На Дальнем Западе. Охотница за скальпами. Смертельные враги - Страница 6
Ну, и теперь я самым честным трудом зарабатываю себе хлеб мой насущный, – стрижкой этого чистокровного английского барана.
Когда я чуть не выбил ему глаз, он дал мне сто долларов. За разбитое ребро я получил полтораста. За каждый выбитый зуб – по пятьдесят долларов.
– А за расквашенный сегодня нос сколько вы получили с него?
– О мистер Джон! Расквашенный нос – это чистейшие пустяки! От каждого раза я получаю только по десять долларов. Так что сегодняшний день, положим, не пропал даром, но и не дал мне порядочного заработка.
– Но что же вы делаете с заработанными вами столь оригинальным способом деньгами?
– Я? Я посылаю их моей матери. Знаете, моя старушка весь свой век мечтала о том, чтобы остаток жизни прожить не в наемной квартире, а в собственном доме. Домовладельцы – это настоящие акулы, джентльмены! Ну, и теперь у моей матери, благодаря моим трудам и моему искусству, есть маленький, но уютный коттедж, поле, садик, огород – все как игрушечка!
И, кроме того, старушка может, посещая приходскую церковь, подносить маленькие подарочки господину пастору, может принимать участие в подписке в пользу общества утирания слез у малолетних глухонемых китайцев и так далее… Не правда ли, это очень трогательно?
И Сэнди Гук так лукаво подмигнул своим знакомым, что те не выдержали и расхохотались как сумасшедшие.
Тем временем из глубины зала, из какой-то боковой галереи, показалась странная и нелепая фигура неисправимого эксцентрика, лорда Вильмора.
Шагая деревянными шагами, он приблизился к группе охотников, смотревших на него во все глаза, внимательно оглядел их, потом потер себе руки и вымолвил спокойно и решительно:
– Знаю. Узнаю. Разбойники. Грабители.
Эти эпитеты относились к Джону и обоим трапперам.
Лорд Вильмор не мог забыть и простить честным охотникам того обстоятельства, что когда-то, несколько лет тому назад, они, нанявшись к нему в качестве проводников и помощников для охоты на бизонов, потом отказались возиться с ним из-за начавшегося восстания индейцев, чтобы принять участие в защите истребляемых краснокожими поселков пионеров.
Помня странности английского аристократа, попросту считая его маньяком и невменяемым, беглецы отнеслись очень равнодушно к тем эпитетам, которыми Вильмор их награждал, и только расхохотались, когда Вильмор обратился к настоящему бандиту с заявлением:
– Вы, мистер Гук, должны будете защищать меня от этих темных рыцарей больших дорог!
– Я? – отозвался бандит, подмигивая Джону. – С величайшим удовольствием, ваша светлость! Подержите-ка вы их тут, а я сбегаю за ближайшим полисменом, и мы их тут же повесим.
– Вешать их я не желаю! – смилостивился лорд. – Но они должны быть переданы законным властям для судебного разбирательства!
– Ладно, ладно, ваша светлость, – смеялся бандит. – Вот мы сейчас возьмем с них подписку о невыезде.
Вильмор милостиво изъявил свое согласие с этим предложением и уселся рядом с Сэнди Гуком.
Глава III
Каменная мышеловка
Монотонно и скучно тянулся этот день – первый день беглецов в недрах скалы, в «последнем убежище атапасков».
Предсказания молодой индианки не оправдались: вода разлившейся Волчьей реки не убывала, а, напротив, поднималась.
Потайной выход из пещеры через коридор, оказавшийся теперь залитым на протяжении не менее нескольких десятков метров, был закрыт, и беглецам оставалось только одно – отсиживаться в пещере.
Разумеется, очень скоро охотники, приученные своей полной приключений жизнью смотреть в глаза сторожащей их смерти, освоились с соседством нескольких сотен мумий индейцев и обращали на высохшие трупы столь же мало внимания, как и сама хозяйка этого подземного жилища, последняя из вымершего племени атапасков.
Только агент Джон Максим попрекнул бандита Сэнди Гука за его неуместную шутку, сказав:
– Неладно вы шутите, Сэнди!
– Почему это? – удивился бандит.
