На чужом пороге - Страница 2

Бельгия к этому времени была уже вся оккупирована 1-й канадской и 2-й английской армиями, поэтому садиться пришлось в Западной Голландии, недалеко от Бреда, а уж оттуда добираться к фронту, за линией которого, километрах в двадцати пяти — тридцати, был Антверпен. Четыре года назад Краммлих принимал в нем крещение в борьбе с английской разведкой; с тех-то пор англичане и не выпускали его из виду.

Перед группой офицеров абвера, в которую входил и Томас Краммлих, стояла задача сплести на территории, которую вот-вот должны были захватить наступавшие части союзников, прочную агентурную сеть. Прежде она уже существовала здесь, но адмирал Канарис — это ни для кого не было секретом, — уйдя с поста руководителя абвера[6], передал преемнику концы далеко не всех веревочек, из которых была сплетена сеть, опутывавшая Европу. Работа осложнялась тем, что большая часть территории уже находилась за линией фронта. Сделать удавалось мало. О раненой ноге некогда было вспоминать, пока однажды вечером, ровно через месяц после злосчастной бомбы, рана вдруг не открылась. Чтобы вырваться из лихорадочной круговерти работы, лучший повод трудно было бы придумать. Томас Краммлих передал руководителю группы все дела и на следующий день, воспользовавшись счастливой оказией, за час до ужина уже поднимался по широким ступеням родительского дома.

Два дня он отлеживался, много спал. Попытался читать Шопенгауэра, но бросил — впервые в жизни любимый писатель показался ему мелким. Потом он решился прогуляться по городу. Шел медленно, опираясь на палку обеими руками. У входа в гимназию висел госпитальный флаг. Разрушений на улицах было мало, мост через Дунай, весь в грязно-серых разводах защитной краски, казалось, изменил привычные очертания. Перед въездом на него, у основания холма, из рыжей земли торчали в небо маслянистые стволы тяжелых зенитных орудий. Но нигде поблизости воронок не было.

К обеду приехал отец. Он был энергичен, прикидывал, как бы вырваться денька на три в горы поохотиться на коз. Томас Краммлих поддерживал разговор в том же легкомысленном духе, но про себя — многолетняя привычка независимо от обстоятельств анализировать поведение собеседника — отмечал: «Старик волнуется. Он принимает какое-то серьезное решение. Или уже принял. И теперь боится. Может быть, это связано со мной? Почему он нервничает?..»

Томас Краммлих угадал правильно. После обеда отец предложил ему пройтись по саду. Они еще не сделали и одного круга, когда он спросил:

— Томас, когда закончится твой отпуск, ты возвратишься в Прибалтику, не так ли?

— Конечно. В Голландию я был командирован временно.

— Я так и думал, — вздохнул отец. — Ты слушал сегодня радио?

— Тебя беспокоит наступление русских на Ригу? Поверь мне, там изумительные укрепления. И много войск.

— Меня беспокоишь ты.

— Но я же показывал тебе на карте, отец. Наш городишко в глубоком тылу. До фронта поезд идет целых три часа.

Они остановились. Отец хмуро смотрел на окна дома.

— Слушай, Томас... Этого сегодня еще нет в сводках, но мне уже сообщили... Русские ворвались в предместья Риги. Но и не это главное. Они взяли Палангу и отрезали всю вашу группировку от Восточной Пруссии... Ты должен будешь возвращаться в окруженную... обреченную армию...

Томас Краммлих смотрел на отца изумленно. Медленно снял фуражку и вытер со лба пот. Облизнул губы.

— Ну и ну!..

— Что ты думаешь делать, Томас?

— Выполнять свой долг.

Он уже снова владел собой.

— Я от тебя и не ждал другого, — с горечью сказал отец. — Сколько лет на войне, а ума не набрался. Не хочешь думать обо мне, так хоть о своей старой матери подумай. Что ей за жизнь, если тебя убьют? А там убьют всех... Молчи!.. — вскинулся он, заметив, что сын все с тем же упрямством на лице хочет ему ответить. — Слушай, я сегодня затратил полдня, но повидал лучших врачей города и со всеми договорился. Даю тебе сутки на раздумье. Завтра в полдень, если к тому времени ты одумаешься, конечно, я сообщу в госпиталь, что у тебя что-то не в порядке с мозгами. Консилиум врачей придет к заключению, что у тебя тяжелая форма шизофрении. Через два дня ты будешь уже в Швейцарии. Поживете там с матерью, пока здесь не угомонятся.

