На берегах Ярыни - Страница 33

— Кто же это говорил? — спросил Сеня.

— А кто ж его знает! Дерево говорило. Дерево, оно ведь тоже понимает. Не у нас с тобой только душа есть. Оно иной раз и защитить может. Дядя Левон мне вот рассказывал. Он в свое время по лесам много ночевывал. Спросил раз тоже как следует у елки и залег. Ночью, слышит, приходит кто-то и говорит: "У тебя чужой есть. Давай его сюда. Я его задавлю!" А с дерева другой голос отвечает: "Не дам. Он ко мне в гости пришел и честью просился". Тот, который задавить хотел, не отходит, ругается и под сучья, к дяде лезть хочет. Дядя — ни жив ни мертв. Слышит, вдруг с елки соскочил кто-то тяжелый, вроде не то собаки большой, не то медведя, и прямо на пришлого угодил, что озорничать собрался. И начали они тут бороться и по земле кататься. Фыркают, как коты, пыхтят и сопят… Потом чужому, верно, плохо пришлось. Вырвался он и прочь побежал, а другой к своему дереву подошел да как прыгнет, ровно кошка, на ствол сажени на полторы от земли и полез, слышно, кверху. А дядя до самого рассвета из-под елки вылезти не смел, чтобы не нарваться, грехом, на того, кто задавить его собирался. А как вылез утром, видит — мох примят и даже разворочен местами около елки… Здорово, верно, дрались, — закончил Федот свой рассказ, подбрасывая сухую ветку в костер.

Расправив затем свои рыжие усы и седеющую бороду, охотник потянулся к висевшей возле котомке, достал оттуда краюху хлеба, завязанную в тряпочку соль и несколько сваренных вкрутую яиц. Еда, как известно, помогает коротать скучные ночные часы.

Глядя на него, Сеня быстро достал свою сумку и вынул оттуда полную, красным сургучом запечатанную бутылку водки.

— Обещанное, — сказал он, протягивая бутылку Федоту. — За то, что на ток с собою взял, — прибавил он.

— Вот это хорошо, — одобрил старый охотник. — Оно, конечно, можно бы и без этого. Я тебя и так бы сводил… А водка все-таки дело доброе, — продолжал он, отковыривая ножом кусочки сургуча от горлышка и пробки.

— На-ка, глотни, — протянул Федот, закончив свою работу, бутылку младшему товарищу.

— Я ведь, дядя Федот, не пью.

— А не пьешь — и лучше: расходу меньше, — согласился старый охотник и со вкусом снова приложился к стеклянному горлышку, переливая в себя прохладную и вместе с тем согревающую внутренность влагу. Половину он решил все-таки сохранить на утро.

— А боятся, дядя Федот, лешие огня? — спросил Сеня, проглотив кусок вынутого им из сумы пирога с бужениной.

Медленно жуя своими еще крепкими зубами закуску, Федот подумал немного и затем стал говорить:

— Оно конечно. Леший огня не любит и в него охотой не полезет, но что к самому костру Остроголовый подходил — случаи бывали. Рассказывал еще моему отцу Андрей Савостьянов, старик такой в Застолье жил, я его, еще ребенком будучи, видел. Охотник был и многое на своем веку видел и слышал. И был у этого Андрея брат, Савва. Так вот улегся раз весной тот Савва в лесу у костра и задремал. Слышит вдруг чьи-то шаги неподалеку. Савва голову поднял и смотрит. Подходит к нему кто-то вроде человека. В кафтан черный, как бы суконный, одет и штаны серые, и сапоги, и картуз на голове, — а лица вовсе нет. И раньше, чем Савва за ружье успел взяться, тот к нему подбежал и душить начал. Савва вырвался и стал от нечистого вокруг костра бегать. И как обежал три раза, так тот и пропал… Андрей потом отцу моему рассказывал, что сам видел синяки у брата на горле… С тех пор этот Савва в лес больше ни ногой. Хворать стал и через три года помер.

— Кто это? — спросил вдруг Сеня, заслышав чей-то резкий, прерывистый, длительный, похожий отчасти на кудахтанье крик, заставивший его даже вздрогнуть от неожиданности.

— Белая куропатка… А ты вздремнул бы. Время еще есть.

Однако Сене не спалось. Он подбрасывал сухие ветви в костер, любуясь пляской взмывающих кверху огненных языков и бессознательно радуясь исходящей от них теплоте. Юноше казалось, что он давно-давно живет в этом лесу, сидит у огня, слушает треск и шипение сгорающих сучьев, жует по временам белый хлеб и смотрит, как взлетают, кружась, в темное небо яркие искры.

