На колени! (СИ) - Страница 6
Неужели не нашлось бы лучшего выбора, чем потаскуха-призрак из южных регионов, к тому же, ненамного старше Люмиуса?
Спору нет, Таюз был красив — смуглый, гибкий и кудрявый юноша с бездонными глазами и мягким тропическим акцентом — но, увы, больше он в жизни похвастаться ничем не мог!
А еще он везде разбрасывал свои вещи, курил вонючие сигарки из мундштука, жеманно хихикал на самые несмешные реплики в свой адрес, и от него постоянно несло приторными благовониями…
У Люмиуса начинала болеть голова от одного только его присутствия.
Но отец и не спрашивал, что он думает по этому поводу.
Вскоре после обряда очищения Таюз забеременел и родил — так у Люмиуса появился младший брат.
И все было бы замечательно, кроме одного большущего “но”…
Получив ошейник, южанин по какой-то причине продолжал вести образ жизни призрака, заглядывая в детскую на пять минут в день и, похоже, считая это совершенно нормальным.
Для отца же всегда было ниже его достоинства возиться с младенцами — и так брат Люмиуса стал для него сыном.
Ему приходилось постоянно прогуливать школу, чтобы присматривать за Мавом, и даже когда приходилось посещать занятия, только чтобы показать, что он все еще жив, его не оставляла тревога, доходящая до паники — он действительно боялся оставить ребенка рядом с родным омега-отцом!
Никто лучше него брата не накормит, не искупает и не укачает — в этом Люм убедился быстро. Хотя бы потому, что всем остальным было глубоко плевать.
Но, само собой, долго так продолжаться не могло.
Через несколько месяцев, взвыв от бессонных ночей и рухнувшей в никуда успеваемости, парень поставил отцу ультиматум: или тот жестко ставит на место зарвавшегося Таюза, чтобы он наконец начал вести себя как родитель, или Люмиус окончательно бросает школу и посвящает всю свою жизнь Маврелию.
— Ты что, омега — в памперсах копаться? — спросил отец.
Он проигнорировал первое предложение.
Проигнорировал и тот факт, что Люмиус последнее время только и делал, что “копался в памперсах”…
— А если даже и да, то что?
Этот дерзкий ответ стоил Люмиусу сколотого зуба, который потом пришлось лечить у стоматолога.
А еще — его первым рейсом отправили в эту дурацкую школу, чтобы не мешал отцу наслаждаться прелестями южного красавца, игнорируя весь остальной мир.
Как может это вертлявое ничтожество занять место…
Как всегда, при мысли об этом, к горлу парня подкатил комок.
Его омега-папа вовсе не был молодым и горячим, как Таюз, наоборот — он был высохшим, словно изюм, все его лицо было перекрыто морщинами, а шея была настолько тонкой, что ошейник свободно проворачивался вокруг нее.
В смутных воспоминаниях не было эпизодов, где он кричал бы или злился, даже когда Люмиус делал что-то не так.
Он называл его солнечным зайчиком — но только пока не слышал альфа-папа.
Альфа-папа был совсем другим, и Люма он только пугал.
Каменная глыба, разговаривающая басом и появляющаяся рядом с ним только затем, чтобы вытащить куда-то во двор на странные занятия спортом, где он ничего не объяснял, а только требовал — бегать, прыгать, играть в мяч, драться…
После этого он почти всегда бежал в расстроенных чувствах к омега-папе, и тот, ничего не спрашивая, обнимал его.
Иногда омега-папа просто начинал плакать, глядя на Люма — ни с того ни с сего просто начинал плакать, при этом всегда улыбаясь сквозь слезы, и на все вопросы отвечая:
— Просто я горжусь тобой, малыш…
Но как можно гордиться и плакать одновременно?
Люмиус не знал, сколько тогда ему было лет — четыре, пять или меньше.
В тот день, точнее, в ту ночь, у него была температура, заставляющая то метаться в кровати, то проваливаться в болезненный сон — и вот, после очередного пробуждения он увидел, что омега-папы нет рядом.
А за дверью детской раздавались какие-то голоса.
И детское любопытство сыграло свою роль.
