На Москву! - Страница 16

-- Глас народа -- глас Божий; ну, что ж, панове, -- отнесся Балцер Зидек к двум пушкарям, -- обшарьте, стало быть.

Те только ждали этого, и как ни барахтался в их руках Петрусь, как ни брыкался, наружные карманы его были выворочены. К немалому разочарованию зрителей там не нашлось, однако, ничего, кроме медной мелочи да хлебных крох.

-- Что же я говорил? Он чист, как голубь, -- заметил Балцер Зидек, -- крошками одними питается, голубочек! Конечно, и за пазухой у него ничего не найдется.

И он уже собственноручно залез за пазуху мальчика. Тот рванулся назад, но достиг только того, что у него отскочила верхняя пуговица жупана, и что пушкари еще крепче схватили его за локти. Рука Бацлера Зидека змеей проскользнула во внутренний кармашек его жупана и извлекла оттуда письмо Маруси Биркиной

-- Эге-ге! Цидулочка какая-то...

-- Отдайте мне ее назад, Балцер! Сейчас отдайте! -- вне себя крикнул Петрусь, тщетно вырываясь из державших его жилистых рук. -- Письмо это не к вам...

-- А я так думаю, что именно ко мне. Повернувшись к огню костра и лукаво прищурясь одним глазом, Балцер Зидек начал разбирать нечеткую, очевидно, наскоро сделанную русскую надпись:

-- "Его милости князю Михаиле Андреевичу Курбскому..."

[]

Но в это время Петрусю удалось оттолкнуть от себя одного из пушкарей. Не успел шут уберечься, как письмецо было выхвачено у него из рук и полетело в самую середину пылающего костра, где в то же мгновение превратилось так же в огонь и дым. Балцер Зидек точно вырос вдруг на целую голову, а насмешливые черты его исказились сатанинской злобой.

-- А! Попался, изменник, -- прошипел он, с торжествующим видом озираясь на окружающих. -- Вы все ведь, Панове, слышали сейчас, что письмо это было к его милости князю Михайле Андреевичу Курбскому?

-- Слышали, как не слышать, -- был единодушный ответ.

-- А откуда шло к нему письмо? Из крепости от москалей. Что из того следует? Что его княжеская милость, без ведома пана гетмана, переписывается с москалями. А кто переносит их письма взад и вперед? Этот вот голубочек. Так голубочек ли он, полно? Нет, он -- гнусный клоп! А что делают, скажите, с клопами?

-- Их давят! Жгут! Веревки на него жалко! В огонь клопа! -- раздались кругом негодующие голоса.

Два пушкаря были, казалось, непрочь и на этот раз послушаться "гласа народного"; но Балцер повелительным жестом предупредил скороспешную экзекуцию:

-- Стой! Не будет щура, так и господин от всего, пожалуй, отопрется. А в господине вся сила: птица крупного полета! Клопа же раздавить всегда поспеем. Отведите-ка его к пану Тарло; а уж тот доложит пану гетману.

Приказывал это уже не потешник, а приближенный пана гетмана, и пушкарям нельзя было не исполнить приказа.

Недолго погодя в комнату к Курбскому вошел пан Тарло с приглашением пожаловать к пану гетману. Хотя ему при этом и не было сказано, для чего его требуют, но уже по тому надменному презрению и чувству удовлетворения, которые слышались в звуках голоса, светились в черных глазах его недруга, Курбскому нетрудно было догадаться, что его ждет что-то очень неприятное. То настроение, в котором он застал затем гетмана и находившихся уже в его кабинете царевича и шута, точно также не предвещало ничего доброго. У старика Мнишека, встречавшего Курбского всегда очень приветливо, на этот раз вид был какой-то насупленный, а у Димитрия -- крайне озабоченный и печальный. Тем не менее, царевич постарался придать своему голосу возможное дружелюбие, когда обратился к входящему с такими словами:

-- Ты был мне всегда самым верным другом, Михайло Андреич; и теперь я не потерял еще в тебя веру. Но потому-то я и не хотел допрашивать тебя с глазу на глаз: да не помыслят, что я тебя подучил, -- как отвечать.

Курбский смотрел на него без всякого замешательства, с недоумением человека, не знающего за собой никакой вины.

-- Прости, государь, -- сказал он, -- но по словам твоим выходит, будто бы я должен в чем ответ держать...

