На оленьих упряжках к Полюсу холода - Страница 6

Когда в первый вечер Римма протянула мне кружку с чаем, сердце затрепетало от предстоящей борьбы с кипятком, но я с немалым удивлением обнаружил, что чай просто теплый. Тогда я оглядел окружавших меня чаевников – никто не роптал. Напротив, их лица выражали полнейшее исполнение желаний. На третий день «теплочаепития» я не выдержал и постарался деликатно прощупать почву. Степан был удивлен вопросу. На мой вопрос последовал его вопрос: «А зачем пить горячий чай»?

Для себя я объяснил его позицию следующим образом. Во-первых, кочевая мудрость против горячего чая. Это вполне справедливо, потому что объективно такой напиток вреден для организма, особенно если его принимать регулярно. Во-вторых, кипяток в чашке неудобен – забежав в палатку на пять минут, нет времени давиться кипятком. В-третьих, сама природа помогла и первому, и второму доводу – чаепитие в нашей палатке всегда начиналось с того, что Римма снимала закипевший чайник с печки и ставила его на снег рядом со столом. На печке, докрасна раскаленной, чайник все время бурлит, и тянуться туда за ним каждый раз неудобно. А чайник, который поставили на снег, недолго сохраняет свой пыл.

Но моя привычка к горячему чаю оказалась столь закоренелой, а гостеприимство эвенов столь трогательно, что мне всегда разогревали чай дополнительно.

За это им сердечное спасибо.

В экспедиции «отбой» – это не час «Х», когда необходимо угомониться, как в пионерском лагере. Это погружение в другое пространство общения с самим собой, и поэтому воспринимается движение в сторону сна, как таинство. Хотя в условиях низких температур появляются серьезные нюансы. Укладывание себя в спальник и ночное нахождение в нем – это, с одной стороны, известная каждому путешественнику и туристу радость кратковременного обретения своего маленького, ограниченного от всех, индивидуального мира.

Но другая сторона этого процесса в условиях Крайнего Севера гораздо более важна. Неминуемо выстраивается целая технология перехода от бодрствования ко сну, выверенная опытом предыдущих ночевок, которая соблюдается до смешного тщательно – так заставляет действовать инстинкт выживания. Это впитывается настолько глубоко, что проживи я пятьсот лет и, не побывав больше ни в одной экспедиции, я в любой миг до мелочей вспомню все. Не просто каждое движение – малейший посыл собственного внимания в процессе этой трепетной процедуры.

Моим местом ночлега был угол справа от входа, у стенки (брезентовой, естественно). Это почетное место, потому что при естественной тесноте тебя в ночной конструкции тел «беспокоят» только с одной стороны. С этой стороны моей соседкой была Марина Калинина.

При установке палатки на утоптанный снег разбрасываются ветки лиственницы (я уже упоминал, как это делала Римма). Они грубые, корявые, но именно поэтому своим объемом создают хорошую воздушную прослойку между мерзлым грунтом и оленьей шкурой, на которой располагается спальник. Оленьи шкуры – это самая теплая субстанция на всем белом свете. Они расстилаются после вечернего чаепития, после чего каждый начинает личную подготовку ко сну.

Сейчас, рядом с фонтанирующей теплом батареей городского отопления, серьезность этого процесса вспоминается с легкой улыбкой превосходства. Такой объяснимый налет высокомерия очень эфемерен и обманчив. Защищенность от холода в цивилизованном жилище создана не тобой лично, твоими мыслями и действиями, а каким-то чужеродным монолитом. А вот тогда, во время пробега, угроза ночной атаки пятидесятиградусного мороза заметно бодрила.

В качестве решающей операции надо было расстелить спальный мешок таким образом, чтобы он как можно меньше упирался в стенки. От перепада температур снаружи палатки и внутри во время вечерней теплоотдачи раскаленной печки брезент покрывался крупными кристаллами инея. От этого матерчатый спальник мог намокнуть. Разумеется, такое недоразумение создавало дополнительный очаг холода внутри спального пространства.

Кроме этого, необходимо учитывать еще одну деталь установки палатки – чтобы ее ночью не снесло ветром, нижние части брезентовых стенок примерно на полметра присыпались снегом. Нет нужды объяснять, что чем плотнее ты прижимаешься к снегу, отделенному от тебя лишь тонким влажным брезентом, тем быстрее стенки спального мешка охлаждаются. Поэтому между спальником и брезентом я устанавливал свои бахилы. У кочевников-оленеводов так принято называть утепленные резиновые сапоги.

