На игле - Страница 3

Легко быть философом, когда не у тебя говно вместо крови, а у какого-то другого гавайца.

Так или иначе, Джонни даже помог Дохлому сварить дрянь и ширнуться.

Когда Дохлый готов был уже завизжать, он проколол вену, втянул немного крови обратно в шприц и впрыснул животворный и жизнелишающий эликсир.

Дохлый крепко обнял Свонни, а затем ослабил хватку, не убирая рук. Они были расслабленными, словно любовники после ебли. Теперь настала очередь Дохлого петь серенаду Джонни:

– Свонни-старина, как я люблю тебя, как я люблю тебя, мой милый Свонни…

Ещё несколько минут назад они были врагами, а теперь стали задушевными корешами.

Я подошёл за своей дозой. Я ужасно долго не мог найти хороший веняк. Мои чувачки тусуются не так близко к поверхности, как у большинства людей. Наконец, я нашёл одного и поймал приход. Эли была права. Возьми свой самый классный оргазм, умножь это ощущение на двадцать, и всё равно оно будет ебучим жалким подобием. Мои высохшие, трещащие косточки обмякли и разжижились от нежных ласок моей прекрасной «героини». Я опять пришёл в норму.

Элисон сказала, что я должен сходить к Келли, которая, наверно, была в глубокой депрессии после аборта. И хотя её тон не был осуждающим, она говорила так, будто я имел какое-то отношение к Келлиной беременности и её последующему прерыванию.

– Чё это я должен идти к ней? Я не имею к этому никакого отношения, – попытался я отмазаться.

– Ведь ты ж её друг!

Меня так и подмывало процитировать Джонни и сказать, что все мы теперь знакомые, а не друзья. У меня в голове крутилась эта фраза: «Мы все теперь знакомые». Похоже, она выходит за рамки наших личных торчковых раскладов: блестящая метафора нашего времени. Но я устоял против такого соблазна.

Вместо этого я сказал только, что все мы друзья Келли, и поинтересовался, почему это именно меня выбрали для нанесения визита.

– Ёб твою мать, Марк. Ты же знаешь, она в тебя по уши втрескалась.

– Кто, Келли? Хули ты пиздишь! – сказал я удивленно, заинтригованно и довольно смущённо. Если это правда, то я слепой и тупой дебил.

– Да она говорила мне об этом тыщу раз. Все уши прожужжала. Марк это, Марк то.

Почти никто не называет меня Марком. В лучшем случае, Рентс или, на крайняк, малыш Рентс. Я просто охуеваю, когда меня так называют. Я стараюсь не подавать виду, что меня это харит, чтобы не давать лишнего повода.

Дохлый прислушался к нашему разговору. Я повернулся к нему:

– Ты думаешь, это правда? Келли ко мне неравнодушна?

– Да каждому чуваку известно, что она по тебе сохнет. Это ни для кого не секрет. Хотя лично я её не понимаю. У неё явно нелады с чердаком.

– Тогда спасибо, что сказал, чувак.

– Если тебе по кайфу сидеть в тёмной комнате и смареть целый день видак, не замечая, что происходит вокруг, то какого хуя я должен тебе об этом рассказывать?

– Но она же никогда ничего не говорила мне, – проскулил я, окончательно растаяв.

– А ты чё, хотел, чтобы она написала об этом у себя на футболке? Плохо ты знаешь женщин, Марк, – сказала Элисон. Дохлый ухмыльнулся.

Последнее замечание меня оскорбило, но я решил не принимать его всерьёз на тот случай, если это был обычный прикол, наверняка подстроенный Дохлым. Этот западлист тащится по жизни, расставляя за собой мины-ловушки для своих же братков. Не могу врубиться, какое такое удовольствие он получает от этой хуеты.

Я купил у Джонни немного дряни.

– Чиста, как утренний снег, – сказал он мне.

Это означало, что он подмешал туда не слишком много не слишком токсичных добавок.

Теперь можно было и скипать. Джонни сел мне на уши и принялся меня грузить. У меня не было никакого желания всё это слушать. Рассказы о том, кто кого кинул, басни о бдительных стукачах, превращающих нашу жизнь в кромешный ад из-за своей антинаркотической истерии. Он растроганно тележил о своей личной жизни и предавался фантазиям о том, как он завяжет с наркотой и уедет в Таиланд, где женщины знают, как обращаться с елдаком, и где можно жить, как король, если у тебя белая кожа и парочка хрустящих десяток в кармане. Он нёс всякую пургу и высказывал кучу циничных и эксплуататорских замечаний. Я сказал себе, что это опять заговорил злой дух, а не Белый Лебедь. А может, и нет. Кто знает. А кого ебёт?