– Да так, вообще… Покой мертвых следовало бы уважать. А вы дергали мумию, как куклу, заставляли ее махать руками, трясти головой… Нет, неладно это вы сделали, Сэнди!
Но бандит не любил лазить за словом в карман и отпарировал выпад старого агента, заявив:
– Так, так… Извиняюсь, мистер Джон! Но, видите ли, я-то, собственно, тут решительно ни при чем. Просто, когда услышал звук шагов и ваши голоса, желая убедиться, что мне и полоумному лорду не грозит от пришельцев опасность, я забрался в тень, спрятавшись за одной из мумий, ничуть не желая этим оскорблять, как вы изволите выражаться, покой мертвых. Отношусь к этому покою с полным уважением.
Ну, и сидел бы я тут смирнехонько, слушая ваши интересные разговоры, покуда не настал бы вожделенный момент представить мою скромную персону вашему блестящему обществу. Но тут кому-то из вас пришла в голову дикая мысль предложить чарочку виски мумии вождя, за которой я скрывался. Разумеется, я воспользовался любезным предложением и заговорил от имени приглашенного.
Джон, как говорится, прикусил язык. Удар Сэнди Гука метко попал в цель.
Разговор не замедлил обратиться к другим темам, и очень скоро беглецы принялись толковать о странном поведении их гостеприимной хозяйки, молодой индианки.
Девушка эта, по виду полуребенок, была по-своему красива. У нее были пышные вьющиеся волосы, словно мантией прикрывавшие ее тонкие плечи, черты лица отличались известной правильностью, и только бронзовый цвет кожи выдавал ее индейское происхождение. Устроив в «последнем убежище атапасков» беглецов, индианка, казалось, перестала обращать на них внимание и занялась своими делами.
Пещера имела несколько отделений, своего рода ниш или побочных коридоров-тупиков, по-видимому, служивших для индианки в качестве ее спальни, кухни, туалета и так далее.
И вот, оставив гостей располагаться как им угодно и делать что им больше по душе, индианка удалилась в одно из этих помещений, откуда вышла только через полчаса, но вышла совершенно преображенная.
Она изменилась настолько, что беглецы с трудом узнали ее: изменились ее походка, ее манеры, ее костюм.
Она расчесала свои пышные волосы и заплела их в несколько десятков отдельных тоненьких кос, перевитых цветными ленточками и ремешками.
Вся эта масса косичек сдерживалась на голове подобием диадемы из массивного золота с какими-то иероглифами и изображениями птиц и зверей.
Плечи оказывались открытыми, равно как и обе руки, тонкие и нежные. Стан индианки облекало теперь одеяние из белой шерстяной ткани, украшенной опять-таки иероглифами и символическими рисунками.
Вместо мокасин ножки последней из атапасков были обуты в подобие сандалий.
Личико казалось словно побледневшим, поблекли алые уста, но глаза светились странным, мрачным огнем. И голос звучал глухо и трагически.
– Что с тобой, дитя? – спросил индианку агент.
– Я слышу голоса ушедших в страну теней! – отозвалась индианка, рассеянно оглядываясь вокруг.
– Кого это?
– Моих предков! Всего моего племени!
– Что ты выдумываешь?
– Я никогда ничего не выдумываю! – ответила девушка серьезно и печально. – Мой дед учил меня всегда говорить правду и стыдиться лжи, потому что ложь оскверняет уста, ее произносящие, а мои уста должны быть чистыми в смертный час.
– И что же тебе говорят эти фантастические голоса твоих предков, которые я считаю просто за шум в твоих ушах от прилива крови?
– Они зовут меня к себе! Они твердят, что пришел час, когда последняя из атапасков должна на крыльях смерти лететь в страну теней, чтобы присоединиться к ранее ушедшим туда атапаскам и вместе с ними принять участие в жизни на зеленых лугах Великого Маниту…
– Словом, эти голоса предрекают тебе смерть? Но ведь ты здорова! И мы с тобой! Если ты боишься чего-нибудь, то ведь мы мужчины. Мы будем защищать тебя и, покуда не ляжем все до последнего, не дадим тебя в обиду никому!
Девушка, глядя в неведомые дали затуманенным взором, пожала плечами.