Процесс расстилания спального мешка осложнялся еще одним моментом. После завершения чаепития, во время которого все мягкие вещи были сформированы вокруг столика для максимально удобного и компактного сидения всех участников похода, все это разбрасывалось по тем местам, где предположительно будет базироваться их владелец. Поэтому, когда спальник и шкура распаковывались из скрученного состояния и расстилались на неуютных обломках веток, то весь ворох личных вещей приходилось постоянно перекладывать внутри твоего личного пятачка. После того, как один из крупных сучков мучил меня всю ночь, упираясь, как дуло пистолета, в спину, я стал прокладывать между слоем веток и шкурой еще и туристскую «пенку», запасенную заранее.

В результате ты оставался сидящим в скрюченном положении на оголовье спального мешка, а остальное пространство твоего ночного плацдарма занимали: пуховка, рюкзак, кофр от камеры, кофр от большого фотоаппарата и еще какие-то вещи, приспособленные для жизни в зимней дороге – со всем этим надо было расправиться, найдя им ночное пристанище.

Часть из них удобнее всего было подвесить на горизонтальную боковую жердь, часть сформировать как подушку под спальным мешком. Кочевники для этого используют очень простую конструкцию – между тканью стенки и жердью они засовывают любой попавший под руку сучок. На его торчащую сверху часть и вешается, скажем, фотоаппарат. Я отказался от подобной практики после того, как ночью этот сучок сломался, а фотоаппарат грохнулся мне на голову. Поэтому я вырезал несколько деревянных крючков. Особое место в этой складской гирлянде занимали нож и налобный фонарик – они располагались на одном крючке на расстоянии вытянутой руки. Что касается фонарика, то его возможная экстренная необходимость понятна в темноте. А вот нож – это дело привычки. Несмотря на уверения в безопасности, жизнь в экспедициях приучила меня, чтобы нож всегда был под рукой.

Забавнее всего были терзания с созданием «подушки». Туда попадал похудевший рюкзак с запасными носками, трусами, несколькими небольшими твердыми предметами вроде складного перочинного ножа, небольшая видеокамера, подводная «фотомыльница» «Olimpus», спутниковый телефон и еще какие-то ненужные вещи, которые я зачем-то прихватил с собой из Якутска.

Электронные приборы я заматывал внутри меховых штанов, которые мне любезно презентовала на время пробега Надежда Васильевна Клышейко-Кладкина – спать в них было жарко. Эта закладка располагалась таким образом, чтобы, с одной стороны, защитить электронику от ночного холода (утром, несмотря на надежды, все это было ледяным), с другой – случайно не раздавить во сне. Неровности внутри рюкзака начинали сглаживаться и переставать быть ощутимыми после нескольких примерок залезания в спальный мешок, каждая из которых давалась нелегко.

Дальнейшая окончательная загрузка в спальный мешок проходила под тяжестью парадокса – в этот момент тебе очень жарко от разогретой печки, стоящей на пути к выходу из палатки. И это при том, что я находился дальше всех от ее разогретых докрасна металлических стенок. Как в полуметре от нее мог засыпать дедушка Игнат, я не представляю… Но печка делилась теплом недолго. Очень скоро она затухала.

Сосредоточенно надевалась лишняя пара носков, хотя это было бесполезным – вопрос психологической защиты. Потому что ноги мерзнут в спальном мешке меньше всего остального (разумеется, если спальник не промок и не упирается в стенку, подпираемую снегом). Но при этом продолжала безостановочно работать программа, диктуемая мозгом – необходимо надеть на себя как можно больше всевозможного тряпья. В результате на тело надевалось два комплекта термобелья и две флисовые рубашки снаружи. Залезать в этой атрибутике в спальный мешок непросто – вспоминаешь свой опыт спелеолога, когда необходимо протиснуться в узкое пространство, которое тебя хочет выплюнуть. Успокаивал подобный неуют тесноты только одной мыслью – сейчас ты вокруг себя согреешь пространство, которое хоть на час сбережет тепло. Подстегивало еще и понимание, что, забравшись с головой внутрь спального мешка, ты спасешься от жара печки.