Он увидел, что сын снова порывается ответить, и остановил его решительным жестом.

— Молчи. Сперва подумай. Хоть раз в жизни подумай хорошенько. Другого такого случая не представится.

Они не стали гулять дальше. Томас ушел в свою комнату, лег на тахту и так лежал один, без света, до ужина и после ужина тоже. Он думал. В который раз в его жизни непонятные силы: «долг», «совесть», «желание жить» вырвались из гнезд и кружили вокруг, бились в его грудь. «Где истина? Где истина?» — мучительно думал Краммлих, хотел и не мог принять такое близкое, достижимое, доступное — только протяни руку! — решение. Что-то удерживало его. Хотел бы он знать — что...

Поздно ночью к подъезду подкатил автомобиль, в дверь позвонили. Это был фельдъегерь. Он передал в собственные руки обер-лейтенанта пакет, получил расписку и, так и не сказав даже десятка слов, — весь в черной коже, тусклой от дождя, — молча отдал честь и скрылся. Когда вошел отец, Томас Краммлих стоял возле окна с сигаретой в одной руке и с большим бокалом в другой.

Пакет лежал на столе. Нераспечатанный.

— Что там? — спросил отец.

— Конец моих сомнений, — улыбнулся Томас Краммлих. — Знаешь, я сейчас смотрел в окно и думал, до чего же тихо здесь... и красиво... Родина.

Утром о н и простились на вокзале.

«Юнкерс-52» приземлился на рассвете. Земля вынырнула из тумана совсем рядом, под самым крылом, и не успел еще Томас Краммлих опомниться, как самолет хорошенько тряхнуло. Обитые железными полосами тяжелые ящики который уже раз за время перелета угрожающе накренились, но Краммлих больше боялся, чтобы в них что-нибудь не взорвалось от детонации. Сидевший напротив маленький майор, возвращавшийся в свою танковую дивизию СС, весело подмигнул.

— Представляете? У нас так трясет всегда. Ну и жизнь!

Еще с полминуты их трясло так, словно они приземлились не на аэродром, а на специальную гофрированную полосу. Наконец и это кончилось. Моторы заглохли. По стеклу иллюминатора скользнула капля, еще две. Шел дождь.

Никто не спешил. Откуда-то появился примитивный трап. Только сойдя на землю, Томас Краммлих увидал, что приземлились они на кочковатом, разбухшем от дождей поле. Взлетная бетонная полоса была разворочена в нескольких местах огромными воронками. В них уже успела скопиться коричневая вода.

Днем добираться, до города было рискованно — русские штурмовые истребители могли появиться в любой момент. Но дождь оставлял неплохие шансы. Томас Краммлих долго не раздумывал и принял любезное предложение танкиста, за которым прислали из дивизии новенький бронированный вездеход. Пока водитель копался в двигателе, они выпили коньяку из фляжки Краммлиха, наливая коньяк в колпачок, После третьего колпачка, водитель сказал, что можно ехать. В машине было тепло, и Томас Краммлих быстро согрелся.

Они поехали не по дороге, а свернули к морю — так было значительно короче. Здесь вездеход уже знали, очевидно, посты не задержали его ни разу. Краммлиху было хорошо. Он смотрел то на серые волны, то на четкий след, который оставлял» на твердом песке гусеницы вездехода. Майор разговаривал с водителем о дивизионных новостях. Справа на поросших соснами и редким кустарником дюнах почти непрерывной линией тянулись мощные укрепления. Железобетон и сталь. Какой колоссальный труд, думал Краммлих, а что с него толку? Пирамида славному генералу Шернеру[7]...

Гауптман Дитц встретил его сдержанно. Это несколько озадачило Томаса Краммлиха. Впрочем, он тут же сообразил, в чем дело: если ты был принят заместителем Гиммлера, заранее примирись с лотерей друзей. С Эрнстом Дитцем он никогда не дружил — они принадлежали к разным кругам, имели несходные темпераменты и привязанности, но вместе они работали уже больше года, и впредь им предстояло работать тоже вместе. Для подозрительности не было ни оснований, ни места, и Томас Краммлих, не мудрствуя лукаво, тут же выложил шефу свои соображения на этот счет. Гауптман выслушал Краммлиха с улыбкой, но если что его и убедило, так это детальное изложение беседы с Шелленбергом, а вовсе не пыл баварца.