-- К чистому никакая грязь не пристанет, -- заговорил тут Мнишек, проводя ладонью по своему голому, лоснящемуся темени, -- что служило у него всегда знаком сильного душевного волнения. -- Двумя словами, любезный князь, вы можете рассеять тяготеющее над вами обвинение. Скажите: в каких сношениях вы находитесь с Басмановым?

Курбский выпрямился во весь свой внушительный рост, и глаза его засверкали благородным негодованием.

-- Я с Басмановым? -- переспросил он, оглядывая всех присутствующих. -- Да кто посмел взвести на меня такой поклеп? Уж не вы ли, Балцер? -- сообразил он по ядовитой усмешке, искривившей тонкие губы шута.

-- О, ваша княжеская милость! -- отозвался тот с откровенным нахальством. -- Коли у вас есть на то свой близкий человек, так дерзну ли я непрошенно оказывать вам услуги.

"Петрусь был в замке у Биркиных и на обратном пути попал в руки поляков".

От этой мысли Курбскому нельзя было уже не смутиться. Мертвенная бледность, покрывшая вдруг его лицо, не ускользнула от внимания Мнишека. Он кивнул своему адъютанту:

-- Введите-ка сюда арестанта.

"Если арестант этот -- мой Петрусь, то про Марусю я не дам ему сказать ни слова", -- решил про себя Курбский.

Арестантом, в самом деле, оказался Петрусь, и когда глаза последнего, как бы вопрошая, прежде всего остановились на его господине, этот покачал отрицательно головой: "молчи, дескать, не проболтайся".

-- Пожалуйста, князь, без тайных знаков! -- сухо заметил гетман; затем обернулся к хлопцу. -- У тебя при обыске нашли письмо. Ты не хотел отдать его в чужие руки и бросил в огонь. Очевидцами этого были Балцер Зидек и все ратники у костра. Стало быть, отпираться от этого тебе было бы напрасно.

-- Я и не отпираюсь, -- отвечал Петрусь, смело глядя в глаза допросчику.

-- А к кому было письмо?

-- Почем мне знать? Я неграмотный.

-- Да я-то грамотный! -- подхватил тут Балцер Зидек. -- На затыле письма стояло: "Его милости князю Михайле Курбскому". Аль не слышал, как я читал?

-- Слышал; да мало ли что ты прочитаешь, чего вовсе и не написано! Сбрехнуть на добрых людей такому злюке ничего не стоит.

Что тот, действительно, был "злюкой", доказал поток отборной брани, излившейся теперь из уст его на казачка. Но старик-гетман властно предложил шуту не забываться, а потом обратился снова к допрашиваемому:

-- Да кто-нибудь же передал тебе то письмо?

-- Никто не передавал.

-- Откуда же ты взял его?

-- В поле поднял.

-- В каком месте?

-- В каком месте?.. Да около траншеи. Э! Думаю, кто-нибудь обронил. Покажу-ка своему князю...

-- Прекрасно. Но для чего же ты в таком случае бросил его в костер?

-- Чтобы оно этому аспиду не досталось. Находка -- моя; а он ее силой, вишь, у меня отбирает. Так вот, небось, у него и оставлю! Не мне, так и не ему!

-- Ловок ты, я вижу, на всякие увертки, -- сказал Мнишек. -- Но это тебе, любезный, ни к чему не послужит.

-- Да отсохни у меня язык.

-- Не гневи Бога! Как раз отсохнет. Мы и без тебя все доподлинно уже знаем...

-- А знаете, так чего вам еще от меня? Вызывающий тон мальчика взорвал, наконец, гетмана.

-- Под нагайкой ты, авось, запоешь другую песню! -- сказал он. -- Пане Тарло! Сдайте-ка его моим гайдукам.

-- Погодите, пане Тарло, -- вступился тут Димитрий. -- Я думаю, что мы обойдемся и так. Ты, хлопец, ведь из казаков.

-- Из запорожских, государь, -- отвечал тот по-прежнему бойко, но без прежнего задора.

-- И видел, конечно, как допрашивают нагайкой?

-- Безвинных? Не случалось.

-- А виновных?

-- Видел, государь.

-- Так иной допрос стоит иного наказания. Подумай-ка хорошенько...

-- Я уже подумал. Ты, княже, не крушись обо мне, -- отнесся мальчик к своему господину, -- шкуры ведь не сдерут, а потерпеть за тебя для меня в удовольствие.