На берегах Невы - Страница 4

— А где же он сейчас?

Я не стал отвечать на этот вопрос. Я Только тихонько запел:

Потому что «Борисом Петровичем» называли у нас на фронте наш Ленинградский бронепоезд.

Меня могут упрекнуть в том, что, подробно рассказывая о поисках лодки, о наживке, о сборах и приготовлениях к рыбной ловле, я умалчиваю о самом главном: о ее результатах…

На это есть две причины.

Во-первых, откуда вы взяли, что самое главное в рыбной ловле — ее результат? Я с этим не согласен!.. По-моему, самое главное как раз приготовления. Что может быть приятнее — с вечера уговориться с приятелем о завтрашнем дне, подобрать крючки, накопать червей и, наконец, на рассвете выйти к реке и закинуть удочки, в надежде на удачу?..

Вторая причина, заставлявшая меня до сих пор умалчивать о результатах, не менее важна, чем первая. Она заключается в том, что понедельник, вторник и среда принесли нам с Костей по десятку ершей на брата. Вот и весь результат, если не считать пяти крупных рыбин, сорвавшихся, по уверениям Кости, с его крючка.

Не скрою, что мы без особого удовольствия возвращались домой, особенно, когда приходилось шагать мимо избушки Бориса Петровича Кукушкина. Он, как назло, всегда в этот час сидел на крыльце, посасывая трубочку и бросая на нас иронические взгляды.

Однажды он даже вынул трубку изо рта и довольно приятным голосом пропел:

Костя остановился и в упор поглядел на Бориса Петровича, но тот с невинным видом уже снова пускал кольца махорочного дыма.

Вот почему я с такой охотой рассказываю о пятнице. В пятницу мы закинули удочки с мостков, и ровно через три минуты Костина леска натянулась и заходила из стороны в сторону.

Костя побледнел и рванул удилище вверх. Оно согнулось и затрещало. Костя потянул удилище еще раз, а оно вдруг потянуло Костю! Он стоял на самом краю мостков, издал жалобный вопль и, не выпуская удилища из рук, полетел вниз.

Война научила меня действовать с той же быстротой, с какой разворачиваются события. Именно поэтому мне удалось поймать Костю за босую ногу, мелькнувшую перед моими глазами. Я поймал его буквально на лету, между мостками и рекой. К чести своего друга должен сказать, что, кроме вопля при первом толчке, он не издал больше ни звука, и даже в полете не выпустил из рук удилища… Это был настоящий рыбак!

Я втащил его на мостки и крепко ухватил за ногу, а он начал осторожно выбирать леску из воды. Он то тянул ее, то снова понемножку отпускал, а леска то натягивалась и резала воду, как ножом, то вяло болталась над ее поверхностью.

Не выпуская из левой руки Костину ногу, я правой нащупал сачок. И вот под самыми мостками мелькнуло в воде темное узкое тело, потом оно изогнулось, выскочило из воды и, сверкнув, как сабля, снова шлепнулось в воду…

— Щука! — прошептал Костя.

— Форель! — поправил я Костю, подводя сачок под его леску.

Это была не щука и не форель. Это была лососка! Она оказалась не такой уж большой, килограмма на полтора весом, и прямо удивительно, откуда в ней была такая сила!..

Что бы сделал на нашем месте Борис Петрович Кукушкин? Борис Петрович снял бы рыбу с крючка, бросил в ведерко, наживил бы крючок заново и опять закинул бы удочку. Мы поступили иначе. Мы с полчаса обсуждали происшествие и переживали нашу удачу. Мы измеряли лососку в длину и в ширину, прикидывали ее на руке, бросали в ведро и вынимали снова. Мы не захотели испытывать судьбу, смотали удочки и вылезли на берег. Тут мы долго решали — как поступить дальше? У нас был уговор, что первую же настоящую рыбину мы изжарим на берегу, по известному нам способу. Но, с другой стороны, очень уж хотелось пройти с ней мимо избушки Бориса Петровича. Пройти медленно, вразвалочку, не обращая внимания ни на лососку, ни на Кукушкина и разговаривая о чем-нибудь постороннем…

В конце концов, мы решили совместить и то и другое. Сначала мы изжарим рыбу, но есть на берегу не будем, а понесем в зажаренном виде домой.

