На елке - Страница 1

Большая гостиная освѣщена такъ ярко, что даже попахиваетъ керосиномъ. Розовыя, голубыя и зеленыя восковыя свѣчи, догорая на елкѣ, отдаютъ легкимъ чадомъ. Все, что висѣло на пушистыхъ нижнихъ вѣтвяхъ, уже оборвано. На верхушкѣ качаются, между крымскими яблоками и мандаринами, два барабанщика и копилка въ видѣ головы веселаго нѣмца.

– Роза Ѳедоровна, достаньте копилку, это для меня! – возбужденно проситъ раскраснѣвшаяся дѣвочка.

– А мнѣ достаньте барабанщиковъ, я заставлю ихъ сейчасъ барабанить, – пристаетъ мальчикъ, въ нетерпѣніи топая ножками.

Роза Ѳедоровна, бонна нѣмецкаго происхожденія, но уже отлично выучившаяся по-русски, тянется за подарками, но никакъ не можетъ достать. Она боится слишкомъ вытянуть руки, потому что лифъ ея новенькаго платья сдѣланъ совсѣмъ въ обтяжку, и того и гляди – гдѣ-нибудь лопнетъ. Упругая грудь ея усиленно дышетъ, на глуповато-хорошенькомъ лицѣ выражаются досада и смѣхъ.

– И зачѣмъ такъ высоко, фуй! – протестуетъ она.

Въ эту минуту къ ней подскакиваетъ высокій молодой человѣкъ въ юнкерской формѣ, съ темно-сѣрымъ лицомъ, свѣтлыми усиками и совершенно бѣлымъ лбомъ, на которомъ предательски сѣлъ крупный прыщикъ.

– Позвольте, мамзель Роза, я сейчасъ достану… – предлагаетъ онъ, и мигомъ снимаетъ съ елки барабанщиковъ и голову нѣмца. При этомъ рука его какъ-то ловко скользитъ по обнаженной до локтя рукѣ Розы, а каріе глаза что-то говорятъ, впиваясь въ голубые глазки нѣмки.

Мальчуганъ уже вертитъ проволочной ручкой, заставляя деревянныхъ барабанщиковъ выбивать какой-то несуществующій маршъ. Дѣвочка съ изумленіемъ разсматриваетъ нѣмецкую голову съ прорезаннымъ на самой плѣши отверстіемъ для опусканія монетъ. Юнкеръ, между тѣмъ, сорвалъ съ елки самое большое красное яблоко, и держитъ его, немножко приподнявъ, передъ Розой.

– Какъ я хотѣлъ бы быть Парисомъ! – говоритъ онъ, продолжая играть глазами.

– Какимъ Парисомъ? – спрашиваетъ та.

– Миѳологическимъ Парисомъ, изъ «Прекрасной Елены».

– Ахъ, что вы говорите, я этого ничего не знаю; фуй, какъ это можно!

– Но вы должны знать миѳологію, ее преподаютъ въ школахъ. Споръ трехъ богинь, рѣшенный Парисомъ; развѣ вы этого не знаете?

– Фуй, какъ это можно! И что же вы сдѣлали-бы, если-бъ были Парисомъ?

– Я поднесъ-бы вамъ это яблоко… Вотъ-съ, извольте.

Нѣмка, краснѣя, протянула пухлую бѣлую ручку.

– Развѣ я похожа на Венеру? – отозвалась она, улыбаясь не только губами, но и ямочками по угламъ рта.

– А-га, значитъ миѳологію-то вы знаете! – поймалъ ее юнкеръ. – Но теперь берегитесь, вы взяли яблоко…

– А что-же это значитъ?

– Это значитъ, что вы должны завтра взять отпускъ, и мы съ вами встрѣтимся въ Гостиномъ дворѣ.

– Фуй, какъ это можно!

– Почему-же нельзя? Мы погуляемъ, проведемъ время…

– Дѣти, дѣти, гдѣ-же вы всѣ? отчего вы не возитесь? – вдругъ закричалъ, выходя изъ кабинета, хозяинъ дома, господинъ лѣтъ сорока пяти, благообразно-скучной наружности, которой онъ тщетно старался придать для настоящаго случая веселый видъ. – Что вы тамъ дѣлаете? Игрушки разсматриваете? Успѣете потомъ, послѣ; а теперь извольте рѣзвиться, бѣсноваться – это вашъ праздникъ, вашъ, понимаете! Роза Ѳедоровна, заставьте ихъ танцовать. Мамаша сыграетъ вамъ кадриль. Гдѣ мамаша? Nadine, гдѣ ты?

Портьера, отдѣлявшая гостиную отъ будуара, раздвинулась, и изъ-за нея появилась дама интересной наружности, лѣтъ тридцати, брюнетка, не очень полная, но и не худощавая, съ красивымъ разрѣзомъ глазъ, прямымъ короткимъ носикомъ и густымъ пушкомъ надъ верхней губой. Она улыбнулась мужу очевидно дѣланной улыбкой, отстранила снисходительнымъ движеніемъ руки бросившуюся къ ней дѣвочку, провела пальцами по локончикамъ другой дѣвочки, обняла за шею мальчика въ матросской курткѣ, и неспѣшною, лѣнивою походкой подошла къ роялю.