Элисон и Дохлый обменялись короткими фразами, будто бы снова договариваясь насчёт ширева. Потом встали и вместе вышли из комнаты. Они казались вялыми и апатичными, но судя по тому, что они не вернулись, я догадался, что они ебутся в спальне. Почему-то тётки считают, что с другими чуваками можно разговаривать или пить чай, а с Дохлым можно только трахаться.

Рэйми рисовал карандашами на стене. Он жил в своём собственном мире, и это вполне устраивало как его самого, так и всех остальных.

Я задумался о том, что сказала Элисон. Келли сделала аборт на прошлой неделе. Если я пойду к ней, то обломлюсь её трахать, если даже она этого захочет. И потом, всякие там раздражения на коже, ссадины и прочая поебень. Нет, наверно, я всё-таки ебанутый придурок. Элисон была права. Я плохо разбираюсь в женщинах. Я во всём плохо разбираюсь.

Келли живёт в Инче, на автобусе туда не доберёшься, а на тачку у меня нет бабла. Может, отсюда и можно доехать до Инча на автобусе, но я не знаю, на каком. Беда в том, что я слишком уторчанный для того, чтобы ебаться, и слишком затраханный, чтобы просто разговаривать. Подошёл 10-й номер, я залез в него и поехал обратно в Лейт, к Жан-Клоду ван Дамму. Всю дорогу я радостно предвкушал, как он отпиздит того хитрожопого.

Я просто позволяю ему омыть меня всего или вымыть меня насквозь… очистить меня изнутри.

Это внутреннее море. Проблема в том, что этот прекрасный океан приносит с собой груду всякой ядовитой хероты… яд разбавляется водой, но когда прилив спадает, то внутри моего тела остаётся всё это дерьмо. Он забирает ровно столько же, сколько даёт, вымывая мои эндорфины, мои центры болевой сопротивляемости; на их восстановление уходит уйма времени.

В этой комнате, этой помойной яме, ужасные обои. Они меня терроризируют. Наверно, их наклеил много лет назад какой-то гробовщик… вот именно, я и есть гробовщик, и мои рефлексы оставляют желать лучшего… но всё зажато в моей потной ладони. Шприц, игла, ложка, свеча, зажигалка, пакаван с порошком. Всё классно, просто превосходно; но я боюсь, что это внутреннее море скоро начнёт отступать, оставляя за собой ядовитое дерьмо, выброшенное на берег моего тела.

Я принимаюсь варить новый дозняк. Поддерживая ложку над свечой трясущимися руками и дожидаясь, пока растворится дрянь, я думаю: всё меньше моря и всё больше дерьма. Но эта мысль не способна удержать меня от того, что я обязан сделать.

Лиха беда начало. Как говорил Дохлый: «Прежде чем начинать, научись сперва спрыгивать». Учатся только на ошибках, и самое главное – это подготовка. Возможно, он прав. Короче, на сей раз я подготовился. На месяц вперёд снял большой, пустой флэт с видом на Линкс. Мой адрес на Монтгомери-стрит знает слишком много ублюдков. Баблы на бочку! А расставаться с капустой так тяжко. Легче было ширнуться в последний раз – в левую руку, сегодня утром. Мне же нужно было какое-то топливо на период интенсивной подготовки. Потом я вылетел, как ракета, на Киркгейт, со свистом пробегая список покупок.

Десять банок томатного супа «Хайнц», восемь банок грибного супа (всё готово к употреблению), один большой бочонок ванильного мороженого (которое я выпью, когда оно растает), два батла молока с магнезией, один флакон парацетамола, одна упаковка леденцов «Ринстед», один флакон мультивитаминов, пять литров минералки, дюжина изотонических растворов «Лакозейд» и несколько журналов: мягкое порно, «Viz»,«Scottish Football Today»,«The Punter» и т. д. Самый важный предмет я уже раздобыл во время визита в отчий дом – матушкин флакон валиума, который я стырил из ванной. У меня не было никаких угрызений совести. Мать их больше не принимает, а если они ей понадобятся, то, учитывая её возраст и пол, её лечащий мудак пропишет их на раз. Я любовно проставлял галочки напротив пунктов своего списка. Тяжёлая будет неделька.