В коридоре стояли оба его отца и какой-то незнакомый человек.
— Ты не можешь! — на лице омега-папы от напряжения выступили красные пятна. — Мы вместе пятнадцать лет, Касс!
— В этом-то и дело, — равнодушно ответил альфа-папа, что-то выписывая в красивой бумажке с печатями. — Ты уже стар для меня! За сына, конечно, спасибо, но я альфа, мне нужна молодая кровь… Радуйся, что хоть кто-то захотел тебя взять!
Он отдал бумагу незнакомому человеку.
— Ладно, Касс, если все эти годы для тебя ничего не значат… — плечи омега-папы поникли. — Но хотя бы дай мне попрощаться с Люмиусом!
Его взгляд метнулся в сторону детской, и Люм поспешно спрятался, прикрыв дверь.
— А это уже не твой ребенок, — услышал он, но уже не так четко. — Ты только его выносил! Это мой сын… Выметайся, и чтобы духу твоего тут не было!
С тех пор омега-папу он больше не видел. Никогда.
И теперь его место занял чужак…
Чужак, который наверняка не будет называть Мава солнечным зайчиком и говорить, что гордится им.
Будь у Люма собственные дети, он повторял бы им и то, и другое регулярно.
А еще — он перегрыз бы глотку всякому, кто посмел бы разлучить его с теми, кого он “только выносил”…
Раздался стук в дверь, и это выдернуло Люмиуса из воспоминаний.
Вернулся Гервин.
От него пахло каким-то парфюмом, а в кармане белоснежной рубашки торчал пестрый носовой платок.
Раньше Люмиус не удержался бы и ехидно спросил, с какой рукой сосед запланировал свидание, но в последнее время его запасы сарказма начали истощаться.
— Д-давай поужинаем вместе? — вдруг, сильно покраснев, предложил Гервин, заставив его икнуть.
— Окстись, мы всегда ужинаем вместе!
— Да, но… — Гервин поправил галстук. — Я занял нам отдельный столик! Ну, раз уж мы пара… или мы не пара?! — в последних словах прозвучал откровенный испуг.
Вся его и так небольшая уверенность в себе за одну секунду сдулась, как мыльный пузырь, и Люмиусу даже стало немного его жаль.
— Можешь считать, как хочешь, — встав из-за стола, он потянулся. — Раз уж твои моральные принципы говорят так, а не иначе… Не понять мне вас, благородных до абсурда… Идем? — непринужденным жестом он взял Гервина под локоть, от чего тот, кажется, чуть не заработал сердечный приступ.
Когда ботаник проснулся одним прекрасным утром с жутким похмельем, и рядом с ним был Люмиус, а в комнате все еще пахло дождем и цветами, он понял, что теперь уже не сможет увиливать и, как честный человек, просто обязан…
Конечно, ничего не было.
Люм, в отличие от соседа, не был пьян и прекрасно видел ту грань, за которую не следует переходить.
Зато они вдоволь нацеловались, и еще — оказалось, что Гервин может быть напористым альфой с сильными руками…
Казалось, он до сих пор чувствовал стальное сжатие на своем заду… и не только.
Теперь превращение в омегу оставалось лишь вопросом времени.
А пока — их ждал ужин.
К сожалению, не в ресторане, а только в столовой.
Но и до этого дойдет однажды!
***
Это было против школьных правил.
Если бы Люмиус попался, то точно бы на следующем Построении стал бы одним из “героев дня”.
Но он не мог иначе!
Голова уже начинала пухнуть от Гервина, а если быть точнее — от его постоянных извинений.
Он не был виноват в том, что Горковски приспичило завести второго омегу!
И уж тем более — в том, что сразу не полез защищать Люма, ведь тогда растерялись все… почти все.
Не говоря уж об их так называемых “половых контактах”, хотя сам Люмиус не воспринимал их иначе, чем простой разогрев перед чем-то действительно серьезным — для ботаника же это оказалось целое событие.
От всего этого срочно требовалась передышка.
Узкая и крутая лестница, железные ступеньки которой гудели от каждого шага, вела туда, где бесконечно дул ветер.