите, не хотят ли помолиться?

Отец Балабанчев осеняет себя крестом, и подпоручик с невольной радостью отмечает, что у священника тоже дрожат пальцы. Значит, не он один боится, значит, не так уже это стыдно, что озноб, унижающий офицерское достоинство, продирается сквозь сукно мундира, леденит кожу, мышцы, сердце.

Утром подпоручика наставляли:

—      Вам доверено... высокая честь... враги державы и нации...

Он стоял навытяжку перед полковниками Касе-вым, Недевым и Добревым, тянулся изо всех сил, делал вид, что все нипочем. Враги есть враги, приказ есть приказ. Что тут обсуждать? Браво, с юнкерским шиком вскинул руку к козырьку:

—      Раз-зрешите исполнять?

—      С богом, подпоручик!

Полковники уехали, а подпоручик побежал на оружейный склад получать боевые патроны. Взял две пачки. Держался чуть загадочно, словно играл в игру с «тайной» — немножко для себя, немножко перед другими. Еще до конца не понимал, что предстоит сделать.

Понял позднее, когда из низенькой двери на задний двор Софийского централа вывели тех. Поодиночке. Быстро, чтобы ни подпоручик, ни солдаты не успели вглядеться в лица, втолкнули в тюремный автобус. Подпоручик расписался в бумажке...

Только тогда дошло: что же это, мамочка родная; ведь не игра все это, не стрельба по мишеням предстоит. По людям! Выходит, зачислили в палачи?!

Что же это?!

Подпоручик ощупывает пакет на груди, во внутреннем кармане мундира.

—      Батюшка, да не стойте вы, бога ради! Идите к ним.

Отец Балабанчев еще раз осеняет себя крестом.

Он священник не тюремный. Рядовой служитель церкви из местного прихода. Когда позвали ехать сюда, не сказали зачем.

Те — одинокие, овеянные дыханием смерти,— стоят у насыпи.

—      Дети мои, облегчите душу молитвой перед... перед...

Старший из трех, белоснежно-седой, приходит священнику на помощь, твердым голосом подсказывает конец фразы:

—      Перед расстрелом?

—      Да... Очиститесь, сын мой.

—      Я и так чист. Перед людьми. Перед Болгарией. Перед совестью.

—      Ваше имя, сын мой?

—      Александр Костадинов Пеев.

—      А ваше, дети мои?

—      Иван Илиев Владков.

—      Эмил Попов. Мы атеисты, батюшка, так что не тратьте времени. И не волнуйтесь так.

—      Пусть господь укрепит ваши души.

Седой с мягкой улыбкой останавливает отца Ба-лабанчева.

—      Нам не страшно, господин священник. Не трудитесь... Лучше обещайте сообщить нашим семьям, что мы не потеряли человеческий облик перед смертью, пощады не просили. Обещаете?

Из темноты, держась поближе к стене тоннеля, подходит подпоручик. В руке у него три белых лоскута. Повязки на глаза.

Седой отводит его руку.

—      Не требуется.

Подпоручик суетливо убеждает:

—      Не для вас... Для солдат, господа. Очень прошу, господа...

Глаза у троих такие, что и пятьдесят метров не отгораживают от взглядов. Три пары глаз словно шесть стволов, нацеленных на солдат и подпоручика.

—      Умоляю, господа...

Отец Балабанчев, единственный свидетель, слышит этот разговор. Навсегда, до конца дней своих он запомнит его...

Седой обнимает товарищей. Сначала молоденького, в изодранной форме пехотинца, потом того, что постарше.

—      У вас есть последние желания?

У младшего, тяжелые, беззвучные, начинают течь слезы. Качает головой: «Нет».

Седой повторяет.

—      Не завязывайте глаза.

Третий — Эмил Попов — медленно, аккуратно складывая одежду, начинает раздеваться.

—      Отдайте вещи жене. Пусть сошьет сыну костюм. Мы люди бедные.

Простые слова, но от них подпоручику становится еще страшнее.

Пытаясь заглушить страх, он достает пакет, срывающимся голосом читает вслух приговор...

16 часов 31 минута.

Те — недвижимые — стоят у насыпи.

—      Отделение! За-ря-жай!

Те обнимаются в самый последний раз.

Седой поднимает руку.

—      Солдаты! Да здравст...

Семь выстрелов — треск, а кажется, что гром... Тишина... Подпоручик закрывает руками лицо. Шатаясь, идет к насыпи. Если недострелили, полагается добить...

Седой жив. Отрывает голову от земли. Стонет:

—      Больно...

Подпоручик срывающимися пальцами вытягивает, выцарапывает из кобуры пистолет. Закрыв глаза, нажимает спусковую скобу. Бессильно приваливается к стене тоннеля, рвет крючки на вороте мундира.

А дождь все моросит, небо серое, от шинелей солдат поднимается парок.

22 ноября 1943 года в 16 часов 31 минуту по софийскому времени были казнены монархо-фашистским режимом выдающиеся болгарские патриоты, дети своего народа —

АЛЕКСАНДР ЛЕЕВ,

ЭМИЛ ПОПОВ,

ИВАН ВЛАДКОВ.

А день еще не кончился. И жизнь не кончилась.

Выполняя волю погибшего, отец Балабанчев едет к семье Пеева. Елисавета и Димитр молча, черные от горя, слушают его.

—      Где похоронили?

—      В сотом блоке.

Сояый блок — место для упокоения нищих и бродяг. В самом углу кладбища. Не смогли унизить при жизни, решили унизить после смерти. Безымянные холмики, без табличек и крестов.

Вечер...

В канцелярии тюрьмы равнодушный чиновник выбрасывает на оцинкованный прилавок вещи казненного. Подвигает Димитру ведомость. Перечисляет:

— Кольцо — одно, бумага — одиннадцать листов, книга — одна, вечное перо — одно, одеяло — одно, спичек — коробок, сигарет «Картел № 1» — початая пачка. У нас учет строгий, ничего не пропадает. Расписались?

Завернув вещи в одеяло, Димитр с узелком на плече пешком идет через весь город —от Централа до дома. Прохожие расступаются перед ним, а он их не видит — мутные пятна, серые тени...

Дождь не унимается, и у вершины Витоши — черная, не тающая туча.

Менее чем год спустя рабочие, крестьяне, солдаты восстанут, обратят свое оружие против регентства и фашистов. И тогда же пустит пулю в лоб подпоручик Атанасов, смертью смывая с себя позор.

Но все это произойдет в сентябре сорок четвертого.

22 ноября 1943 года.

Три бойца, смертью смерть поправ, пали на боевом посту.

...Я исполнен сознания, что выполнил свой долг насколько хватило сил... Я работал сознательно... потому что был убежден, убежден и сейчас, что дело, за которое я боролся,— правое.

Александр К. Леев

...Моя смерть, как и смерть тысяч других, таких же, как я, ускорит победу...