– Ну, дѣти, будете кадриль танцовать? – обратилась она ко всей маленькой публикѣ. – Я начинаю.

Благообразно-скучный господинъ все больше напускалъ на себя, между тѣмъ, самой необычайной веселости. Онъ притопывалъ ногами, накланялся къ каждому изъ дѣтей, при чемъ фалды его длиннаго сюртука какъ-то странно обвисали, напоминая намокшіе паруса, подставлялъ стулья, и замѣтивъ, что его партнеры тоже выползли изъ кабинета, съ преувеличенною настойчивостью убѣждалъ ихъ танцовать.

– Дѣти, семья – это моя жизнь! – повторялъ онъ поминутно. – Сегодня ихъ праздникъ. Ну, дѣтки, бѣснуйтесь, рѣзвитесь! Шурка, хочешь быть моей дамой?

– Хочу, папа… – отвѣтила дѣвочка, но такимъ тономъ, который явно противоречилъ ея словамъ.

– Ну, что-же? Когда вы начнете? – нетерпѣливо отозвалась изъ-за рояля хозяйка дома.

Она повернулась на табуретѣ, и глаза ея направились къ той самой портьерѣ, изъ-за которой она появилась. Тамъ теперь, касаясь головой бахромы драпировки, рисовалась стройная фигура молодого человѣка въ кавалерійской формѣ. Словно повинуясь ея взгляду, онъ, медленно пробираясь позади устанавливавшихся паръ, перешелъ черезъ всю гостиную и сталъ подлѣ рояля.

«Какая скука!» выразилось на лицѣ Надежды Павловы, тогда какъ пальцы ея бойко ударили по клавишамъ.

Кадриль началась – та спеціальная, «елочная» кадриль, которую дѣти танцуютъ со взрослыми, и когда всѣ дѣлаютъ видъ, что имъ до необычайности весело, и что зрѣлище пузатаго, стараго Ивана Антоновича, балансирующаго десятилѣтнюю Манечку, въ изумительной степени оживляетъ общество и возвышаетъ семейныя начала.

Роза танцовала визави съ юнкеромъ, и когда руки ихъ сходились, она не только крѣпко отвѣчала на его пожатіе, но даже шаловливо тянула его къ себѣ и заливалась тихимъ, немножко замысловатымъ смѣхомъ. А юнкеръ отвѣчалъ ей еще болѣе замысловатою игрою глазъ, поправлялъ свои слишкомъ короткія перчатки, и въ антрактахъ между фигурами задумчиво проводилъ пальцемъ по лбу, ощупывая сидѣвшій тамъ прыщикъ.

– Уфъ! – произнесла наконецъ хозяйка дома, и съ силою захлопнувъ рояль, встала. – Весело вамъ, дѣти? улыбнулась она, пробираясь назадъ черезъ всю гостиную. – Теперь устройте какую-нибудь игру, только не возитесь слишкомъ, а то разгорячитесь и простудитесь: вѣдь вамъ скоро и по домамъ…

Она прошла въ кабинетъ, гдѣ на двухъ ломберныхъ столикахъ возобновился винтъ, оттуда заглянула въ столовую, распорядилась, чтобъ ужинъ подали черезъ два часа, и возвратилась въ будуаръ. За нею, нагибаясь подъ портьерой, вошелъ молодой человѣкъ въ кавалерійскомъ мундирѣ. Онъ осторожно пробрался между тѣсно разставленными пуфами и пате, и опустился на табуретъ подлѣ кушетки.

– Какъ пріятно доставить удовольствіе дѣтямъ, не правда-ли? Дѣти – это моя жизнь! – сказала Надежда Павловна, забираясь на кушетку вмѣстѣ съ ногами. – Для меня елка – самый пріятный праздникъ въ году: я веселюсь ихъ счастьемъ…

– О, да, это такъ естественно… – подхватилъ молодой человѣкъ, припоминая выраженіе смертной скуки, лежавшее на лицѣ хозяйки дома, когда она играла кадриль, веселясь дѣтскимъ счастьемъ.

– Вы этого не понимаете, мужчины всѣ эгоисты, – продолжала молодая женщина, – Я досадую, что позвала васъ сегодня.

– Право? Какъ это любезно!

– Я сдѣлала еще хуже, я приготовила вамъ подарокъ съ елки…

– Вотъ, это другое дѣло. Надѣюсь, вы не раздумали отдать его мнѣ?

– Вы не стоите. Такой подарокъ можно дать только человѣку, котораго… къ которому имѣешь безусловное довѣріе.

– Я не заслужилъ довѣрія?

– Любопытно, чѣмъ?

– Но, Боже мой… вы сами знаете, что нѣтъ человѣка болѣе преданнаго вамъ… Я только вами и живу, вамъ однимъ поклоняюсь…

Надежда Павловна молча смотрѣла на него своими бархатными, задумчивыми и ласкающими глазами. Кончикъ ея туфли упирался въ его колѣно, и оба дѣлали видъ, что не замѣчаютъ этого.

– Когда вы были у Покутиныхъ? – вдругъ спросила она.

– У Покутиныхъ? Но вѣдь это мой товарищъ, мнѣ даже неудобно было-бы не бывать тамъ, когда зовутъ, – объяснилъ молодой человѣкъ.