На дорогах войны - Страница 14
Я видел, в каком тяжелом состоянии находится мой друг, мне было жаль его, но я боялся жалостью ранить его. Не жалость ему моя нужна, а совет, умный, твердый, мужской.
— Николай.
Он не слышал меня.
— Николай! — еще громче позвал я его.
Он отозвался.
— Кого ты ругаешь? — спросил я так, словно не слепой был передо мной, а прежний Алисьев, — веселый, жизнерадостный, сильный. — Для кого ты все это говоришь? Для меня? Напрасно. Я этому нисколько ведь не верю. Ведь я знаю тебя, каким ты был.
— Вот именно, был… — перебил он меня.
— И есть. Жалеть я тебя не буду. Ты ведь и сам знаешь, что жалеют слабых, а сильных это оскорбляет. А ты сильный. Ты это доказал своим подвигом, совершить который не каждый сумеет. Ты еще и сам не сознаешь до конца, что ты сделал.
Я посмотрел на Николая. Он лежал, и грудь его тяжело поднималась и со вздохом опускалась.
О чем он думал? Я знал, что сейчас борются в человеке два Алисьевых: сильный, который совершил подвиг, сделал невозможное, и слабый, испугавшийся слепоты, черной бездны, через которую боится сделать первый шаг.
Молчали долго. Мне даже показалось, что старшина уснул.
— А где сейчас наша бригада? — неожиданно спросил Алисьев. — Поди, на Шпрее фрицев колотит…
Алисьев впервые завел разговор о бригаде. Это меня обрадовало — живой думает о живом.
Говорили о многом. И не было больше в его словах тех похоронных ноток, которыми он начал сегодняшний разговор.
— А Егорова жаль. Смелый был комбат, — пожалел Алисьев, узнав о смерти Егорова и других танкистов в том памятном бою у переправы. — И Татарушкина жаль. Вот не подумал бы, что он и Милица Воронова вызовут огонь на себя.
— А кто бы подумал о том, что ты, слепой, раненый, доставишь донесение в штаб?..
Говорили до утра. Вспоминали бои, живых и погибших боевых друзей, командиров. И чем больше мы говорили, тем все оживленнее становился Алисьев. А утром, когда первые лучи солнца пробились сквозь зашторенные окна и упали на забинтованную голову старшины, Николай почувствовал их и нежно погладил сверкавший зайчик на голове.
— Утро, — сказал он. — Солнышко светит. Открой окно, там ведь уже птицы поют…
Днем я прощался с Алисьевым. Подруливший прямо к дому самолет забирал тяжелораненых. Среди них был и Николай.
— До свиданья, друг, — сказал он, когда санитары подняли носилки. — Если успеешь, и за меня в Берлине пальни из пушки раз-другой. Ну, бывай!…
Алисьев крепко пожал мне руку.
Давно закончилась война. На месте сожженных городов и сел выросли новые, еще более светлые и красивые. Осыпались и сравнялись с землей окопы и блиндажи, заросли воронки от бомб и снарядов, где когда-то стояли насмерть солдаты, защищая родную землю. Сейчас о тех днях рассказывают только памятники да холмики одиночных и братских могил.
Широкая асфальтовая лента дороги бежит на юг. Легкий ветерок волнует необозримое море дозревающих хлебов, что раскинулось по обе стороны автострады. У развилки, почти у самой дороги, на сером гранитном пьедестале стоит танк «тридцатьчетверка». Стоит он на том самом месте Орловско-Курской дуги, где летом 1943 года проходила знаменитая танковая битва. Чуть дальше — большое солдатское кладбище. Оно все — в зелени буйно распустившихся кустов акации, молодых тополей, березок, дубков.
У танка — группа школьников. Чуть в стороне — трое мужчин. Ребята внимательно слушают рассказ своего учителя, бывшего фронтовика. Его левый, пустой рукав аккуратно заправлен в карман пиджака, а правой, здоровой рукой он выразительно жестикулирует. Он рассказывает о битве, которая разыгралась здесь два десятка лет назад, о тех, кто своей жизнью остановил полчища гитлеровских танков, дивизии фашистских солдат.
Трое тоже слушают. На груди старшего, высокого пожилого мужчины, два ряда орденских колодок.