Костя натаскал хворосту, а я выпотрошил рыбу и ножом выкопал в земле неглубокую ямку. Потом мы обмазали лососку глиной, так что она стала похожа на глиняную вазу, и положили в эту ямку. Ямку засыпали землей, а сверху развели костер. Рыба, приготовленная по такому способу, жарится в собственном соку, — не пропадает ни одна капля ее драгоценного жира.

Костер весело трещит, мы то и дело подбрасываем в него сухие хворостинки, я сижу на пне, а Костя на каком-то бугорке.

Вдруг он начинает ерзать, потом вскакивает и, приплясывая, стряхивает с себя что-то невидимое. При этом он ойкает и повизгивает. Я с интересом слежу за телодвижениями своего друга.

— Что с тобой, Костя?

— Муравьи!.. Надо же мне было сесть прямо на муравейник!.. Не нашел другого места!..

— Я тоже был однажды в подобном положении. Это случилось зимой сорок второго года…

— Ну, зимой-то не страшно сесть на муравейник, зимой он под снегом.

— Я сел не на муравейник. Я устроился отдыхать в другом месте, еще менее подходящем для отдыха. Шел я ночью в батальон капитана Грачева, и всю дорогу связной, присланный из батальона, мне внушал:

— Товарищ майор, идите ровненько, не торопясь, все будет в порядке. Нам еще километра три берегом идти, а потом спустимся на невский лед и километра два пройдем по льду. Дорога спокойная. А вот как подойдем к речке Тосно, там нужно будет перемахнуть на тот берег во весь дух, потому что место открытое и немец бьет по нему сразу с двух сторон. Так что вы приберегите силы, чтобы через Тосно как на крыльях перелететь!

Хорошо. Идем мы берегом, в небе ракеты висят, а в лицо нам метет поземка. Сугробы кругом навалило такие, что ноги по колени проваливаются в снег. Два раза я валенок в сугробе оставлял. Надет на мне был полушубок, шагать в нем жарко. Метров пятьсот прошли, а я уже совсем запарился. Ты учти, что это зима сорок второго года и Ленинградский фронт. Я уже порядком отощал на голодном пайке, у меня от ходьбы одышка, а связной — парень молодой и на наш фронт попал недавно. Он еще в полной силе и шагает, как скороход.

Короче говоря, когда спустились мы на лед, от меня уже пар валит и я воздух глотаю, как рыба на берегу. Чувствую, что силы на исходе. А связной — знай себе шагает. Прошли мы еще с километр, темень страшная, снег мокрый, на валенки налипает глыбами. И вижу я, что нужно мне отдохнуть, иначе свалюсь и не встану. А самолюбие не позволяет окликнуть связного. Подумает, чего доброго, — «вот еще хлюпик на мою голову!..»

И тут возникает передо мной свая. Торчит она из-подо льда и как будто приглашает: «присядь, прислонись, переведи дух…»

Так я и сделал. Думаю, минутку одну посижу, а там догоню своего связного. А связной не видит, что я присел, он ведь впереди идет. И вот я уже потерял его из виду.

Сижу я под сваей, взял горсть снега и сосу, как мороженое. Из-за тучи выплывает луна. И вдруг раздается автоматная очередь! А за ней сразу вторая! И пули, не по одиночке, а двумя стайками, прошелестели у меня над головой. Я даже не успел сообразить, что происходит, как опять затрещал немецкий автомат. И на этот раз пули застучали по свае. Тут уж думать некогда, и я лег под сваей ничком. Лежу и вижу: ползет ко мне мой связной. Хватился, что меня нет, и вернулся обратно. Подползает и шепотом спрашивает:

— Товарищ майор, вы куда ранены?

— Никуда я не ранен.

— Что ж вы тут лежите?

— Отдыхаю.

— Господи боже мой!.. А вы знаете, где вы отдыхаете?

— Понятия не имею.

— Да посреди речки Тосно! Я же вас всю дорогу предупреждал, что эти тридцать метров нужно одним броском проскочить!