Треск чьих-то осторожных шагов по валежнику оторвал Сеню от мечтательности и заставил насторожиться. Задремавший было после водки Федот тоже встрепенулся и потянулся к ружью, напряженно вслушиваясь в шорохи леса. Треск валежника повторился в другом месте, в нескольких десятках шагов от костра, потом в третьем. Ясно, кто-то ходил вкруг охотников, опасаясь показываться в освещенном пространстве.

— Кто бы это мог быть? — не без тревоги в голосе спросил Сеня, держась за ружье.

— Кто его знает, — ответил Федот. Он взвел курок на своей одностволке, поднялся на ноги и, повернувшись спиною к костру, чтобы огонь не слепил глаза, стал вглядываться в темноту ночи.

Хруст валежника продолжался. Охотники слушали с напряженным вниманием.

Некоторое время спустя донесся до них громкий, но вместе с тем глухой, не похожий на человеческий, кашель. Через несколько мгновений кашель повторился.

— Лось, — облегченно вздохнув, проговорил Федот. Осторожно опустив курок, он прислонил ружье к дереву и сел на прежнее место. Сеня последовал его примеру.

— А я было думал, что сам дедко, — поделился с юношей сомнениями своими старый охотник.

Лось походил, походил вкруг костра да, так и не показавшись людям, ушел. Слышно лишь было, как трещал все слабее и дальше хворост у него под ногами.

Перекликнулись журавли на болоте. За ними, не первый уже раз, кулики у ручья.

— Скоро теперь и тетерев зашипит, а за ним следом и глухарь затокует. Ночь уже на исходе. Нынче рано светает, — молвил Федот.

Сеня взглянул на небо. Оно было совсем еще сане-черного цвета с ярко горящими на нем знаками созвездий. Юноша думал о том, кого подразумевал его спутник под словом "дедко": лешего или медведя, но почему-то не спросил.

Время текло.

Вот наконец где-то далеко на лесной поляне нарушил тишину ночи протяжным шипением тетерев; немного погодя раздалось его вторичное "чу-фы-ы-ы-шь".

— Теперь пора, — сказал Федот. — Ты, так и быть, иди к первому глухарю, который затокует… Помни: подходи сперва полегоньку, а когда подберешься так, чтобы ясно было слышно, как он жужжат, то подскакивать начинай. Старайся с такой стороны к нему подобраться, чтобы он у тебя на востоке был, где небо светлее, целить тебе способнее будет… Теперь станем слушать. Когда защелкает, разговаривать уже будет поздно.

Охотники отошли от костра и стали прислушиваться. Скоро с болота донесся до них отдаленный звук, похожий на щелканье или стук, словно кто-то просунул палочку между жердей забора и поколачивал ею в ту и другую сторону.

— Иди потихоньку, — шепнул Сене Федот, — да, смотра, цель хорошенько.

Подумав затем, что у костра остались на земле котомки, старый охотник вернулся снова повесить их на дерево. Федот вспомнил, что в одной из них есть почитая бутылка, вынул ее, сел (он не любил пить стоя) и, откупорив, запрокинул горлышко в рот.

Приятная истома одолела старого охотника. Он решил, что отлично может услышать второго глухаря и сидя у костра, разливавшего приятную теплоту, с которой так неохота было расставаться.

"Должон где-нибудь близко затоковать… Небойсь услышу, не засну", — думал он, пряча бутылку за пазуху и закрывая глаза, которые утомились смотреть на огонь.

Федот силился некоторое время припомнить, сколько он должен в лавку за сапожный товар, но мысли как-то странно путались, вытесняясь картиной натопленной жарко печи и хлебов, которые туда ставит его хозяйка…

Голова охотника, непроизвольно кивнув, склонилась к груди. Федот вздрогнул и, открыв глаза, осмотрелся вокруг. Ему вдруг стало страшно. На месте, покинутом Сеней, сидел теперь кто-то мохнатый и незнакомый. Красноватый свет углей потухающего костра освещал полузвериную, как будто на медвежью или на козлиную похожую морду, которая вдруг заговорила:

— А чем это от тебя так пахнет хорошо, человече? Давно уже около сижу и нюхаю пар, которым ты дышишь. Что такое ты лил себе в глотку недавно? Угости-ка и меня!