— Александр Николаевич, — обратился к учителю маленький вихрастый мальчишка в красном галстуке. — А это не «Пионер» стоит?
— Какой пионер?
— Да вот этот танк. Я читал, есть такая книжка, «Танк «Пионер» она называется. Так в ней рассказывается о танке «Пионер», который воевал здесь летом 1943 года.
— Не знаю, Витя, — ответил учитель. — Я такой книжки не читал. Возможно, что этот тот самый танк…
Высокий, с орденскими колодками человек подошел к ребятам.
— Нет, дети, это не тот танк, — заговорил он. — «Пионера» я знал хорошо. Мы вместе служили в одной бригаде с Бучковским Павлом, командиром экипажа пионерского танка.
— Правильно, Бучковский, — обрадованно подтвердил вихрастый мальчик. — А вас как зовут?
— Меня? Иваном Гавриловичем Шершаковым, — ответил незнакомец. — Но меня в той книжке писатель не вспоминает, — улыбаясь, закончил Шершаков.
И сразу же посыпались вопросы: «Где вы живете? Как сюда приехали? Почему так назвали танк?»
— Приехал я сюда, чтобы поклониться праху моих боевых товарищей, посмотреть, как изменилась вокруг, как расцвела родная земля, отбитая у врага такой дорогой ценой.
Иван Гаврилович Шершаков прислонился к серому камню гранитного пьедестала. Ребята подвинулись ближе, притихли…
Серые глаза Ивана Гавриловича смотрели вдаль, туда, где на горизонте, сливаясь с небом, колыхалось пшеничное поле.
— У этого танка красивая биография, ребята, — после недолгого молчания заговорил Шершаков. — Начало ее относится к февралю 1943 года.
Великая битва на Волге закончилась победой Советской Армии. Десятки гитлеровских дивизий были разгромлены у стен города-героя. И как бы в ответ на эту замечательную победу трудящиеся Челябинской, Свердловской и Пермской областей обратились в Центральный Комитет партии с письмом. Они писали:
«Мы берем на себя обязательство отобрать в Уральский добровольческий танковый корпус беззаветно преданных Родине лучших сынов Урала — коммунистов, комсомольцев, беспартийных большевиков. Добровольческий танковый корпус уральцев мы обязуемся вооружить лучшей техникой, танками, самолетами, орудиями, минометами, произведенными сверх производственной программы».
В создании и вооружении Уральского танкового корпуса приняли участие все уральцы — рабочие и колхозники, инженеры и техники, служащие и домохозяйки, студенты и школьники.
Тысячи уральцев подавали заявления с просьбой послать их в танковый корпус. Слесарь Челябинского кожевенного завода Василий Белковец писал в своем заявлении:
«Фашисты сожгли деревню, где я родился и вырос, убили отца, мать, братьев и сестер. Я хочу с оружием в руках защищать любимую Родину от немецко-фашистских разбойников, хочу отомстить подлым убийцам за кровь и слезы невинных людей, за сожженные города и села».
Мастер-строитель Иван Ларичев обратился в районный комитет партии:
«Прошу зачислить меня бойцом Уральского добровольческого танкового корпуса. Я клянусь, что все свои силы, все знания, всю кровь своего сердца отдам для победы над лютым врагом моего народа. Клянусь до последнего дыхания драться за освобождение Советской Родины, которая мне дороже жизни».
Не все смогли попасть в корпус. Из десятков тысяч желающих в Уральский корпус было зачислено только три тысячи человек. Все трудящиеся Урала самоотверженно трудились, выпускали сверхплановую продукцию, вносили свои сбережения в фонд танкового корпуса, на покупку танков, оружия, боеприпасов. Не остались в стороне и школьники. Они начали сбор средств на постройку танка «Пионер». Это было патриотическое движение молодых южноуральцев.
Пионеры и школьники Магнитогорска собрали и перечислили на текущий счет корпуса 150 тысяч рублей. Ученики пятидесятой школы Челябинска собрали одиннадцать тысяч рублей, по семи тысяч рублей внесли на постройку танка «Пионер» ученики восьмой и сорок четвертой школ. Ученик Кизильской школы Юра Бондаренко внес на строительство пионерского танка три тысячи рублей.